А сейчас... сейчас, после рассказа Майта, взгляд барона словно стал зорче, и старый господин опять увидел, до чего они похожи друг на друга — барон Готхард Ризенталь и крестьянский парень Майт Лутс! И свою внешность они оба унаследовали от отца — от него, барона Адальберта Ризеиталя!
«Твоя мать лжет!»—хотел было загреметь барон в ответ на последние слова Майта. По не загремел. Он настороженно посмотрел на дверь и сказал, сильно понизив голос:
— Твоя мать лжет, если она так говорит; а если она этого не говорила — значит, ты сам лжешь!
Из этого бедняга Майт мог заключить, что на свете есть отцы, которые отрекаются от собственных детей. Значит, родительская любовь не есть чувство, присущее каждому человеку — и крестьянину, и барону, как Майт по своей наивности думал.
— Нет, господин барон, я не лгу,— ответил мальчик беззвучно,— и я знаю, что и мать моя не лжет.
— Откуда ты знаешь?
— От отца. Он тоже говорит, что я не его сын. Это у нас все люди знают.
— Все люди! — воскликнул барон, и на лбу его выступила краска.
— Да. Меня с малых лет дразнят бароном.
Адальберт фон Ризенталь, явно взволнованный, несколько раз прошелся по комнате, от стены к стене, засунув руки в карманы. Он процедил сквозь зубы какое-то слово по-немецки, которого Майт не понял; но это, очевидно, было бранное слово и относилось оно к отцу или матери Майта, выболтавшим свою позорную тайну, а может быть, и к самому Майту, который осмелился обеспокоить знатного папашу этой тайной... Наконец барон остановился перед мальчиком и сказал тоном, в котором слышался с трудом подавляемый гнев:
— Послушай, парень, я дам тебе добрый совет: если ты не хочешь, чтобы я велел спустить с тебя шкуру на конюшне, убирайся отсюда со своими дурацкими разговорами, да побыстрее — как только ноги унесут. И запомни: я шутить не люблю!
А Майт в ответ:
— Я сейчас же уйду, если господин барон сделает то, о чем я его просил.
— Этого я не могу сделать. Ты не моей волости.
— Господин барон может все, если только захочет. «Какое наглое упрямство!» — по-видимому, подумал
барон. Он даже всплеснул руками, и его толстая шея еще больше побагровела.
— Я куплю у тебя твою мельницу,— произнес он потом каким-то странным шипящим голосом.— Сколько ты за нее хочешь?
— Мельницу я не продам, если господин барон не исполнит мою просьбу.
Эта дерзость переходила уже всякие границы!
Барон Ризенталь задрожал от ярости. Как ястреб, впился он когтями в плечи мальчика и рванул его к себе; его слюна брызнула Майту на щеку.
— Ты, бродяга! — крикнул он.— Беглый негодяй! Сию же минуту попадешь на конюшню! Я прикажу тебя связать — слышишь? — связать!
Странное дело — мальчик, выслушав эти гневные угрозы, по-прежнему глядел бодро и спокойно. Видно, он чувствовал за собой какую-то опору и в прочности ее был уверен; видно, у него в руках был крупный козырь — он и не думал страшиться своего всесильного противника.
И действительно, такой козырь у Майта был. Он его получил здесь же, от самого господина барона. И теперь решил пустить его в ход.
Майт посмотрел барину прямо в глаза и произнес медленно:
— Если господин барон и прикажет связать своего сына — все равно заткнуть сыну рот не удастся...
Воцарилось молчание. Такого коварства, такой безграничной подлости барон Ризенталь не ожидал. Этот мальчишка осмелился ему угрожать! Этот негодяй, несомненно, заметил, с каким страхом барон, слушая его, посматривал на стены и двери; он догадался по лицу, по голосу и словам барона, насколько тому неприятно посещение сына. И все это он, разбойник, использовал теперь для своей выгоды. Он выбрал подходящую минуту и приставил своей жертве нож к горлу. Сейчас здесь властвовал и повелевал не барон Ризенталь, а Майт Лутс...
Барон старался придумать, что ему при таком положении вещей выгоднее всего сделать. Мальчишка грозится все рассказать. Расскажет он прежде всего, конечно, мызным слугам. Он им прямо так и выпалит; «Я — сын вашего барина». Он выболтает всю эту скверную историю от начала до конца, опишет, где живут его родители и как они попали отсюда в чужую волость. Это ведь не так уж давно было — пожилые люди помнят еще горничную Линзу и Яка из Кюска. Поэтому им нетрудно будет поверить его рассказу. И какие пересуды пойдут по мызе и по всей волости!
