Заглядывают сюда и люди, которые давно уже ушли на пенсию и могли, казалось, спокойно отдыхать, не волнуясь, сколько на сегодня выдано «кубиков» или как обстоит дело
с Каким-то там монтажом. Вот и сегодня сидели два ветерана — Койвунен и Степаненко.
Закончив деловой разговор, Воронов вдруг обратился к Койвунену. Он спросил таким тоном, словно тот в чем-то провинился:
— Что за история у тебя там с Петриковым и при чем Елена Петровна?
Койвунен молча встал, неторопливо прошел к печке и, тщательно выбив трубку и заправив ее табаком, коротко ответил:
— Да ничего особенного.
— Ну все-таки?
— Пусть этот ваш Петриков не говорит, что кровь проливал. А еще метит на место Маккоева. Уж кто действительно воевал, так это он, Маккоев наш.
— Если уж ты начал, так не тяни,— попросил Вася Долговязый.
— Не я — он начал, Петриков. Воевал он знаете как? Под кроватью. Как завыла бомба, он — шмыг под кровать. И так сразу запахло, что дышать невозможно стало. Известное дело: как бывает в таких случаях. А потом он запасся бумажками, всякими врачебными справками — больной, мол. Ну и устроился в газете, в Пудож подался, подальше от фронта. А какой из него газетчик? Если уж и напишет пару слов, то — всё из чужих статей. Выперли его из редакции или сам ушел — чего не знаю, того не знаю. Я скажу только: кишка просто у него тонка да душа в пятках — вот и все его хвори...
Елена Петровна заерзала на стуле, потом прервала старика:
— Почему ты так зло говоришь о человеке? Что он тебе плохого сделал? Что, личные счеты у тебя с ним, да? Я не думала, что у тебя такая натура.
Койвунен вынул трубку изо рта и, удивленно мигая слезящимися глазами, уставился на Елену Петровну:
— Натура, говоришь? Личные счеты, говоришь? Эх вы, люди! Но раз я начал, так скажу до конца...
Закончив свой рассказ, старик встал, снова выбил золу из трубки и молча направился к выходу.
— Но ты-то хоть узнал меня? — спросила Елена Петровна.
Люди сидели молча, стараясь из отрывочных фраз старого сплавщика и партизана представить себе более или менее цельную картину случившегося, хотя многое для них оставалось неясным.
Как могло случиться, что человек, показавший себя трусом и даже симулянтом, сумел настолько войти в доверие командования, что смог распоряжаться судьбами настоящих патриотов, сохранивших в жестокой борьбе гуманные чувства? Демагогией ли он добился этого или это случилось благодаря прежним его заслугам? Да и были ли у него вообще заслуги? Старик Койвунен не знал и не интересовался, какую должность тогда получил Петриков. Но он хорошо, слишком даже хорошо помнил, как встретил Петриков их, партизан, доставивших Елену Петровну через линию фронта. «Почему вы, такие-сякие, отвлеклись от выполнения боевого задания?» — кричал Петриков. Он обвинял их в дезертирстве, в том, что они просто воспользовались случаем, чтобы спасти свою шкуру. Он даже угрожал им трибуналом. «А кто она, эта женщина?—спрашивал их Петриков.— Может, она сама хотела остаться на оккупированной территории, а под бомбу попала случайно. А может, даже хуже того,— может, она получила контузию по специально разработанному плану. Война есть война, все может быть. И вообще неизвестно, выживет ли она и стоило ли тащить ее через линию фронта».
Так говорил тогда Петриков. Он не знал ни по имени, ни по фамилии Елену Петровну, он даже не видел ее в лицо,— она в это время лежала уже в госпитале, все еще не приходя в сознание. И шесть партизан, в том числе Койвунен, просидели под арестом, пока отряд не вернулся из рейда. Могли бы просидеть и дольше, если бы, скажем, не вернулся из похода командир отряда, под свою личную ответственность отправивший их сопровождать Елену Петровну, и если бы рейд оказался не столь удачным.
