Навалился давешний страх, ужас бешеным хор
ьком вцепился в загривок. Я ломанул в подъезд, бегом взлетел по неосвещен
ной лестнице, в полной темноте слепо принялся тыкать ключом, привычно на
шаривая замочную скважину: домой; домой, домой! И вдруг понял, что скважины
на привычном месте нет. И вообще дверь Ч это не моя дверь. А может, и дом Ч
не мой дом? Куда меня привезли?! Дыхание перехватило, я и впрямь на протяже
нии нескольких мгновений был на грани умопомешательства. Потом понял Ч
и отпустило.
Чертов Матюша. Чертов сейф. Чертов Глузман, не вовремя отваливший в свою А
мерику. Лучше в он взял эту хренову дуру туда с собой. Я дрожащей рукой наш
арил звонок. Давай, Стрихнин, просыпайся, побудка, шмон, хипеж, или как там э
то у вас называется! Но Стрихнин не просыпался. Я звонил, трезвонил, назван
ивал, а он все не просыпался, и мне пришлось-таки смириться с мыслью, что не
просыпается он по простой причине: его там нет. Внезапно обессилев, я спол
з по гладкой стальной поверхности двери на половичок и чуть не завыл от з
лости. Мне отчетливо представилось, как завтра кто-то найдет мой уже зако
ченевший труп на пороге моей собственной квартиры. Сквозь навернувшиес
я на глаза слезы вспомнилось из детства: смерть индейца Джо.
Ну уж нет! Собрав остатки мужества и хладнокровия, я решительно встал на н
оги, подбадривая себя громким топотом, поднялся этажом выше и надавил на
звонок. Через минуту дверь мне открыла заспанная и насмерть перепуганна
я Матюшина жена Нинка. Сжимая у горла ночной халатик, она вгляделась в мен
я, потом внюхалась и с негодованием, какого свет не видывал, наверное, с те
х самых пор, как Марк Юний Брут в одночасье утратил доверие Гая Юлия Цезар
я, вынесла вердикт:
Ч И ты туда же!
Понимая, что сейчас не время вступать в полемику, я, не отвечая на инвектив
у, просто прошмыгнул мимо нее на балкон и через пару секунд оказался нако
нец дома. Не намного больше времени мне понадобилось для того, чтобы с отв
ращением стащить с себя одежду и нырнуть на диван под одеяло. В эту ночь я
спал плохо, часто просыпался с гадостным ощущением во рту и в душе, мне при
снилось много снов, но запомнился из них только один. Будто стою я у стенки
в тени, а напротив меня по ярко освещенной набережной гуляют люди. Среди н
их я заметил Таракана под ручку с секретаршей Неллей, живущее у меня за ст
енкой семейство Адамчиков в полном составе, почему-то свою умершую пять
лет назад тетку Тамару и еще многих других, знакомых и незнакомых. Они про
ходили мимо, некоторые совсем близко, почти касаясь меня рукавами, но не з
амечали, что я стою тут, рядом, а я, хоть и видел их, сам почему-то ощущал полн
ую невозможность не только заговорить, но даже просто привлечь к себе их
внимание. Это не было обидно или неприятно, это просто было, как было, и сле
гка раздражало лишь непонимание: почему? Я Ч здесь, они Ч там, мы соверше
нно отдельно друг от друга. Весь сон отгадка не давалась и пришла только с
рассветом, когда сон уже кончился. Открыв глаза, я понял: полоса отчуждени
я.

19
Эмболия

Утро застало меня в весьма неприятном состоянии. Это было похмелье в наи
широчайшем смысле слова. Мутило от всего вчерашнего. Трясло. Воротило с д
уши. Что-то похожее на внезапно накатившую панику. Да чего уж, надо называ
ть вещи своими именами: самая настоящая паника. Стоило отойти давешнему
наркозу (шок, «Абсолют» и «Жигулевское»), и я остался с ней один на один. Леж
ал, вцепившись зубами в край одеяла, и боялся изо всех сил.