Но это еще полбеды. Барину безразлично, что о нем думают мужики и дворня. Но как легко может эта гнусная сплетня дойти до его семьи! Жена, сын, две дочери — вдруг они что-нибудь узнают! Сколько ни отрицай, сколько ни опровергай — ничто по поможет: у подозрения корни глубокие, их не уничтожишь! И что хуже всего — установить правду совсем нетрудно: мать мальчика жива, отец тоже...
Барон нисколько не сомневался в том, что Майт осуществит свою угрозу. Этот хитрый бродяга уже достаточно показал свою наглость и дерзость; на его лице, которое вдруг стало барону так знакомо, отражалось не только крестьянское упрямство, но и рыцарские добродетели рода Ризенталей — властность, решительность, сила воли... Попробуй-ка отправить этого молодца па кошопшю — он наверняка тут же поднимет шум, станет вопить, выкрикивать свою тайну, так что по всей мызе гул пойдет. Семья барона, конечно, сейчас же сбежится...
Этот мошенник был прав: рот ему не заткнешь! И тогда господин барон решил сложить оружие. Барон Ризенталь сдался Майту Лутсу.
Как барон ни раздумывал — ничего другого ему не оставалось. От этого мальчишки можно было избавиться, только обойдясь с ним по-хорошему, насилие тут не помогло бы... А может быть, отцовское сердце тоже замолвило свое словечко? Может быть, защемило у барона в груди, зашевелилась в мозгу мыслишка: как это нехорошо — свое родное дитя велеть связать и выпороть на глазах у всех! И за что? За то, что дитя пришло к отцу с просьбой! Дитя просит хлеба, а ты даешь ему камень.
Как бы там пи было, барон Ризенталь решил сменить струны на своей скрипке. Он опять уселся в кожаное кресло и сказал довольно мирным тоном:
— Твоей глупой болтовне никто не поверит, и мне ее бояться нечего. Но мне тебя самого жаль. Я вижу, руки у тебя искусные, голова толковая. Я все обдумал и хочу тебе помочь...
Стены комнаты заплясали перед глазами Майта. В ушах зазвенело, Голос барона зазвучал музыкой.
— Я напишу твоему барину, чтобы он отпустил тебя в город, к мастеру. Я куплю у тебя мельницу за большую сумму. Эти деньги тебе пригодятся в городе. Но ты должен мне кое-что обещать...
Майт готов был обещать все что угодно: спасение своей души, половину своей жизни.
— Не смей нигде — ни на моих землях, ни вообще по дороге — никому ни полслова говорить о той чепухе, которую ты мне тут наплел. Понял?
Глаза Майта засияли, лицо вспыхнуло. Одним прыжком очутился он около барона, схватил его руку и поцеловал.
— Я буду молчать! — прошептал он.-— Скорей эти стены заговорят, чем я!
Барон отдернул руку.
— Хорошо, я тебе верю... Если кто-нибудь спросит, зачем ты пришел сюда, в имение, скажешь, что твой барин прислал тебя с письмом. И что ты принес мне свою мельницу для продажи. А вообще молчи. И сейчас же отправляйся домой.
— А письмо господин барон даст мне с собой? Барон Ризенталь невольно улыбнулся: у сына не было ни на грош доверия к своему родителю!
— Да, письмо можешь взять с собой,— ответил он.— Подожди немного.
Господин барон принялся большими шагами ходить из угла в угол, очевидно обдумывая содержание письма. Наконец он сел за стол и начал писать.
Майт — он опять смиренно стоял в углу и не произносил ни единого звука — видел, как барон что-то писал и зачеркивал написанное, рвал один за другим листки бумаги с неудавшимися письмами и совал клочки в кшшан... Как видно, составить подобное письмо было не так-то просто...
Наконец дело пошло на лад.
Письмо было написано, вложено в самодельный конверт и запечатано сургучом. Красная печать была величиною чуть ли не с полную луну.
Затем барон, вынув из кармана ключ, отпер ящик в левой тумбе своего большого, массивного письменного стола. Там он долго рылся, что-то считал и, казалось, раздумывал. Майт слышал позвякиванье монет. Наконец раздалось приказание:
— Подойди сюда!