Петрикову, по-видимому, не раз приходилось заниматься подобного рода делами. Даже Койвунен запомнился ему лишь «подозрительно знакомым лицом».
Елена Петровна усмехнулась:
Ведь каждый день встречаемся, а он молчит,— и кивнула вслед вышедшему Койвунену.
Старик услышал ее слова и бросил с крыльца:
— А чем тут хвастаться? Да еще говорите — личные счеты. Эх вы, люди! -
И он ушел.
Остальные тоже стали расходиться — кто пошел домой, кто поспешил в клуб, на репетицию нового спектакля.
Вася Долговязый и Воронов долго еще говорили о предстоящих в понедельник работах и, продолжая начатый разговор еще на улице, сами не заметили, как очутились у клуба.
— Заглянем,— предложил Воронов, кивнув в сторону клуба.
Они вошли в клуб через служебный вход и тихо пробрались в зал, где сидел один Маккоев. Взмахом руки он велел вошедшим сесть и не мешать репетиции.
— Да умеет ведь командовать, черт,— шепнул Воронов, улыбнувшись своему спутнику.
Маккоев не разобрал, о чем они шепчутся, но сердито зашипел на них. Вид у него был очень довольный: видимо, репетиция шла гладко. Только библиотекаршу Лиду Воробьеву, читавшую монолог, он прервал:
— Давай снова! Больше огонька. Ты должна негодовать, кипеть от злости. А ты как говоришь «ненавижу»? Рассеянно и вяло. Ну, попробуй снова.
Наконец репетиция кончилась. Вася Долговязый и Воронов гулко захлопали в ладоши. В зале включили свет.
— Ну как? — Маккоеву хотелось узнать мнение единственных зрителей.
Не получив от них ответа, он сам пояснил:
— Как будто ничего. Только Лидия какая-то сегодня рассеянная. Что-то другое у нее на уме.
Вася Долговязый добродушно проворчал:
— А у тебя только спектакли на уме. Ты бы почаще заглядывал на стройку. Итоги соревнования, доску показателей — все это надо хранить не в папках. Да и в папках их у тебя, кажется, нет. У меня два месяца членские взносы уже не уплачены — и никто ни слова.
Маккоев беспомощно смотрел на Воронова:
— Так ведь... Я же... Перевыборы ведь... Я и сам знаю... Не справляюсь...
Воронов оборвал его:
— «Перевыборы, перевыборы»... Чушь ты несешь! Будет срок — будут и перевыборы. А тебя заставим работать. Понятно? Или мне тоже сказать — «не справляюсь»? Развалил работу и ждет, когда выгонят ко всем чертям? Нет, мы тебя заставим работать!
— Так Петриков же...— запинался Маккоев.
— Кто?! Что? Петриков? — теперь вспылил Вася Долговязый.— Черта с два!
— Кто же так решил? — удивился Маккоев.
— Мы,— твердо заявил Вася Долговязый.
Воронов подтвердил:
— Понятно тебе?
И они вышли, оставив недоумевающего Маккоева посередине пустого зала.
Елена Петровна пришла домой необычайно рассеянная и задумчивая.
— Случилось что-нибудь?—забеспокоилась Нина.
Елена Петровна не ответила, Она бесцельно переставляла безделушки на этажерке, поправляла книги.
— Неприятности какие-нибудь, да?—не отставала Нина.
— Да нет.— Потом Елена Петровна заговорила: — Представь себе, живет рядом с тобой человек, который спас тебе жизнь. И молчит. И вдруг ты узнаёшь. Вот такого человека я встретила сегодня. Знаешь Койвунена? Пенсионера, с трубочкой?
Она рассказала Нине, что случилось в конторе. Девушка слушала-слушала, потом встала и начала ходить по комнате из угла в угол.