Вчера меня хотели убить. Три раза. За всю предыдущую жизнь Ч ни одного, а з
а один минувший вечер два раза точно и один раз оставили жить под влияние
м не совсем ясных и, вполне возможно, случайных обстоятельств. Может, в кач
естве подсадной утки, может, так Ч на развод.
Июльским утром шерстяное одеяло не грело ни черта. Меня бил озноб, а под че
репушкой колотилась как припадочная мысль Ч одна-единственная. Легко о
бличать преступность на бумаге, проще простого заходиться в праведном г
неве на газетной полосе Ч но все до поры, все до времени. Пока однажды из к
устов сирени навстречу сочинителю не шагнет человек с пистолетом в руке
и не прицелится ему точно в лоб.
Я разгадал свой сон. Полоса отчуждения Ч это ничто. Небытие. Тот свет. Я не
хочу на тот свет, не хочу умирать. К чертовой бабушке! Игорек, честно призн
айся перед самим собой: ты не герой. Наносное это, Игорек, ты самый обычный
парень, ты хочешь жить, ты не хочешь больше в полосу отчуждения!
Дверь в комнату отворилась пинком босой ноги, и мне явился Стрихнин: в одн
их трусах, мытый, бритый и благоухающий Ч в общем, полная моя противополо
жность. Он шумно втянул носом воздух, окинул меня изучающим взглядом и по
интересовался:
Ч Что, умираешь?
Попало настолько в точку, что я смог ответить только злобным рычанием:
Ч Да, умираю!
Ч А ты подвинься на край дивана и кинься вниз, Ч деловито посоветовал С
трихнин. Ч Быть может, крылья тебя поднимут и вновь увидишь родное небо...

У меня не было ни сил, ни желания отвечать на его кретинские шутки, поэтому
я просто еще крепче вцепился зубами в одеяло и молча отвернулся к стенке.
Но он не отстал. Присел на стул рядом со мной, схватил за плечо и повернул м
еня обратно. После чего спросил уже без всякого ерничания:
Ч Что случилось?
В порыве отчаянной жалости к самому себе я подумал, что, если и впрямь загн
усь, должен же хоть кто-нибудь знать, в чем причина, и все ему рассказал.
Ч Хреново, Ч подвел итог Стрихнин. И докторским голосом поставил диагн
оз: Ч А у нас, батенька, натуральная депрессуха. Говоря по-простому, испуг
али тебя до усеру. Я в лагере такого навидался. Сейчас мы вас вылечим, есть
кой-какие народные средства.
С этими словами он ушел на кухню. Накрывшись с головой одеялом, я отстране
нно слушал, как он там громыхает ящиками и стучит дверцами. Наконец он вер
нулся с жестяным подносом, сервированным, вероятно, этими самыми народны
ми средствами, среди которых наличествовали: бутылка греческого коньяк
а «Метакса» вкупе со стаканом, пачка польского снотворного тазепам и рус
ский соленый огурец, нарезанный крупными дольками. При виде коньяка меня
чуть не стошнило.
Ч Ничего, ничего, Ч ободряюще приговаривал Стрихнин, густо посыпая таз
епамом огурец, Ч клин клином вышибают. Запомни: это мы не опохмеляемся, э
то мы лечимся. От страха.
С этими словами он налил стакан аж до самого верху, потом одну руку подсун
ул мне под затылок, а другой поднес коньяк к моему рту.
Ч Назначено по двести граммов в прием перорально, Ч сообщил он професс
орским тоном.
Ч А если перорально не пойдет? Ч усомнился я, тщетно борясь с подступив
шим спазмом.
Ч Введем анально, Ч пообещал Стрихнин.
