Е.Я. Абсолютно.
Н.К. А он ведь издавался. 27-й год Ц книга «Епифанские шлюзы». Кла
ссическая проза. 28-й Ц «Сокровенный человек». Это кому как не эмиграции з
аметить, казалось бы, «сокровенного сердца человека». Ничего подобного. 29
-й год Ц книга «Происхождение мастера» Ц молчание. Заметили Платонова
в эмиграции, когда началась история с «Впрок». Прямо скажу, плохо прочита
ли. В 38-м Ц статья Георгия Адамовича «Шинель». И всё. Это о многом говорит.

Е.Я. И «Реку Потудань» в 37-м году…
Н.К. Да, казалось бы, Иван Бунин должен был заметить этот шедевр
русской новеллистики о любви. Заметить хотя бы и потому, что в название ра
ссказа вынесена река Потудань Воронежской губернии, родины Бунина… Вот
такое молчание… Я ещё один пример всегда люблю приводить, когда речь идё
т о языке Платонова, о свободе и понимании. Знаменитая повесть «Впрок» пе
чаталась тогда во второй редакции. А на полях первой оставлены роскошные
диалоги Платонова и читавших повесть редакторов. Там на полях разговора
Крушилова-Упоева читавшие написали «Исправить» (простым карандашом) и
«Как по Евангелию!» (красным карандашом). Ну, типа «давай, перерабатывай»,
указания даны. И Платонов перерабатывает, но КАК: «…Упоев глянул на говор
ящих своим активно-мыслящим лицом и сказал им евангельским слогом, пото
му что марксистского ещё не знал»…
Вот оно веселье и свобода языка, понимаете. Вот это для меня тоже есть чуде
са Платонова-художника… И мы ещё говорим, что он не понимал, что он писал. И
что здесь цензура-редактура? У Платонова ведь наследие колоссальное ещё
в том, что у него две, три, четыре редакции каждого текста. Самое трудное в в
ыборе основного текста состоит у Платонова в том, что подцензурная редак
ция зачастую у него бывает эстетически совершеннее. А пометы его на поля
х рядом с редакторскими приговорами Ц это тот же голос свободы. Вот ещё п
ример из истории с «Впрок». Там в первой редакции был большой диалог Круш
илова-Упоева с Лениным, на полях которого редактор написал: «Не так!». Я вс
егда об этом эпизоде вспоминаю, когда читаю в современной прозе, равно со
ветской и антисоветской большие фрагменты внутренних монологов Сталин
а (или Ленина, значения не имеет). Вот Платонов в первой редакции попробова
л написать такой как бы мысленный диалог Ленина с героем. И что получилос
ь? Получился пересказ в форме сказа статей Ленина. Как бы Ленин говорит Кр
ушилову, воплощающему массу: «…У тебя ведь разума нет: буржуазия лишила т
ебя разума… Ты одарён крупной стихией жизни, но ты можешь много навредит
ь нам, если не приобретёшь дисциплины» и т.п. Если рецензент пишет «не так»
, можно, казалось бы просто вычеркнуть… А Платонов берёт любимый каранда
ш (он им писал чаще всего) и на полях вписывает новую Ц изящную, тонкую и см
ешную Ц редакцию: «…и здесь между двумя людьми произошло собеседование
, оставшееся навсегда в классовой тайне, ибо Упоев договаривал только до
этого места, а дальше плакал и стонал от тоски по скончавшемуся». Гениаль
но. Пиршество языка. Вселенная свободы.
Это лишь один пример подцензурной редакции. Женя для примера взял «Котло
ван», а я всегда очень люблю читать «Сокровенный человек». Не запрещённа
я повесть, и как мы её читали, как она вписывалась в старое советское время
…
Е.Я. Да, проходила как «производственная» литература Ц с обра
зом рабочего, и т.д.
Н.К. Образ рабочего, пролетария, «живого человека» и т.п. А ведь с
амое, скажем, там замечательное, это ткань воплощения сложнейших философ
ских вопросов в языке. Вот, сколько говорили о «слезинке ребёнка» у Досто
евского и Платонова. По правде сказать, в советской литературе двадцатых
годов это было общим местом, и все писали на эту тему. А вот качество оказа
лось разное. Платонов ведь отличен от Достоевского в письме. Читаем, к при
меру, рассказ, как Пухов едет в Царицын…
А.Г. Это гениально.
Н.К. «…в потоке несчастных людей». Объём смысла каков! А как он о
пределяет главную тему Достоевского, которая занимает у того в романах о
громное пространство: это диалоги героев о жизни, её сознании, смысле. А во
т кладка этой достоевской темы у Платонова: «…Пухов сел в поездной соста
в неизвестного маршрута и назначения». И ты понимаешь, что это и есть обра
з жизни, о тайне которой рефлектируют герои у Достоевского. А дальше у Пла
тонова развивается и диалог, в котором перестраивается всё и вся в систе
ме нашего мышления: «Куда он едет? Ц спросил Пухов, когда уже влез в вагон.
