Днем Воронов ходил по своим делам, а Елена Петровна была на конференции. Вечером он позвонил ей в но< мер и предложил вместе пообедать, чтобы заодно посоветоваться о делах, которые ему завтра предстоит решить в совнархозе. «Нужны ему мои советы!» — усмехнулась Елена Петровна, но приглашение приняла.
За столом Воронов не столько советовался с прорабом, сколько жаловался на трудности, с которыми предстоит встретиться. Начальник стройки был так озабочен и выглядел таким усталым, что Елена Петровна прониклась к нему сочувствием: какой бы у него ни был характер, а живет он одним — своим делом. У нее, Елены Петровны, прибавилось хоть что-то новое в жизни — Нина. А у него?
Из ресторана они пошли в театр. Возвращаясь в гостиницу, присели на скамейку в маленьком скверике. Елена
Петровна говорила о каких-то незначительных вещах, но ее собеседник чувствовал, что она находится под сильным впечатлением того, что услышала сегодня на конференции сторонников мира.
— Да, много мы с тобой испытали! — промолвил Воронов.— Не дай бог и им того же,— он кивнул на гуляющую по аллее молодежь.
Вспомнив годы войны, Воронов опять мысленно увидел перед собой не только разрывы снарядов, но и Ольгу. То ли потребность поделиться своими чувствами, то ли сама обстановка после театра заставила его вдруг разоткровенничаться, Воронов так описал Ольгу, что перед Еленой Петровной, которая никогда не встречала ее, вырисовался облик высокой, стройной, красивой и гордой женщины...
— Может быть, она еще вернется? — сказала Елена Петровна.— Вернется и скажет: прости, я ошиблась...
— Нет, эта женщина не ошибается! — Воронов горько усмехнулся.— Она семь раз отмерит, потом отрежет.
— А если бы она все-таки вернулась?
— Нет, она не вернется! — убежденно проговорил Воронов.— Мы были всего лишь хорошими боевыми товарищами. А женились по ошибке... Ольгу ранило на Одере. Она упала с седла, прежде чем я успел подхватить ее. Пуля пробила грудь навылет, изо рта шла кровь. Я был в медсанбате, когда ей прочищали рану. По лицу видел, что ей очень больно, но она ни разу не застонала... Вот такая она, Ольга!..
Елена Петровна подумала: с какой нежностью и уважением он вспоминает женщину, покинувшую его. И в ней проснулось желание рассказать о своей жизни.
— Я тоже когда-то была молода,— грустно усмехнулась она.— Ушла из девятого класса, думала, что хватит и тех знаний, чтобы служить мировой революции. О, сколько у нас тогда было идей! До хрипоты спорили на комсомольских собраниях о том, какой будет любовь в новом обществе, является ли ревность пережитком капитализма и сохранится ли этот проклятый пережиток при социализме. Дискутировали даже по такому поводу — как называть вечера, если их проводят утром. Мы устраивали их по воскресеньям. Собирали колхозников к девяти утра в красном уголке, ставили одноактные пьесы, пели хором, говорили зажигательные речи. Потом все строились в колонну и во главе с ораторами и певцами шагали на" колхозное поле — убирать картофель.
Она умолкла. Какой интересной, содержательной казалась теперь она, эта ушедшая юность, со всеми горестями, ошибками, наивностью взглядов на жизнь!
По аллее гуляла молодежь — новое поколение, с другими заботами, иными мечтами. Елене Петровне подумалось: они, вот эти девушки и парни, через лет двадцать — тридцать тоже будут с теплотой вспоминать дни своей молодости, добродушно смеяться над своими ошибками, мыслями о жизни. .
Вслух она промолвила:
— Завидую я вот им. Сколько у них впереди! Смотри, каким красивым стал город! А поверь мне, им этого будет мало, они опять будут переделывать и перестраивать на СВОЙ ВКУС. И ЖИТЬ будут ПО-ДРУГОМУ.
— И, быть может, даже не вспомнят добрым словом тех, кто им все это строил,— ответил Воронов.— А как у тебя дальше складывалась жизнь? С мужем-то ты долго жила?
