Но где-то на скрижалях общества было записано, что всепоглощающее желание, объявшее Риккардо, никогда не будет утолено, ибо касается существа одной с ним крови. И он в первый раз в жизни почувствовал себя жертвой чудовищной несправедливости.Когда Глория, уже взрослая женщина, однажды взяла его руку, как тогда, в парке виллы Летициа, и поднесла ее к губам, Риккардо расстался с ней. В один день покончил он с тем, что считал заблуждением: вырвал сына Рауля из когтей «этого портняжки», угрожавшего репутации семьи, и оттолкнул Глорию с ее преступной страстью.А теперь, здесь, в больничной палате, он осмелился спросить, почему она так поступила.– Не надо упрекать меня, – тихо произнесла Глория.– Но ты могла умереть, – возразил Риккардо.– Конечно, – безвольно согласилась она.Риккардо взглянул на нее с испугом.– А вдруг бы ты умерла? – настаивал он.Глория слабо улыбнулась. Она чувствовала себя очень усталой, и разговор отнимал у нее последние силы.– Не будем об этом говорить, хорошо?– Ты очень дорога мне, родная!Наконец-то у него хватило мужества произнести эти слова.Она с трудом подняла руку и ласково провела по его щеке.– Почему ты никогда не говорил так раньше?– Думал, не стоит. Некоторые вещи и так ясны. Ты для меня как дочь, – добавил он.– Вот это меня и сводит с ума! – В голосе Глории звучало раздражение. – Я тебе не дочь, а ты мне не отец.– Знаю, – согласился Риккардо.– Лучше уходи! – произнесла она.Риккардо опустил голову. Столько лет пытался он убежать от нее, но ничего не вышло.– Думаешь, если я уйду, что-нибудь изменится?– Не знаю, – неуверенно ответила Глория.Риккардо встал, подошел к окну и посмотрел на сад: шел снег, и неожиданная белизна показалась ему простодушной, как мысли невинного ребенка. Сколько Риккардо себя помнил, снег всегда вызывал у него удивление и восторг.– Снег идет, – заметил он.Глория отвернулась. Ей не хотелось видеть ни снега, ни солнца, а более всего она не хотела видеть Риккардо. Чтобы избежать унижения, не думать о тайнах кровного родства, не нарушить священные законы семьи, Глория искала смерти. Но теперь, когда она вернулась из тьмы, жизнь вновь нашептывала ей сладкую грезу о невозможной любви. Вдыхая запах его одеколона, слыша его голос, обращенный к ней, видя его глаза, устремленные на нее, ощущая прикосновения его рук, Глория вовсе не испытывала зловещего чувства близкого греха, ее просто неодолимо влекло к Риккардо, и все. И тогда она разрыдалась, оплакивая свою несчастную любовь, уходящие молодые годы, бессмысленный брак, бегство от желаний, которые она считала преступными. Она плакала, пока не почувствовала, как его сильные, уверенные руки приподняли ее. Риккардо присел на кровать и прижал Глорию к себе, тихонько укачивая, целуя в волосы и называя всеми нежными словами, какие только знал.Потом голос Риккардо стал стихать, перешел в шелест летнего леса, и Глория, измученная событиями бесконечного дня, скользнула в море сна. Буря, бушевавшая вокруг, не могла коснуться Глории, пока Риккардо держал ее в своих объятиях, и сердце Глории объяло спокойствие. Глава 9 – Чертовы писаки! – сердито воскликнул Сильвано Санджорджо, швырнув на стол газеты.Он прочел все, что касалось его дебюта в Ла Скала.– Пожалуйста, успокойся! – участливо произнес Галеаццо Сортени, компаньон Санджорджо. Галеаццо вошел в кабинет Санджи как раз в тот момент, когда тот в раздражении отшвырнул газеты. – Критика твои костюмы расхвалила; зрители аплодировали; бойкот провалился, а твои коллеги подавились собственным ядом. Чего еще желать?– Хочу, чтобы эти писаки прекратили свои грязные намеки на гомосексуализм модельеров. Что им нужно? Чего они хотят? Любят в Италии ярлыки навешивать! Пастухи и мелкие мошенники – обязательно сардинцы, мафиози – сицилийцы, каммористы [Камморист – член каморры, неаполитанской преступной организации, аналогичной сицилийской мафии. (Прим. пер.) ] – неаполитанцы, шлюхи – родом из Болоньи, а модельеры – обязательно «голубые»! Меня от этих газетчиков тошнит. О чем бы они ни писали, неизбежно упомянут о наших сексуальных привязанностях.Последние слова Сильвано произнес нарочито фатовским тоном, подражая тем, кто выставлял свой гомосексуализм напоказ, что совершенно не соответствовало характеру самого Санджорджо.– Ну, здесь не нам диктовать моду, – сострил Галеаццо, чтобы разрядить обстановку. – Главное – результат, а ты свое реноме подтвердил.Сильвано нервно рассмеялся.– Пожалуй, ты прав, не стоит обращать внимания на пару третьеразрядных репортеров, – согласился он.– Так-то лучше, – заметил Галеаццо.Он налил себе и Санджи по изрядной порции виски и протянул ему широкий хрустальный бокал.