Не стану описывать подробности последовавшей мучительной процедуры. С
кажу только, что ему каким-то образом удалось впихнуть в меня и «Метаксу»
, и огурец с тазепамом. И что уже через несколько минут я был как выброшенн
ая штормом медуза под жарким солнцем: расслабленный, бесчувственный и да
же, не исключаю, слегка прозрачный.
Вскоре время приятно замедлилось, а там и вовсе остановилось. Я уже не зна
л, день на дворе или ночь (Стрихнин плотно задернул на окнах шторы), да меня
это и не интересовало. Ушел, ускользнул только что владевший всем телом о
твратительный липкий мандраж, потеплело в зябких кончиках пальцев, проп
ала противная ватность в коленках. Все кончилось, и я снова, будто в овраг
оступился, провалился в кромешный сон.
Сон был без сновидений. Просто сон, глубокий, как колодец, темный, как подз
емная река. Мое безгласное тело тихо колыхалось в волнах этой реки, медле
нно кружась в неспешных водоворотах, далеко-далеко от поверхности, от св
ета, от жизни и всяческой связанной с ней досадной суеты. Кое-какие звуки,
впрочем, долетали ко мне, в мое укрытое труднопроницаемыми толщами далек
о. Однако я не обращал на них внимания. Заливался телефон, причем нескольк
о раз удивительно настойчиво. Потом звонили и даже стучали в дверь. Но зву
ки были несерьезные, завернутые в вату, как хрупкие елочные игрушки, и игр
ушечными, несерьезными представлялись любые причины, эти звуки порожда
вшие. Несколько раз я вполне сомнамбулически вставал в туалет, пил из-под
крана, прикладывался к «Метаксе». И снова с нежной благодарностью погруж
ался в темную воду забвения...
Пробуждение было внезапным и абсолютно полным. Меня вынесло на поверхно
сть, как утопленника по весне Ч во всяком случае именно такое сравнение
первым пришло мне на ум, когда я доковылял до ванной и взглянул на себя в з
еркало. Дальнейшие описания отменяются. Каждый может сам нарисовать себ
е эту картинку в меру своего воображения. Но гораздо важнее внешнего был
о мое внутреннее состояние. Часы показывали, что после сеанса психическо
й анестезии, блестяще проведенного Стрихнином, прошли ровно сутки. Всего
сутки Ч а каков результат! Никаких страхов и фобий. Никаких депрессий. Чи
стя зубы, принимая ледяной душ, скобля суточную щетину, я ощущал лишь твер
дость и уверенность в себе. Ноль сомнений. Ноль колебаний. Есть железное р
ешение, которое даже не то чтобы созрело, нет. Я с этим решением проснулся.
Я с ним всплыл на поверхность. Дальше Ч больше: постепенно пришло ощущен
ие, что я с ним родился.
Слегка поплутав в охваченных утренней свежестью зеленых дворах, я отыск
ал наконец свою «копеечку» Ч к немалому удивлению, целую и невредимую, е
сли не считать глубокой царапины по левому борту, оставленной давным-да
вно, в те полузабытые уже времена, когда меня убивали в самый первый раз. Н
е скрою, с изрядным трепетом обошел я ее дважды или трижды, потом заглянул
под днище и тщательно исследовал сквозь стекла салон, прежде чем решился
взяться за ручку дверцы. Но поскольку никаких посторонних предметов, вс
яких жестянок из-под пива, проволок, веревок и прочих ужасов, которыми мен
я пугал мой милицейский дружок Шурик Невмянов, не обнаружилось, я решите
льно уселся за руль. Честно говоря, помедлил еще чуток, прежде чем поверну
ть ключ зажигания, потом поплевал через левое плечо, завелся Ч и покатил
в контору.