Елена Петровна сосредоточенно теребила ремешок сумки и заговорила отрывисто:
— Только четыре года. Он был лесорубом и комсоргом лесопункта. Кончил семь классов, а за книгами просиживал ночи напролет. Как-то, помню, делал он доклад о Горьком. Это было в тридцать шестом, Горький тогда умер. Думала ну что он может сказать о Горьком! А слушала — и будто совсем нового человека видела перед свобод. Словом, Коля научил меня читать и думать. Я работала в столовой, потом счетоводом. Начала почитывать строительную литературу — Коля как, раз изучал это дело. Тогда еще жили в бараках. Но мы твердо верили, что, все лучшее — впереди. После свадьбы мы поселились а своей избушке. По вечерам в ней было как в бане, а утром зуб на зуб не попадал от холода. Обзавелись кое-какой.посудой, большой керосиновой лампой и книгами. Наше жилье называли избой-читальней молодоженов. Потом родился ребенок, девочка здоровая, поразительно тихая. Она могла часами играть в своей кроватке — на полу было холодно — и только поглядывала большими голубыми глазами на нас, когда мы сидели у лампы, уткнувшись в книги. Коля, собирался поехать учиться, но все откладывал, не мог оставить лесопункт. Его избрали парторгом, потом членом райкома...— Елена Петровна вертела в руках сумочку.—Ну, что еще? Потом все же решили,, что я останусь с дочкой, а он осенью уедет на учебу. Все документы уже были посланы, но при
шлось ему ехать не в институт, а на фронт... Он ушел во вторник, на третий день войны. Дочка все утро как-то странно смотрела на отца, в слезах. Но не плакала. Только сидела, глядела на нас, иногда терла руками щеки и опять смотрела на отца, на меня. Может быть, она старалась вести себя так, как и я. Я тоже не плакала... Михаил Матвеевич, может, пойдем, погуляем?
Она порывисто встала и пошла по аллее. Воронов еле догнал ее. Он понял: Елене Петровне не хочется, чтобы кто-нибудь, даже он — казалось, человек, с которым она уже много лет вместе работает,— видел ее расстроенной, переживающей. Она вдруг настолько изменилась, что Воронов невольно обратился к ней снова на «вы»:
— Куда же вы? В гостиницу — рано. Даже одиннадцати нет.
— Я что-то устала.
И Воронов заговорил, сам того не замечая, с необычайной теплотой:
— Елена Петровна, не кажется ли тебе, что мы с тобой слишком много и часто спорим и грыземся друг с другом? Бывает, вечерами я лежу и думаю: зачем это? Мы же с тобой все-таки люди одной судьбы и во многом похожи друг на друга. Оба много работаем. И у обоих в жизни ничего и никого, одна лишь работа...
Елена Петровна, словно не расслышав, спросила озабоченно:
— Скажите, вы сегодня договорились о пересмотре проекта монтажных работ в мебельном цеху?
— Я написал свои, вернее — наши соображения. Но такие дела не сразу решаются. Но... вы так и не ответили на мой вопрос.
Она ответила уклончиво:
— На ваш вопрос? Нет, знаете, мы все же во многом разные люди, Михаил Матвеевич. А ругаться нам действительно не стоит. Зачем? Вы правы.
Воронов не ответил. Быть может, он вспомнил последнее письмо Ольги, ее слова: «Семья — не батальон, в мирное время идут не строем, а рядом, как равные».
Откровенный, задушевный разговор оборвался, и дальше они шли молча. Молча пришли к гостинице, молча разошлись по своим номерам, а утром встретились в вестибюле с чемоданами в руках, чтобы отправиться на вокзал.
В вагоне Елене Петровне вдруг захотелось продолжить свои воспоминания. Поговорить о невысказанных мыслях, о неосуществленных мечтах, о недостроенных зданиях, о неустроенной жизни. Поделиться о том, не хватит ли ей скитаться с места на место и не обосноваться ли ей в Туулилахти.
Воронов сидел задумчивый, с потухшей папироской в руке и смотрел в окно. Она, сидя напротив него, пыталась угадать, о чем он думает.
Словно в ответ на ее вопрос Воронов промолвил:
— Интересно, что там Айно Андреевна поделывает за границей? Она такая непосредственная: придет в восторг — сразу же скажет, возмутится — тоже...
У Елены Петровны сразу пропала всякая охота делиться своими воспоминаниями, мыслями и планами. Она сухо ответила:
— Скоро она вернется, сама расскажет.
Сколько бы Воронов потом ни порывался заговорить то об одном, то другом, его спутница отвечала односложно или молчала.
Поезд прибыл в Туулилахти вечером. Увидев на перроне Нину, Елена Петровна почувствовала такой прилив нежности, что с трудом сдержалась, чтобы не выскочить и не броситься обнимать девушку. Она так отвыкла от этого, что заставила себя спокойно выйти из вагона, и, только на мгновение прижав к груди Нину, заворчала на нее:
Ишь нарядилась! Кто же это в будний день в таком платье ходит?
Папа, по-видимому уже привыкшая к подобным проявлениям нежности со стороны Елены Петровны, деловито сообщила, что надо спешить домой, потому что -на плите стоят горячие пельмени, ею приготовленные.
— Ты что? Ушла и плиту оставила топиться? Нет? А то я тебе...— Елене Петровне больше не к чему было придраться.—Ну как ты тут без меня? Письмо от мамы было? Ну как, она?