Сильвано откинулся на спинку мягкого кресла, обитую черной тканью, закрыл глаза, пытаясь справиться с головной болью, сдавившей надглазья.– Давай, Галеаццо, – сказал Сильвано, – я тебя слушаю.Сортени сел напротив, в крутящееся кресло, распространяя запах одеколона и табака.– Нам нужно добиться всеобщего одобрения, – начал Сортени.– Мы его получили, – произнес Сильвано, показывая на кучу газет на столе.– Этого недостаточно, – возразил Галеаццо, глубоко затянувшись сигаретой. – В Ла Скала ты не уронил свою репутацию, но творения Санджи должны продаваться.– «Богема» станет для итальянской моды тем же, чем гонки в Монце для Феррари. Когда побеждает Феррари, все итальянские автомобили продаются лучше.– Я бы не стал спешить с выводами, – заметил Сортени. – А потом, меня вовсе не приводит в восторг то, что нашим успехом воспользуются Армани, Ферре или Крициа, распродавая собственные коллекции. Продавать должны мы.– Согласен, – улыбнулся Санджорджо. – Мне следует больше доверять тебе.Они работали вместе начиная с далеких шестидесятых. С помощью Галеаццо марку «Санджи» узнали во всех концах мира. Первые годы их дружбы были бурными, они нередко заставляли друг друга страдать, но со временем отношения Сильвано и Галеаццо переросли в тесный, неразрывный союз.Без Сортени Санджорджо наверняка остался бы оформителем витрин в больших универмагах, вечно неудовлетворенным, вечно обиженным. А не поверь Галеаццо в гений Сильвано, так и провел бы жизнь впустую, завсегдатаем светских салонов. Объединив свои таланты – дар художника и чутье менеджера, – они создали идеальную творческую пару.– Нам аплодируют – это прекрасно, – продолжал Сортени, – но главное, чтобы американцы и японцы покупали наши модели. Они же купили меньше, чем я рассчитывал. В газетах пишут далеко не все…– В прошлом году ты твердил то же самое, – напомнил Санджорджо, – но никакой катастрофы не произошло.– Сейчас ситуация куда хуже, – ответил Сортени и нахмурился, вспомнив, как упал уровень продаж.Санджи смотрел другу в глаза, но, казалось, не видел его. О неудаче коллекции Санджорджо, конечно, прознает тут же весь мир моды, к вящей радости конкурентов, которым надоело пребывать в тени великого модельера. Они только и ждут, чтобы Сильвано споткнулся, а противники уж подтолкнут его в спину. Если он утратит лидерство, то сразу же окажется среди тех, кто отсиживается на скамейке запасных или бесконечно выжидает в кулисах.Но эта неудача не так уж серьезна, как думает Сортени. У Сильвано уже было два таких года, но это случилось только потому, что он не взялся за дело как следует; мысли его были тогда заняты другим. Вот и сейчас: Галеаццо говорил, а перед мысленным взором Санджи стоял образ обожаемого юноши, что на несколько минут появился в Ла Скала. Иногда, оставшись один, Сильвано, сам того не замечая, твердил имя: Рауль, Рауль, Рауль, словно произносил магическое заклинание.Пообещав Риккардо Летициа не видеться больше с его сыном, Сильвано заперся у себя в мастерской, не отвечал на звонки, уединился и яростно работал. Но теперь он видел, что результат оказался плачевным.Санджи молча смотрел на друга, наблюдая, как голубоватый дым сигареты расплывается в свете лампы, освещавшей белый стол. Золотая табличка, лежавшая на столе, служила Сильвано пресс-папье. На ней была выгравирована старинная китайская пословица: «Самое темное место – прямо под светильником».Утонченная элегантность черно-белых тонов царила в убежище великого модельера, помогая ему творить. Но в одежде Санджорджо предпочитал иные тона: синие костюмы и голубые рубашки.– Ты меня слушаешь? – спросил Сортени, прервав длинный монолог.– Нет, – с обезоруживающей искренностью признался Сильвано. – Но, по-моему, я понял. Нужно предусмотреть новые вложения в рекламу.– Другого выхода нет, – произнес Галеаццо, подливая себе виски.– Сколько? – прямо спросил Санджорджо.– Два миллиарда, – уточнил Сортени и, выдержав паузу, добавил: – Может, три.– Ну, это еще не конец света, – с облегчением сказал Сильвано, перекидывая ногу на ногу.Годовой оборот в этом году достигал трехсот миллиардов, так что расходы в три миллиарда не выглядели непосильным бременем, хотя одно дело – годовой оборот, а другое – чистый доход за год.Санджорджо сразу спросил о главном:– Мы можем себе позволить такое?Что касается финансовых дел, Сильвано полностью доверял Галеаццо; он не любил говорить о деньгах, ибо они его не интересовали. Именно подобное отношение к деньгам и помогло ему вырваться в лидеры на рынке готового платья. Когда клиенты впервые стали предлагать за творения Санджи миллионы, модельер нашел гениальный ответ. «Мне хватит и половины», – заявил он изумленным покупателям. Но тут же добавил: «Взамен попрошу вашей рекламы. Пусть все знают, что эти платья сделаны Санджи».