Ц А мы знаем Ц куда? Ц сомнительно произнёс кроткий голос невидного ч
еловека. Ц Едет, и мы с ним».
Ему мало, и он вновь «довырабатывает» тему Достоевского. Как только Пухо
в просыпается, он формулирует тот же вопрос, что несёт в себе образ «поезд
ного состава неизвестного маршрута и назначения»: «А тогда куда же ты ед
ешь? Ц рассерчал на него Пухов. Ц В одно место с тобой! Ц сказал старичо
к. Ц Вместе вчерась сели Ц вместе и доедем». Когда работаешь над реальны
м комментарием текста Платонова, поражаешься точности детали и образа. З
десь Ц поражаешься точности и глубине воплощения в фразе. И мы здесь, кон
ечно, отчасти занимаемся восхищенством. А как им можно не заниматься, ког
да такие чудеса. Замечу, что сам Платонов не любил восхищенок литературо
й. Но удержаться от восхищения образом восхищенки я тоже не могу.
Роман 20 века мучился вопросом, как соединить хронику и образ, лирику и фил
ософию. Философствовали в те десятилетия все, Шпенглера знали все Ц ещё
одно общее место. И вообще был некий набор.
Е.Я. Ну, да: как Ницше, например.
Н.К. Ницше, да. Это как бы арифметика в то время. Меня всегда пора
жает абсолютная точность хроники у Платонова, пожалуй, только он написал
хронику русской и мировой жизни первой половины 20 века, и одновременно пр
онзительная лиричность его прозы. Ведь он лирик, лирик удивительный. И фи
лософичность его прозы. Мы думаем, что это его образ, а часто бывает, что эт
о точная реальная деталь эпохи. Это у нас в группе Собрания сочинений пос
тоянно подтверждает Елена Викторовна Антонова.
А.Г. «Товарищи, в связи с тяжёлой медицинской усталостью орато
ра, митинги на сегодня отменяются». Очевидно же, что это сорвано и помещен
о туда. И тут же прозрение Пухова через несколько страниц, когда он…
Н.К. Конечно. Я Жене рассказывала подобный эпизод из недавней н
ашей истории, когда мы вновь оказались в эпохе риторической Ц эпохе ора
торов. В 99 году, когда выборы шли первые, подхожу к Краснопресненской и чит
аю большое объявление-призыв: «Земля Ц крестьянам, фабрики, заводы Ц ра
бочим, Ельцина в президенты, Попова Ц в мэры». И вижу, что внизу кто-то напи
сал в продолжение: «Воду Ц матросам». И как только я вижу митинг или нечто
риторическое на экранах, я сразу вспоминаю эту чисто платоновскую фразу
неизвестного, но близкого мне человека. Всё-таки Платонов не только став
ит вопросы, он даёт и ответы на некоторые вопросы жизни и культуры, которы
е перешли в 21-й век.
А.Г. Или не перешли. Тут вот ещё какой вопрос. Вы говорили о том, ч
то он воспринимается в контексте идеи языка 19 века, что в корне неправильн
о, но есть другая крайность Ц рассматривать его как концептуалиста, как
чуть ли не постмодерниста.
Е.Я. Постмодерниста, да, ироника этакого.
А.Г. Да, как ироника, отметая начисто тот пласт, о котором мы сейч
ас говорили. В том-то и свобода его невероятная, что он свободен и от 19 века,
и от 20-го. Это явление синтетическое такое.
Е.Я. Вообще, если говорить о Платонове и постмодернизме, то мне
кажется, что он «закрыл» постмодернизм уже в те времена, когда ещё и слова
такого не существовало Ц ни в России, ни на Западе. То есть Платонов уже у
мер, а постмодернизм ещё даже не начался. И он его совершенно преодолел, та
к сказать, не заметив. Но мне кажется, что кардинальная разница между Плат
оновым и таким потусторонним, как бы, взглядом постмодернизма состоит в
том, что Платонов никогда не играл. Несмотря на весь его комизм, на всю эту
его двойственность и так далее Ц читая его, никогда не думаешь (и даже мыс
ль такая не приходит в голову), что это игра. Потому что Платонов всегда «в
нутри» мира, он никогда не «вне». И, собственно, всё, что он делает, и весь ег
о «неправильный» язык этому служит: попытка прикоснуться, так сказать, д
отронуться до какой-то сокровенной сути.
