со стен глядели олеографии, большей частью портреты и пейзажи, довольно примитивные, но приятно оживлявшие комнату своими яркими красками. И в этой комнате, и в соседней, видневшейся через дверь, все дышало мирным домашним теплом.
Мастер Виттельбах с семьей — супругой и двумя дочерьми — сидел за кофе и курил сигару, приятный запах которой Майт почувствовал еще издали. Когда мальчик с поклоном вошел в дверь, оказавшуюся незапертой, все четверо с любопытством повернули к нему головы.
Смущенный тем, что его слушает несколько человек, в том числе две молодые женщины, Майт высказал свою просьбу довольно нескладно и сбивчиво. Но он смутился еще больше, когда увидел, что высказанное им желание поступить в ученики к мастеру Виттельбаху привлекло к нему особое внимание всех сидящих за столом. Дочери мастера, взрослые барышни, наклонились друг к дружке и, улыбаясь, что-то одна другой шепнули; мадам Виттельбах, сухопарая, бледная, остроносая особа, смерила паренька высокомерным взглядом с ног до головы, а сам мастер, погладив свою круглую седую бородку, спросил прежде всего па ломаном эстонском языке, сколько Майту лет.
— Такой большой ученик мне не годится,— сказал он, покачав головой.— Да и по-немецки ты говорить не умеешь. Как тебе вообще пришло в голову стать ремесленником? Ты же крестьянин, должен землю пахать.
Майт стал объяснять. Он говорил о том, как любит столярное дело, обещал научиться немецкому языку как можно скорее. Упомянул он и о своих способностях к лепке и резьбе.
— Какие же, например, работы ты выполнил? — спросил мастер.
И Майт ответил, краснея:
— Я сделал ветряную мельницу, за которую мне один барон заплатил тридцать пять рублей.
— Вот как! — воскликнул мастер чуть насмешливо.— Жаль, что я не могу посмотреть на эту драгоценную мельницу. Но думаю, что я за нее не дал бы так дорого, как этот богатый дуралей-барон. Но в ученики я тебя все-таки принять не могу. Мне, правда, нужен был бы еще один ученик, но я возьму кого-нибудь из сыновей бюргеров. Я всегда так делал.
Лицо Майта все больше омрачалось. Значит, и этот мастер, чье добродушное, ласковое обхождение так правилось Майту, хотел по принять!
— Господии мастер, возьмите меня на испытание хоть на малый срок,— попросил он.-— Я буду таким усердным учеником, какого у вас никогда еще не было! Немецкому языку тоже сейчас же начну учиться и от других и по книжкам! Я думаю, что человек захочет сделать, того и добьется.
Смиренная просьба Майта тронула пока только дочерей мастера. Они окинули мальчика оценивающим взглядом,— девицы по своей наивности считали себя очень проницательными,— и старшая барышня сказала отцу по-немецки:
— Ты бы действительно мог его взять на испытание. Он смышленый крепкий паренек и, как видно, работы не боится. Посмотри, какой у него решительный подбородок и какой предприимчивый нос!
— И уши у него нисколько не оттопыриваются,— заметила младшая сестра.
— А 1то что — хороший признак? — рассмеялась мадам Виттельбах.
— А разве такие вот большие, торчащие уши — это так красиво? — обиженно возразила девушка.
— Ах, вот оно что — тебе нравятся его уши, а твоей сестре — его подбородок и нос,— продолжала мамаша в шутливом топе.— Знаешь, Георг, тогда, пожалуй, тебе стоит принять этого мальчика на испытание — твоим дочкам он по душе пришелся.
Мастер и сам уже об этом подумывал. Парень и ему понравился — он этого отрицать не мог. В лице, голосе, позе Майта было что-то внушающее доверие, вызывающее дружелюбное чувство.
— Деньги у тебя есть? — спросил он наконец.— Я со своих учеников, когда они начинают обучение, беру по сто рублей, Потом, когда они становятся подмастерьями, я возвращаю им эту сумму, если, конечно, они прилежно учились и не совершили никаких серьезных проступков.
— У меня есть деньги, но гораздо меньше,— ответил Майт.— Я могу уплатить господину мастеру двадцать восемь рублей.
— Гм, этого мало.
Мастер опять стал раздумывать, и дочки опять стали ему советовать принять этого любопытного мальчугана. В конце концов Георг Виттельбах вопросительно воззрился на свою тощую половину, холодно поглядывавшую на Майта через плечо.
— Ну, мама, каково твое окончательное мнение? Мадам Виттельбах пожала плечами.
— Я считаю, что он крепкий мальчик, сможет отлично носить воду и рубить дрова, а отвозить заказчикам работу на дом он сумеет даже лучше, чем Карл, Фриц и другие ученики. Но, дорогой Георг, он ведь крестьянин, простой крестьянин! Не будет ли это в ущерб репутации нашего дома и нашего предприятия, если ты примешь к себе простолюдина? Что скажут наши подмастерья и другие мастера?