Сильвано первым понял, что сделать знаменитой марку фирмы гораздо важней, чем продать коллекцию. И пусть завистники твердили, что у Санджорджо – культ собственной персоны и он болезненно обожает быть на первых ролях. Санджи тем временем смог взять реванш в мире моды, откуда его попытались выбросить.Теперь нужно лишь усовершенствовать наброски, над которыми он работал уже несколько недель, но, к несчастью, фантазия отказывалась служить ему.– Такой расход вполне допустим, – ответил ему Галеаццо, – три миллиарда мы истратить можем.– Мы должны быть в состоянии истратить вдвое больше, – заметил Сильвано, поставив хрустальный бокал на стол.Сортени кивнул. Шесть миллиардов на рекламу – вполне разумное вложение, чтобы укрепить дела фирмы.– Пожалуй, ты прав, – задумчиво заметил Галеаццо. – Хоть продажа шла не лучшим образом, «Санджи» по-прежнему – первая марка в Италии и пятая в мире. Но осторожней, еще одна неудача, и мы пойдем ко дну.Сортени говорил прямо, точно анализируя ситуацию и чувствуя реальную перспективу. Сильвано снова откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, нахмурил лоб и произнес вполголоса:– Знаю!– Тогда – беремся за дело, – заключил Галеаццо. – Другие проблемы есть? – решительно спросил он тоном командира перед решающей атакой.– Никаких! – солгал Сильвано.На самом деле проблемы у него были, и целых три: Рауль, Лилиан и творческий кризис.За десять лет работы Сортени и Санджорджо создали торговую империю, открыв магазины в Милане, Болонье, Риме, Венеции, Флоренции, Париже, Лондоне, Нью-Йорке, Гонконге, Сиднее. Оборот фирмы достигал значительных сумм, хотя, конечно, они не могли сравняться с Ивом Сен-Лораном, зарабатывавшим сто миллионов долларов в год. За ним следовали Диор, Шанель и Валентино.Особняк на улице Боргоспессо, генеральный штаб фирмы, где они жили и работали, был арендован на тридцать лет за пятьсот миллионов лир в год. Вилла на Лаго Маджоре, квартира в Канне, яхта в Санта-Маргерита – эти игрушки, принадлежавшие им обоим, могли в одно мгновение обратиться в ничто, как в сказке про Золушку с первым ударом полночи.Сильвано знал – в его судьбе был волшебный миг, когда он встретил сказочного принца. Но ведь мог наступить и тот роковой час, когда мир меняется и царская карета превращается в тыкву. Он поднялся очень высоко и смотрел на прошлое сверху вниз. Теперь он вполне освоился на верхних этажах, греясь в лучах всеобщего одобрения. За ним ухаживали, ему льстили как искренние почитатели, так и тайные недруги. Сильвано вовсе не хотелось сдавать позиции и лицезреть, как его позолоченная карета превратится в тыкву.Многие пытались помешать его восхождению. Он жил среди коварства и интриг, но сумел создать для себя безопасную нишу, научился обороняться и нападать, защищая собственный талант.А таланта Сильвано хватало с избытком. И на этот раз его способность предвосхищать ожидания публики поможет ему преодолеть кризис. Ведь на карту поставлена прежде всего его репутация как художника.– Верь мне, Галеаццо, – сказал Сильвано, обращаясь к другу, – наши потери в этом году – ерунда. Сделаем следующую коллекцию и компенсируем потерянное.– Уверен, – улыбнулся Галеаццо, потушив окурок в пепельнице из оникса.Сильвано протянул Сортени пачку рисунков:– Когда будет время, передай наброски Лилиан, пусть посмотрит. Да и ты взгляни…Лилиан Купер была не только приятельницей Санджи, но и крупнейшим покупателем. Мнение президента торговой сети «Купер и Тейлор» имело огромное значение.Галеаццо взял рисунки и спросил:– А тебе-то они как? Нравятся?– Дрянь! – вздохнул Санджорджо. – Ничего у меня не вышло…Как ни тяжело было Сильвано признаться, но он действительно именно так оценил свою последнюю работу.Галеаццо взглянул на друга: узкие голубые глаза Сильвано, обычно исполненные грусти, сверкали от досады.«В его взгляде погасла улыбка», – подумал Сортени.Ему хотелось обнять Санджи, как в те времена, когда их соединяла страсть, но для Сильвано все давно кончилось. В их отношениях не было места для банального возврата к прошлому. Никто не знал Сильвано так хорошо, как Галеаццо: Санджи родился в провинции, он рос в тяжелой, грубой атмосфере, где не признавали полутонов и отвергли юношу. Мягкий с людьми, преданными ему, Сильвано был жесток и безжалостен с теми, кого ненавидел, и умел взять реванш. Сейчас блестящие голубые глаза Сильвано покраснели от напряжения и бессонных ночей, его терзала неудача, но Галеаццо видел в нем первого человека в мире моды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51