Я катил в контору, в который раз за это утро убеждая себя в том, в чем больше
меня убеждать не требовалось: так жить нельзя. Не может нормальный челов
ек без достаточных к тому оснований существовать в постоянном ожидании,
что его вот-вот убьют. Нельзя же считать достаточным основанием фанабер
ическое желание написать очередную сенсационную заметку, от которой в к
онечном счете никому ни холодно ни жарко. Подумать только, на одной чаше в
есов какая-то дурацкая статейка, на другой Ч моя жизнь! Я чуть не расхохо
тался. Кретинская статейка, из-за которой я уже целую вечность живу под ст
рахом смерти! Бред собачий. Вдруг вспомнился ведьмак, встреченный мной у
Склифосовского: «Кто смерти все время боится, тот покойник среди живых».
Не хочу быть покойником. Не должны покойники жить среди живых. Это против
оестественно.
К редакции я подъезжал в приподнятом настроении. Железобетонное решени
е, отвердевшее во мне сегодня утром, приятно распрямляло плечи. Я ехал в ко
нтору с единственной целью: написать заявление об отпуске. С завтрашнего
дня. По состоянию душевного здоровья. Я ехал, внутренне почти ликуя, потом
у что знал: в мире не существует причин, способных поколебать меня.
Внизу, у лифта, навстречу мне попался вечно угрюмый юморист Чепчахов. Его
рожа показалась мне еще более мрачной, чем обычно, и я на ходу крикнул ему
с улыбочкой:
Ч Старик, знаешь, как надо смешить людей с твоим лицом? Только до смерти!

В ответ он как-то странно посмотрел на меня, но двери лифта уже сошлись, не
оставив ему возможности для парирования. Чрезвычайно довольный собой, я
выскочил на нашем этаже, влетел в двери конторы и сразу увидел Артема, кот
орый смотрел прямо на меня, улыбаясь своей белозубой улыбкой. Я останови
лся как вкопанный.
Артем улыбался мне со стены. Вернее, с фотографии, приклеенной к большому
листу ватмана. С фотографии, обведенной жирной черной рамкой. С жирными ч
ерными буквами под ней. Эти буквы прыгали у меня в глазах, никак не складыв
аясь в связный текст. «Безвременно... один из лучших... эмболия... щедро отдав
ал... трагическая... коллектив... глубокое соболезнование...» Я столбом стоял
перед этой фотографией, растеряв мгновенно всю решимость, всю увереннос
ть в своей безмерной правоте, и только чувствовал, как слезы наворачиваю
тся на глаза, но все никак не могут вырваться наружу и в бессильной ярости
жгут, жгут, жгут изнутри сухие веки.
Вместе с буквами прыгали мысли. Артем умер. Но причина смерти Ч не эмболи
я. Он убит, его убили при исполнении служебных обязанностей.
Какие-то люди подходили ко мне, говорили что-то участливыми, сочувственн
ыми голосами Ч я никого не слышал. У меня заложило уши. Прыгая, мысли пута
лись. Я отчаянно старался привести их в порядок. Нет, конечно, он умер от эм
болии, от тромба, по чудовищно несправедливой случайности закупорившег
о ему артерию, умер на больничной койке.
И все-таки его, конечно, убили. Его убил наемный киллер в машине с фальшивы
ми номерами. Безжалостная патлатая тварь. Которую послал на убийство дру
гой отвратительный хладнокровный ублюдок.
Ненавижу. Ненавижу до крови под ногтями, впившимися в ладони. До темноты п
еред глазами. До паморока.
Я их ненавижу.
И я их боюсь.
Господи, что же мне теперь со всем этим делать?

20
Тираж

Статья была готова к шести часам вечера. Я перетащил к себе в комнату комп
ьютер из машбюро, отключил телефон, заперся на ключ и влупил все сразу пря
мо на дискету: осталось только сверстать и отправить в цех.
С Тараканом мы обо всем договорились.
Он, конечно, сперва схватился за голову, запричитал, что я подставляю его п
од сумасшедшие штрафы, что типография сдерет с нас семь шкур, что дежурно
й бригаде придется сидеть из-за меня до глубокой ночи и все такое прочее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38