— Это не беда,—ответил мастер.—Даже у самого старшины цеха есть ученик из деревни, который знает по-немецки только несколько слов — сын какого-то сельского корчмаря, —и еще у двух-трех мастеров есть ученики из крестьян. Да ты и сама знаешь, что деревенские ребята не так испорчены, как городские мальчишки. Как раз на последнем собрании цеха шла речь о том, не следует ли нам побольше принимать в ученики деревенских мальчиков. Среди них часто встречаются способные люди, как, например, Леопольд Видрикс, которого мы прошлый раз приняли в подмастерья. Кроме того, мы вынуждены это делать, так как приток молодежи из горожан уменьшается с каждым годом — в Таллине все метят в купцы да в конторщики. Есть у нас и воскресная школа, где наиболее толковые мальчики с успехом обучаются разным предметам... Ты умеешь читать и писать? — снова обратился мастер к Майту.
— Умею.
— Ну, это уже хорошо. Знаешь, я попробую тебя взять. В первые же полгода будет видно, что из тебя получится. А потом поговорим опять. Если я увижу, что из тебя толку не будет, придется нам расстаться. Согласен?
У Майта к сердцу прилила горячая волна,
— И как еще согласен, господин мастер! Если вы дадите мне полгода сроку, вы потом меня не прогоните.
— Есть у тебя разрешение поселиться в городе? Майт передал мастеру свидетельство губернского правления.
— Тебя зовут Майт Лутс? — произнес Виттельбах, читая бумагу.—Майт — какое странное имя! Ну, конечно, крестьянское имя. Его нам придется сразу изменить... Девочки, как мы будем называть нашего нового ученика? — снова обратился мастер по-немецки к своему семейству.
— Матиас,— сухо и резко бросила хозяйка дома.
— Правильно, Сусанна, пусть его зовут Матиасом.
— А уменьшительное — Мати,— вставила старшая дочь, Эмилия.
— Ладно, будем его называть Мати. Ты против этого возражать не будешь, мальчуган?
Майт охотно согласился с этим вторым крещением.
— И фамилию твою мы тоже можем слегка облагородить,— улыбнулся мастер.— Лутс — это по-эстопски. У немецкого ремесленника и фамилия должна быть немецкая... Как бы нам немножко изменить его фамилию на господский мапер?
— Это очень легко сделать,— сказала, смеясь, младшая сестра, Берта, читая свидетельство Майта.— Пусть пишет свою фамилию не через гс, а через тц — вот и немец готов!
— Верно! — одобрительно воскликнул мастер, совсем развеселившись.— Отныне учись писать свое имя так: Матиас Лутц. У твоей фамилии теперь будет хвостик подлиннее, а хвост — это признак высокого достоинства.
Майт слушал их насмешки и подтрунивание с полным спокойствием — важнее всего для него было то, что он нашел место, да еще у такого известного мастера. В нескольких сбивчивых словах он выразил господину Виттельбаху свою благодарность и попытался даже отвесить поклон, что, по-видимому, удалось ему весьма посредственно или даже того хуже, так как обе девушки усмехнулись, наклонившись к своим чашкам.
— Хочешь сегодня же приступить к работе? — спросил мастер.
— С удовольствием,— ответил Майт.
Мастер попросил жену достать Майту чистую блузу и приличествующие ремесленнику брюки и туфли — не мог же хозяин представить в мастерской нового ученика, на котором были крестьянские короткие штаны и постолы.
Так начал Май г Лутс учиться у мастера Виттельбаха столярному ремеслу и резьбе по дереву. Вступительную плату мастер тоже с него взял не такую, как с других,— всего двадцать пять рублей залога. Виттельбах поставил только одно условие — чтобы отец Майта приехал в город и подтвердил, что отдает сына на шесть лет в учение к мастеру.
Вскоре Майт, одетый в синюю полосатую куртку и такие же штаны, вошел вместе с Виттельбахом в мастерскую. Здесь его представили подмастерьям как нового ученика. Немецкого языка он еще не знает, объяснил мастер, но хочет побыстрее ему научиться, поэтому нужно, чтобы каждый в этом помогал новичку и говорил с ним с самого начала по-немецки.
Но Майт ошибался, думая, что ему сразу дадут какую-нибудь работу полегче, на которой он сможет начать учиться своему будущему ремеслу. Ему и в руки не давали ни материала, ни инструментов, а держали его на положении не то дворника, не то судомойки, не то мальчика на побегушках или слуги всей хозяйской семьи и подмастерьев. Все имели право им помыкать, даже подростки-ученики, даже служанка. Среди подмастерьев — их у Виттельбаха было восемь человек — были и грубые и злые люди; от них Майту иногда доставались даже побои. Много приходилось ему терпеть и от супруги господина мастера.
