Похоже, в цепи умолчания и сдержанности, что сковывала весь клан, обнаружилось слабое звено. Но Глория сделает невозможное, чтобы досадная новость не вышла за пределы семьи. Ответственность, что легла на ее плечи, не испугала молодую женщину. Напротив, Глория ощутила гордость: впервые репутация семьи зависела от нее, и она с честью выйдет из этого испытания.«А ведь к ненавистникам Летициа следует причислить и моего мужа, – подумала Глория, – у него немало причин, чтобы быть благодарным нам, но ровно столько же, чтобы нас ненавидеть и бояться».Ей вдруг припомнилась давняя история. Тогда она обнаружила, что Консалво хранит под подушкой пистолет.– Зачем тебе оружие? – удивилась Глория.– Для защиты, – ответил муж. – Вдруг кто-то захочет меня убить?– Ты с ума сошел, Консалво, – с раздражением заметила Глория. – И еще хочешь иметь детей… Да у тебя все в роду ненормальные.На тонком лице Консалво появилась горькая улыбка.– Да, я единственный и, возможно, последний отпрыск в чреде преступных, порочных, беспутных предков. Но почему ты не хочешь признать за нашей семьей никаких достоинств? Во тьме гнездится не только порок, но и любовь.– Любовь! Ты еще говоришь о любви!– А почему бы и нет? Я же тебе позволяю называть любовью тот разврат, которому ты предаешься с собственным дядюшкой…Возмущение и стыд обожгли Глорию.– Ты безумен, Консалво!Краска, залившая ее лицо, сменилась смертельной бледностью. В душе Глории бушевала буря.– Это только предположение, – усмехнулся Консалво. – Да, у меня за спиной – пороки и добродетели великого рода. За мной – величие Брандолини, а за тобой – убожество и мелочность. Даже страх мой – значителен и глубок.Охваченный нервной лихорадкой, Консалво весь дрожал.– Ты безумен, – повторила жена.– Может быть, но это не моя вина. Это все равно что считать тебя виновной за смерть, которую несет семья Летициа. Да, вы – сеятели смерти. Ваше богатство создано на крови. И миллиарды служат вам, чтобы создать надменный фасад семейного дворца Летициа, где все проникнуто морализмом. А ваши самолеты в это время уносят невинные жизни.– Миллиарды служат еще и для того, чтобы содержать паразитов вроде тебя, Консалво Брандолини. Теперь ты обнаружил у Летициа пороки, потому что боишься за собственное будущее.Консалво весь сотрясался от бесплодной ярости, словно рыба, глубоко заглотившая крючок. У него отказали сдерживающие центры, и он вел себя неразумно, как перепуганный темнотой ребенок.– Ваш род проклят, вы плохо кончите, – кричал он. – Я покажу людям, какие вы на самом деле. Расскажу, как твоя бабушка платила любовью за заказы. Расскажу, как великий Риккардо Летициа отобрал у братьев семейную фирму.– Хватит, Консалво, успокойся.– И они еще рассуждают о нравственности!Консалво заговорил спокойней, но вот-вот готов был сорваться.– Знаешь, кто был отцом твоего дяди? А твой кузен? Младший Летициа занимается любовью с бывшим портняжкой! А ты слыхала о проклятии Дуньяни?– Ты негодяй, Консалво, и пистолет, который ты прячешь под подушкой, не сделает из тебя мужчину…
Глория знать не хотела о тех россказнях, что ходили о семействе Летициа. Роза, со своей стороны, не пожелала прибегнуть к спасительной лжи и честно призналась в своем «падении», когда внучка очень осторожно спросила бабушку об отце Риккардо.– Я бы с удовольствием заявила, что он родился от Святого Духа, – с улыбкой сказала Роза. – Но я не Мадонна, хотя моя мать, а твоя прабабка, и пыталась сделать из меня христианскую мученицу. Отцом Риккардо был один мерзавец из Калифорнии, чертовски талантливый и чертовски привлекательный. Я не устояла, не устояла, как девчонка. А ведь мне было сорок. Позор!Для Глории этот семейный позор обернулся благом: получалось, что кровное родство между ней и Риккардо – более отдаленное.– А правда, что другой американец помог тебе получить лицензию на производство самолетов? – продолжала расспрашивать внучка.Роза догадалась о тайных мыслях Глории и, взяв девушку за руку, взглянула ей прямо в глаза.– Слушай, Глория, не стоит обращать внимания на то, что болтают обо мне и о нашей семье. Не верь ни хорошему, ни плохому. Не существует какой-то одной правды. Есть моя правда, твоя правда, правда Риккардо. И они не всегда совпадают. Более того, чужую правду чаще всего называют ложью.– Это слова Пиранделло. Мне нравится этот писатель, он меня будоражит.– Молодец, это действительно Пиранделло. Знаешь, я родом из Ломбардии, но замуж вышла за сицилийца. Руджеро научил меня немногим, но важным вещам. Первое, ты должна верить, что все зависит от Господа, но действовать так, словно все зависит от тебя. Действуй всегда одна, без друзей, братьев, родственников. – Старая женщина говорила убедительно, и Глория внимательно слушала. – Говорят, что мы сеем смерть, потому что производим боевые самолеты. Но ведь и те, кто делает мотоциклы, несут смерть – сколько мальчишек разбивается на мотоциклах. И автострады тоже смертельно опасны. Но никто не осуждает производителей автомобилей, наживших целые состояния. А химическая промышленность, которая отравляет окружающую среду? А ядерные арсеналы? Все мы торгуем смертью. Когда мы, Летициа, начали действовать, смерть в мир уже принесли. И спрос на нее был большой. Не мы ее выдумали.