А.Г. То есть он автор эпоса, он же и его герой. Повествование идёт
, особенно в рассказах, вроде как «Родина электричества», вроде бы как в оп
исании-очерке, а на самом деле это абсолютный эпос. Эпос нового времени, н
овых отношений, нового героя с леденящими кровь деталями абсолютно языч
еского отношения к окружению, псевдо-, надъязыческого, потому что там нет
таких…
Е.Я. Да. И мне кажется, когда я пытаюсь для себя как-то определит
ь точку контакта между Платоновым и читателем, специфику его влияния на
читателя, то мне кажется, что Платонов Ц это писатель очень «дискомфорт
ный». То есть как бы раздражающий читателя Ц в том смысле, что заставляет
одновременно испытывать эмоции, которые в обычной жизни, так сказать, со
вместить не удаётся. И душа читателя всегда как бы мечется, если можно так
выразиться, между крайностями: она не знает, каким местом, каким боком ей п
овернуться к каждой платоновской фразе. Можно опять приводить много при
меров. Вот из романа «Чевенгур»: когда мальчик, главный герой, Саша Дванов
стоит около умершего отца-рыбака, то видит на его пальце «обручальное ко
льцо в честь забытой матери». Эту фразу логически можно объяснить Ц но е
ё пришлось бы объяснять на двух страницах текста. Для чего оно было надет
о, это кольцо «в честь забытой матери»? Для того чтобы помнить мать, или, на
оборот, для того, чтобы её вернее забыть? Вероятно, и то, и другое. И возникае
т очень сложный смысловой комплекс, который простому логическому объяс
нению не поддаётся.
А.Г. Потому что опять у него, что всегда, наверное, отличает боль
шого художника от художника поменьше, не жонглирование символами, а созд
ание образа. Потому что, как не крутись вокруг этого образа, даже в одной э
той фразе есть уже и биография, и отношение, и… Как не крутись, где-нибудь т
ебя цапанёт. Поэтому это объём, о котором речь идёт.
Е.Я. Да, да. Или Ц очень люблю, из того же «Чевенгура», когда один
из главных героев, Степан Копенкин, общается с председателем чрезвычайн
ой комиссии Чевенгура Пиюсей Ц и тот ему рассказывает, как они организо
вали для своих «буржуев» светопреставление, то есть всех увели буквальн
о на тот свет в таком организованном порядке (расстреляли, проще говоря, в
сех). И когда Копёнкин не понимает, что такое светопреставление и как оно м
огло случиться, Пиюся ему так обыденно говорит: «Просто был внезапный сл
учай по распоряжению обычайки». Тот переспрашивает: «Чрезвычайки?» «Ну д
а», Ц говорит Пиюся. Стало быть, чрезвычайная комиссия превращается в «о
бычайку», то есть в «обычайную комиссию», которая занимается экстренным
и делами как повседневными. Чрезвычайное и обычное тождественны друг др
угу. Вот платоновская логика: абсурдная или сюрреалистическая Ц тут мож
но разные слова придумывать; вот логика этого мира.
И, кстати, по поводу «смехового» начала; поскольку Платонов Ц писатель с
мешной (кстати, в школе это тоже часто игнорируется: учителя как бы боятся
обратить внимание учащихся на то, что всё это смешно). Как бы это ни было фи
лософично и глубоко, как бы ни было страшно («Котлован», допустим Ц что мо
жет быть страшнее) Ц и тем не менее, смешно. Кстати, исследователи многие
тоже относятся к Платонову как-то чересчур серьёзно, не обращая внимани
я на смеховое начало.
А.Г. Там не только язык всё-таки. Там есть моделирование ситуац
ии. Вот, скажем, я вспоминаю, как Пухов пустил этот балласт на вражеский бр
онепоезд. Это смешно по всем законам классики. Потому что он разбил не тот
бронепоезд, а другой, после чего начинается штурм, и с поразительным знан
ием человека, умиравшего не один раз…
Н.К. Как он описывает эту смерть.
А.Г. …у которого две пули защемило сердце. Как останавливается
сердце у Афонина, когда мир сжимался в точку, потом говорит Ц замечатель
ная фраза Ц «он сам в себя».
Н.К. Герой Платонова, умирая, возвращается всегда к себе.
А.Г. То тут просто на этом диком контрасте только что совершённ
ого, нелепого, смешного по всем законам жанра, и невероятном знании, что та
кое смерть, которая вот она здесь…
Н.К. Я, например, утверждаю, что у неискушённого читателя, котор
ого мы, кстати, совсем не знаем, совсем другая встреча с Платоновым. И я дов
еряю этому читателю, потому что ему доверял автор «Сокровенного человек
а». Помнишь, Женя, что у нас на международной платоновской конференции ап
лодисменты вызвали выступления учителей, которые приехали из Новосиби
рска и читали сочинения детей о Платонове. Для детей чтение Платонова ст
ало воистину сердечным событием. Дети ещё не растеряли чувствования ска
зочной стихии мира, и они ещё ведь умеют говорить сами с собой. У Платонова
герои постоянно говорят сами с собой, это для него самое дорогое. И если у
него герои не понимают этот язык и не владеют языком молчания, они никогд
а не организуют диалог. Платонов предвидел и исследовал антидиалогичес
кий век, в котором, кажется, вслед за его героями пребываем и мы с вами.
Фантастическая по эстетической силе повесть «Джан», предвестие латино
американского романа второй половины 20 века, посвящена этой теме в её гло
бальном значении: диалог культур и цивилизаций, диалог человека с народо
м, диалог языков и т.д. Пришедший из «счастливой» Москвы на родину Назар не
может вступить в тот диалог с родным народом, каким он его себе представл
ял. Платонов в прямом смысле написал поток сознания умирающего народа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47