— Негодяй, вот негодяй!— воскликнула она.— Это у него и на физиономии написано! А ты Петрикова вечно защищаешь.
Я? Но мне-то он зла не хотел.
— А кому же?
— Вообще. Он до сих пор даже не знал, что это была я.
— Это самое ужасное, когда — вообще. Понимаешь? Это же человеконенавистничество.
— Ну, ты перехватила. Не все одинаково понимают свой долг.
— У тебя всепрощение какое-то. Толстовщина.
— Эх ты, Ниночка! — улыбнулась Елена Петровна и ласково провела рукой по волосам девушки.— Интересно, какой бы была теперь Мирка.
Нина притихла. Поужинали, а потом Елена Петровна сказала, как бы извиняясь:
— Ну я зайду все-таки к Койвунену.
У Койвунена сидел Петриков. Видимо, разговор у них шел серьезный. Когда она вошла, Петриков продолжал развивать свои мысли, снисходительно поучая старика:
— Вот так, братец, бывает на войне. Война — это суровая школа. Тут, брат, не до нежностей. Будешь сентиментальничать — без головы останешься. Почему мы выиграли войну? Потому что были суровыми, стойкими, беспощадными. Не так ли?
Койвунен, по-видимому, отмалчивался. Приходу Елены Петровны он заметно обрадовался. Он даже счел нужным ответить Петрикову:
— Ерунду говоришь. Суровым надо быть к врагу, стойким — в бою.
Койвунен стал вытирать и без того чистый стол и придвинул к нему стул для Елены Петровны.
— А как вы полагаете, Елена Петровна? — спросил Петриков.
— Я же не знаю, о чем вы говорили.
— О вас мы тут толкуем. Тогда мы не были знакомы, но вообще...
— Вообще о людях, значит,— Елена Петровна невольно повторила слова, сказанные Ниной.
— Вот именно.— Петриков не уловил иронии.— Главная задача была — громить врага, выполнить боевое задание. Вот этим мы все жили.
Койвунен выпрямился:
— Кто жил этим, а кто и нет. А если нет, так нечего языком трепать.
— Каждый на своем посту, на малых и больших...— Петриков начал говорить властным тоном, но, заметив ехидную усмешку Койвунена, осекся.
Койвунен вытащил из духовки закопченный кофейник, поставил на стол две чашки, сахар, печенье, приговаривая:
— Не осуди, Елена Петровна, у мужика угощение не ахти какое. Зато кофе у меня хороший.
Петриков искоса посмотрел на стол, ожидая, достанет хозяин третью чашку или нет. Койвунен придвинул чашку Елене Петровне, вторую — поставил перед собой. Петрикову осталось только встать.
— Надеюсь, ты меня понял,— сказал он в дверях.— Такие вещи надо понимать. Широко. С умом. С партийных позиций. Учитывая обстановку. Не так ли, Елена Петровна? Или как, Койвунен?
Не дождавшись ответа, Петриков попрощался и вышел.
— С партийных позиций, говорит.— У Койвунена чуть не вырвалось ругательство.— Это у него-то партийные позиции!
Елена Петровна задумчиво помешивала ложечкой сахар. Кофе был горячий. Выпив несколько глотков, она подняла глаза на старика и тихо спросила:
— Скажи мне одно. Меня нашли на дороге. А Мирка? Дочь моя, ей было три годика. Она была у меня на руках?.. Что с ней? Ты не помнишь?
Койвунен опустил чашку на стол недопитой и стал набивать трубку. Елена Петровна пристально, немигающим взглядом смотрела, на него, потом заметила:
— Ты молчишь. Ты понимаешь, как мне это важно. Скажи мне правду. Я не буду реветь. Нет у меня больше слез. Я знаю, что она погибла. Но как она лежала? Рядом со мной, да?