И теперь, на веранде, одна, охваченная сомнениями и воспоминаниями, Глория повторила слова бабушки:– Все мы торгуем смертью…Она уже нашла способ, как вытащить несчастного Рауля. И, похоже, способ верный. Потому что решение пришло неожиданно и оказалось простым, как все решения.На веранде появился улыбающийся Консалво. Он был одет в безукоризненный серый костюм, и Глория взглянула на него так, словно видела впервые в жизни. Вместо перепуганного детского выражения на лице его застыла любезная маска светского человека. Консалво был красивым мужчиной.– Здравствуй, дорогая, – поздоровался он, поцеловав жену в щеку.«Он безумен, безумен», – подумала Глория.Консалво казался идеальным мужем: нежный, внимательный, любезный, заботливый, но в любую минуту его могло охватить безумие, и тогда он мог бить, оскорблять, пинать ногами жену. Может, он и не помнит, как мучил ее. Глории стало страшно при мысли о безумии Консалво.– Извини, но я подслушал твою беседу с кузиной, – произнес Консалво с виноватым видом.– Меня это не удивляет, Консалво, – сказала Глория. – Ничего страшного.– Я рад, что ты не сердишься.– Извини, но мне хочется побыть одной, – заявила она.Ей хотелось как можно скорее освободиться от его присутствия.– Я понимаю, – кивнул Консалво. – Я прекрасно понимаю. Над плохими новостями лучше поразмышлять в одиночестве.Затаенное вероломство звучало в любезных словах Консалво. Глава 8 В нежном рассветном небе дрожали едва заметные звезды. Монсеньор Фердинандо Да Сильва, стоя у огромного окна в своем прекрасном старинном доме на холме, любовался видом на город. Лос-Анджелес еще спал, лишь кое-где поблескивали огни. Сколько жизней поглотило это безбрежное людское море, сколько преступлений, насилия, самоубийств, краж, сколько смертей и рождений, сколько нежности и грубости! Чего больше в этой ночи, уходящей перед нарождающимся днем: любви или ненависти? Когда-то огромный мегаполис был всего лишь городом, а он – полным надежд молодым священником, исполненным божественного рвения. Но уже тогда было трудно различить добро и зло. Теперь, на пороге старости, утратив иллюзии, растеряв мечты, черпая силу только в вере, он все чаще пытался подвести итог прожитым годам. Всю жизнь он старался читать в человеческих душах, чтобы понять, чем схожи разные на первый взгляд вещи и в чем отличие внешне схожих вещей.Ему удалось разглядеть проблески света там, где царит тьма, и увидеть темные бездны там, где всегда сияет свет. У монсеньора были маленькие темные проницательные глаза, приплюснутый, как у боксера, нос и нежный взгляд. Ему понадобилась целая жизнь, чтобы понять: Господа легче увидеть в нищете бедных кварталов, где бушуют страсти, чем в тиши монастыря или в спокойной прохладе ризницы.Монсеньор Фердинандо Да Сильва стал защитником обездоленных и тем прославился. Конечно, его известность распространилась по всей Калифорнии и дошла до Рима не без помощи влиятельных католических семей Лос-Анджелеса. Они же способствовали тому, что он стал епископом. Он принял высокое звание из послушания, без восторга. Удобную резиденцию на холме считал справедливым вознаграждением за прожитые годы. Наступала старость, когда трудно жить в бедности и хочется комфорта. Прелата в городе хорошо знали. К нему обращались политики, стремясь завоевать голоса избирателей, ему льстили интеллектуалы, у него искали утешения и помощи отчаявшиеся.Преданный слуга, жилистый, подвижный мексиканец, опустившись на колени у ног монсеньора, необыкновенно ловко заканчивал застегивать длинный ряд красных пуговок на сутане. В комнату вошел секретарь епископа, отец Тимоти, высокий, атлетически сложенный молодой мужчина. Он что-то прошептал на ухо монсеньору.Да Сильва подошел к столу и поднял телефонную трубку.– Это я, – произнес он спокойно, без всякого раболепства. – Да, Ваше Преосвященство.Несколько минут он молча слушал, потом взял протянутую секретарем ручку и записал несколько слов на листке.– Я все записал, Ваше Преосвященство. Конечно. Займусь этим лично.И после паузы добавил:– Да, действовать очень тактично…Да Сильва положил трубку. Секретарь вопросительно взглянул на него.– Дорогой Тимоти, – сказал монсеньор, – когда из Рима поступают распоряжения, их следует немедленно выполнять. Приготовьте машину.Епископ на минуту задумался и добавил:– Позвоните капитану Ло Руссо. Скажите, мне надо с ним встретиться.Он взглянул на часы и уточнил:– Через час, в полицейском участке на Мичиган-стрит.– Но он же спит, – напомнил секретарь.– Вот и прекрасно, разбудите, – заключил монсеньор.