На следующий вечер после возвращения из Петрозаводска Воронов созвал производственное совещание, чтобы рассказать о новостях и посоветоваться о создавшемся положении. До сих пор некоторые объекты стройки недоуком- плектованы технической документацией. Это значит, что работы на объектах уже ведутся, а настоящих рабочих чертежей на них нет. Например, для подачи производственной воды необходимо построить насосную станцию, проложить водопровод, канализацию. Чертежи пока не поступили, и в ожидании их уже вырыты траншеи. Начальник стройки
считал, что эти работы нужно продолжать: он высказал уверенность в том, что существенных расхождений между будущей документацией и производимыми работами не будет.
На совещании присутствовал инженерно-технический состав, прорабы, бригадиры, монтажники, электросварщики. Из каменщиков был только Петриков. Он внимательно слушал выступления, некоторым кивал головой. Он был в сером, хорошо выглаженном костюме и белоснежной сорочке с открытым воротничком. Когда кто-нибудь из выступающих вносил свои предложения, Петриков вопросительно смотрел на Елену Петровну, будто его прежде всего интересовало ее мнение. Некоторым Елена Петровна кивала в знак согласия, а чаще только внимательно выслушивала и что-то отмечала в маленьком блокноте. Записная книжка была в руках и у Петрикова, он ее то перелистывал, то быстро делал какие-то записи.
Присутствие Петрикова на производственном совещании несколько удивило Воронова. «Видимо, он человек деловой, только вот иногда лишку за галстук закладывает,— заключил он.— Надо поддержать человека». Поймав взгляд Елены Петровны, он даже одобрительно кивнул в сторону Петрикова. Елена Петровна поняла и улыбнулась в ответ. Она думала о том же: «Человек чуть споткнется, а мы уже готовы его бить, вместо того чтобы помочь ему удержаться на ногах».
Слово взяла инженер Нина Венедиктовна. Она долго перебирала разрозненные клочки бумаги, сортируя их. Заметно было, что она очень волнуется.
«Как на экзаменах, со шпаргалкой»,— подумал Воронов. Такая нерешительность вызывала в нем раздражение, и он бросил, усмехнувшись:
— Вы, Нина Венедиктовна, уже, по-видимому, успели ознакомиться с нашей обстановкой. Во всяком случае, должны были. Нам очень интересно выслушать ваши соображения.
— Интересно или не интересно — не знаю, но мне кажется, что общая обстановка на стройке напоминает наличие десятка карликовых электростанций, которые строились в первые годы после революции. Одни из них работали с большим напряжением, другие—с меньшим, одни более/или менее постоянно, другие — с перебоями. А теперь давно уже отказались от таких источников энергии. Теперь у нас единая энергетическая система со строгим расчетом
рентабельности и целесообразности каждой электростанции... И совершенно немыслимо даже представить какие- либо перебои в подаче энергии по единой энергетической системе. Я имею в виду отсутствие на Туулилахтинской - стройке единого напряжения, единой плановости и строгого графика строительства между отдельными объектами— Об этом я и постараюсь говорить конкретными примерами...
Девушка говорила торопливо, словно отвечая заученный урок: видимо, она мысленно уже не раз повторила про себя начало выступления. Но Елена Петровна не замечала этого: она любовалась Ниной, как мать любуется своей дочерью. Правда, она немного и беспокоилась — не слишком ли серьезный вопрос подняла Нина в своем выступлении, как бы не сорвалась, не запуталась.
Петриков открыл чистую страницу в своем блокноте и продолжал писать. Воронов повернулся к трибуне. «Смотри-ка, тихоня! Ишь загнула! — подумал он.—Послушаем! Не такая, оказывается, она робкая и тихая, какой выглядела при первой встрече».
Нина говорила, что рабочие проявляют понимание и сознательное отношение даже к таким недостаткам, в которых виновато руководство стройки: из-за отсутствия тока электросварщикам днем пришлось сидеть без работы не- сколько часов, после окончания рабочего дня они остались на своих местах- в надежде наверстать упущенное, в случае если будет ток.
Воронов про себя не признал, что он виноват; он поморщился: вот уж эта молодежь, любит покритиковать, не разобравшись толком, кто виноват. А Нина продолжала. Она перечислила больше десяти названий оборудования, из-за нехватки которых случаются простои. Воронов подумал уже с раздражением: «Что она мелет? Заявки даны. Завтра я покажу ей копии». Словно угадав мысли Воронова, девушка продолжала:
— Вместо того чтобы исправлять положение и засучив рукава добывать недостающее оборудование, Михаил Матвеевич Воронов запасается оправдательными документами—актами, копиями заявок, пришивая их к делу, будто из бумажек можно что-то смонтировать.
Воронов уже не мог удержаться — весь побагровев, он крикнул:
— Да неужели вы не понимаете, что нужна техническая документация? Как-никак вы же инженер!..
Девушка недоуменно оглянулась и потупила глаза. Она выглядела такой же беспомощной, как и при первом посещении кабинета Воронова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37