Койвунен стал зажигать трубку. Убедившись, что она закурилась, он посмотрел прямо в глаза Елены Петровны и ответил:
— Не было ребенка, Елена Петровна. Чего не было, гого не было. Врать не могу.
— Что ты говоришь?! А Мирка?
— Не было Мирки.
— Но ты сам меня подобрал или другие.
— Сам. Не один, конечно.
Елена Петровна посмотрела на него так недоверчиво, что старик замялся и начал объяснять:
— Может быть, ее отбросило Взрывная волна, она ведь... Мы думали: все мертвые. Тут ты и застонала. Вот тебя и подобрали.
— Но Мирку нельзя было не заметить. Таких маленьких у других не было.
— Елена Петровна, ночью дело было. Ночь, правда, белая, но небо было в тучах. И потом, мы спешили. В тылу врага как-никак. Война, одним словом. Но ребенка я не видел. Может быть, другие видели.
— А после у вас разговора не было?
— Был, конечно. Идем и разговариваем — вот она, война...
Увидев надежду в глазах матери, старик заявил уверенно:
— Но о ребенке никто не говорил. Чего не было, того
не было.
Опять сидели молча. Потом Койвунен помрачнел:
— А он говорит — кровь проливал, Петриков то есть. Сказал бы я, что он проливал, не будь ты женщина.
Елена Петровна была поглощена своими мыслями. Она встала и протянула руку:
— Спасибо тебе, большое спасибо!
— Не за что.— Старик тоже встал.— За что спасибо- то? У мужика угощение не ахти какое.
— За угощение — тоже спасибо.
Елена Петровна зашла к Айно Андреевне.
— Что ты хочешь, Елена Петровна? Ночь, темно, люди спешили. Могли не заметить. Война,— утешала ее Айно.
И Елене Петровне пришла мысль, что лучше бы Койвунену вообще молчать. А то теперь она потеряла покой и вряд ли сумеет вновь прийти в душевное равновесие. Чтобы отвлечься от этих назойливых мыслей, она стала рассказывать о Павле. Как думает Айно Андреевна, что поможет парню?
Айно Андреевна хорошо знала Павла и всю семью Кюллиевых. Ну что поможет Павлу? Конечно, ему нужно полечиться в санатории. О путевке уже был разговор с Маккоевым. Очень полезно было бы парню заниматься и спортом. А кроме того, конечно, нужно ему сменить обстановку. Вот он женится и, по-видимому, станет уравновешеннее.
— Павел — женится?! Да что ты! Неужели за него кто пойдет? Он еще совсем ребенок! — Эта новость никак не укладывалась в голове Елены Петровны.
— Боже ты мой! — теперь настала очередь удивиться Айно Андреевне.— Ничего ты не знаешь, что делается в поселке. За него пойдет, да еще кто! Лучшая девушка. А Павлу — давно за двадцать перевалило.
Елена Петровна никогда не интересовалась подобными делами, и никто с ней не делился 4ими. Но не надо было быть любителем сплетен, чтобы знать кое-что о Павле. Весь поселок знал, что Павел и библиотекарша Лидия Воробьева встречались уже много лет. Бывали, правда, и размолвки, когда казалось, что они порывали навсегда, а потом снова мирились. Елена Петровна не знала, что в поселке над ними уже давно добродушно посмеивались. Не знала она, что, например, Койвунен поучал Павла, посасывая свою неразлучную носогрейку:
— Красота — вещь не постоянная, быстро уходит. Потом только жалеешь. Не гонись ты, парень, за красивыми, а женись-ка на некрасивой. Тут уж с годами ничего не пропадет, а, наоборот, ее только больше становится, некрасивости то есть.
Но Павел не послушал совета старика, а остановил свой выбор на черноглазой и стройной библиотекарше. Правда, у него были опасные соперники. Один молодой лесоинженер, побывавший здесь на практике, воспылал такой любовью к девушке, что прямо прохода ей не давал, а уехав, буквально засыпал ее письмами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37