Рауль свернулся на койке у стены. Он натянул на себя одеяло, но весь дрожал. Нос он кое-как вытер бумажным носовым платком. Кровь остановилась, но нос распух, а под левым глазом красовался огромный синяк.Все началось в тот момент, когда два громилы в полицейской форме навалились на него у ранчо Санта-Моника. Он как раз садился в машину, хотел поехать в город и купить подарки для Соланж.Они действовали наверняка. Обыскали его самого, потом машину. Тот, что понахальней, хлопнул его по носу пятью пакетиками с чистейшим «снежком». Наркотики нашли в машине, и Рауля обвинили в хранении и распространении этой дряни. Потом стражи порядка, в строгом соответствии с законом, торжественно сообщили ему:– Вы не обязаны отвечать, но все, что вы скажете, может быть использовано против вас.Рауль протестовал, настаивал, что невиновен: он никогда не пробовал и не продавал кокаин. Но пакетики выглядели куда убедительней, чем его слова.С этой минуты все пошло кувырком; он чувствовал себя человечком из компьютерной игры, который все время проигрывает и вот-вот исчезнет с дисплея, изничтоженный безжалостными врагами. Он оказался в грязном полицейском участке; там были типы, которые и внимания не обращали на его заявления о невиновности.Он пытался объяснить полиции и себе самому, откуда взялся наркотик. Ему казалось, что речь идет о дурной шутке. Но его никто не слушал. Полицейские снимали отпечатки пальцев, составляли протоколы, отдавали приказы. Для них любой задержанный, будь то пуэрториканец, мексиканец, негр или итальянец, сразу попадал на конвейер и проходил через разные бюрократические процедуры, заканчивавшиеся камерой предварительного заключения. За что арестован, разберутся потом: тогда и выяснят, обоснованны ли обвинения.В камере два типа с физиономиями висельников накинулись на Рауля – оба хотели поразвлечься с хорошо одетым блондинчиком, выглядевшим смиренной овцой. Навыки, полученные в спортзале, помогли Раулю устоять против насильников и продержаться до прихода полицейских, которые перевели его в одиночку.Оставшись один, молодой человек разрыдался, как ребенок. Призыв о помощи, обращенный к Роберте, не дал никаких результатов. Он уже догадывался, что ему подстроили ловушку, хотя и не понимал, кому это понадобилось.– Вы понимаете, монсеньор, что просите меня нарушить закон? – спросил капитан Фрэнк Ло Руссо.У полицейского только фамилия осталась итальянская. Похоже, предки его были норманнами, судя по огромному росту, светлой коже, голубым глазам и рыжеватым волосам капитана. Он нервно мерил шагами маленький кабинет, напоминая загнанного в клетку зверя.– Юноша невиновен, – настаивал монсеньор Да Сильва. – Он чист перед законом.Прелат встал и уперся крепкими кулаками в стол.– Но нам же надо сохранить лицо! – напомнил капитан.Несмотря на манеры и язык, Ло Руссо употребил выражение, очень распространенное в Старом Свете. Капитан был итало-американцем в третьем поколении и о Сицилии, стране своих предков, знал лишь из туристических проспектов и из фильмов про мафию. Фамилия Летициа, столь весомо звучавшая для прелата, для полицейского совершенно ничего не значила.– Если он невиновен и не замышлял покушения на президента, мы его сразу же выпустим под залог. Потом на суде разберутся.– Я, видимо, недостаточно точно объяснил, Фрэнк, – прервал его епископ. – Суд ни к чему, и его не будет. Никакого обвинения не будет выдвинуто. Никаких протоколов, никаких записей. Рауль Летициа в этом участке никогда не был.– А что мне делать с теми парнями, которые его арестовали? – взорвался капитан. – А драка в камере?– Сам думай, Фрэнк. Я прошу тебя о справедливости, и ты мне отказать не можешь…Полицейский с трудом сдержался от ругательства. Но, припомнив кое-что из своего прошлого, решил: он в долгу перед монсеньором.– Хорошо! – согласился Ло Руссо. – Посмотрим, что можно сделать. Только вот окружной прокурор…– Он мой друг и не станет поднимать шум, – успокоил капитана Да Сильва.– Тогда все в порядке. Вы, наверное, хотите забрать парня сейчас?– Неплохая мысль, – улыбнулся прелат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51