Эта женщина считала всех служащих: своего мужа существами низшего разряда, особенно Майта, которому она не могла простить его крестьянского происхождения.
С самого утра до позднего вечера мадам была на ногах; она бегала из комнаты в комнату, вверх и вниз по лестнице, всюду совала свой нос и беспрестанно бранилась, как будто ради собственного удовольствия. Там Майт что-то не так сделал, здесь он чего-то не доделал; то Майт слишком долго пропадал в городе, то он осмелился перечить хозяйке. И так без конца. Но от ее сварливого нрава и хозяйской строгости страдал не только один Майт, а все шестеро учеников, да и остальные домочадцы, причем сам мастер — не меньше других.
Это был добродушный, веселый человек. Он старался всегда и со всеми обходиться по-хорошему и охотно закрывал глаза на всякие мелкие погрешности. Нельзя сказать, чтобы он совсем был под башмаком у своей нежной половины, но уже из одной любви к спокойствию он частенько уступал ей, даже в тех случаях, когда мадам бывала явно не права. По вечерам, как только кончалась работа в мастерской, господии Виттельбах ужинал и шел в гильдию св. Капута или в другой кабачок, где, сидя за круглым столом в обществе таких же горожан-ремесленников, вкушал мир за кружкой пива, как он сам имел обыкновение говорить. Он так привык уходить по вечерам, что просто чувствовал себя больным, когда почему-либо вынужден бывал оставаться дома. Сидя за круглым столом, господа попыхивали длинными трубками, набитыми желтым кнастером, отхлебывали понемножку пива, вели привычную беседу, а главное — отпускали простоватые, наивные шуточки, вызывавшие продолжительный гомерический хохот. С умеренным азартом они частенько играли в кости, в домино или в карты на спички, которые потом при помощи денег превращались в пиво, шн^рс и закуски. Мастер Виттельбах, как и многие другие люди его круга, умел соблюдать меру. Он мог весело провести вечер за одной кружкой пива; о некоторых его приятелях рассказывали даже, будто они, уходя домой, закрывали пробкой начатую бутылку и отдавали ее на сохранение кельнеру до следующего вечера.
Мастер Виттельбах, как и его жена, происходил из немецкой семьи, переселившейся и Прибалтику три поколения тому назад. Условия жизни в этой стране, где коренное население состояло исключительно из крестьян — рабов, угнетаемых помещиками, научили мастера Виттель-баха, как и всех других немецких бюргеров, особенно гордиться своей национальностью и сословием и презирать или, по крайней мере, ни в грош не ставить тех, кто звался эстонцами, то есть крестьянами, и кто говорил на эстонском языке. Разумеется, те ремесленники из эстонцев, которые по какой-либо счастливой случайности приобщились к новой профессии и к иному сословию, старались поскорее отречься от своей национальности и даже от своего имени, чтобы не подвергаться презрению и унижениям со стороны горожан немцев; благодаря этому число немцев в наших городах продолжало расти, хотя переселение из Германии давно уже почти прекратилось. Л если новоявленный «иностранец» не именовался немцем, то уж, во всяком случае, оказывался шведом или датчанином. Каждый в их среде отлично знал и о себе самом и о других, кто они такие и откуда родом; настоящие немцы угадывали это по их ломаному немецкому языку и неправильному произношению. Но общая выгода заставляла «иностранцев» помалкивать о своем происхождении и приписывать себе вымышленную национальность. Кроме того, в обществе было распространено мнение, что человек, говорящий по-немецки и получивший кое-какое образование, не может уже быть эстонцем, ибо эстонец — это значит крестьянин, а крестьянин немецкого языка не знает п ничему не обучен.
С самим мастером ученик Матиас Лутц ладил отлично. Виттельбах ценил его трудолюбие и интерес к учебе, а в последующие годы—-и его способности; во венком случае, мастер отдавал должное этим качествам Матиаса, не го что старший подмастерье, немец Оскар Браидт, заведовавший мастерской и замещавший мастера. Этот заносчивый, вздорный и лицемерный человек отравлял жизнь всем ученикам, особенно Майту, которого называл «ленивым мужицким отродьем». Господин этот, казалось, завидовал каждому, на кого мастеру случалось взглянуть чуть приветливее; он считал себя душой и столпом предприятия и поэтому полагал, что право на похвалу и доверие мастера принадлежит только ему одному, Оскару Брандту. Среди подмастерьев у него друзей было мало, а ученики считали его своим кровным врагом. Он, однако, обладал особой способностью привлекать заказчиков, обходиться с ними с изысканной любезностью и заключать сделки; за это мастер его и ценил, хотя к нему лично питал, может быть, даже неприязнь.
Нелегкую жизнь Майта в годы его ученичества скрашивало также и то, что хозяйские дочки были с ним ласковы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45