Майт быстро шагнул к столу
— Я плачу за твою мельницу тридцать пять рублей. Довольно тебе этого?
«Тридцать пять рублей!» — мысленно повторил Майт. Да что он, с ума спятил!.. Такой огромной суммы Майт никогда и близко не видел... Вместо ответа он несколько раз погладил барону ляжки. А тот, отсчитав несколько красивых пестрых ассигнаций и блестящих рублей, сунул их ему в ладонь.
— Об этих деньгах никому не говори,— произнес он внушительно.
— Нет, господин барон, я заверну их в тряпочку и спрячу под рубашку.
— А вот письмо к твоему барину. Отдашь его барину в собственные руки, никому другому не давай. Понимаешь?
— Я буду его беречь, как свою душу,— обещал Майт торжественно и снова принялся благодарить.
— А теперь отправляйся в город и больше ко мне не приходи, не беспокой меня.
— Я никогда больше не покажусь на глаза господину барону! — При этом мальчик устремил глубокий, выразительный взгляд на человека, который был его отцом и в то же время им не был, который не захотел и не смог быть его отцом; казалось, сын хочет навсегда унести с собой образ отца как воспоминание... только воспоминание.
Барон указал рукой на дверь, и Майт уже направился было к выходу, как вдруг из коридора донесся топот ног, звонкие детские голоса, и в тот же миг дверь распахнулась настежь.
В комнату вбежали, чуть не столкнувшись с Майтом, две светловолосые девочки — одна лет десяти, другая лет тринадцати на вид.
— Папа, папа! Наша канарейка улетела! И никто не знает, где ее искать! — закричали они жалобно, бросаясь к отцу; на крестьянского мальчика, стоящего у дверей, они взглянули лишь мельком.
— Вы не должны вбегать в мою комнату, постучавшись,— укоризненно заметил барон, в то же время с нежностью переводя взгляд с одного детского личика на другое.
— Извини, папа! А наш Ганс, наш красавчик Ганс,— воскликнула старшая девочка, с жеманным отчаянием заламывая руки.
— Жаль, конечно, дорогая детка. Но я же не могу идти разыскивать вашего Ганса,— улыбнулся отец, и его белая мягкая рука ласково скользнула по волосам дочери.— Но не горюйте! Если даже ваша птичка и не найдется, у меня есть для вас другая забава. Посмотрите-ка, дети, что тут такое!
И барон Ризенталь показал девочкам стоящую на углу стола ветряную мельницу.
Девочки вскрикнули от радостного изумления и тотчас же принялись разглядывать и трогать красивую игрушку. Ликование их возросло, когда отец повертел крылья мельнички и все в ней пришло в движение — деревянный мельник и батрак, разумеется, тоже; радость и восхищение барышень достигло высшей точки.
— Папа, откуда ты ее взял, скажи, откуда?
— Этот крестьянский мальчик мне ее принес. Он ее сам сделал.
Обе девочки с любопытством повернулись к деревенскому мальчику, который умеет мастерить такие красивые вещи.
— Ты, значит, эту мельницу сам придумал и сам сделал? — спросила старшая из девочек на довольно чистом эстонском языке, критически окидывая паренька любопытным взглядом.
— Да, сам,— подтвердил Майт не без гордости.
— Эта мельница будет моя! — с увлечением воскликнула меньшая барышня.
— Нет, моя, я старше,— возразила ей сестра.
Папаша, однако, решил, что игрушка будет принадлежать им обеим. Готхард скоро пристроит ее где-нибудь в подходящем месте, на сильном ветру.
Майт тем временем выскользнул за дверь, унося с собой приятное утешение, что две хорошенькие баронские дочки хвалили его работу и восхищались ею. «Ух, и вытаращит глаза этот злюка-барчук, когда увидит мельницу,— подумал он.— Жалко, что меня при этом не будет. Я бы с удовольствием поглядел, как он станет мне завидовать...»
Заведешь о волке речь — он и сам тебе навстречу.
Проходя по коридору, Майт у парадной еще раз повстречал молодого барона. Он входил, Майт выходил. Поравнявшись, они не произнесли ни слова. Но молодой барон решил еще раз напомнить о себе противнику: он толкнул его... Майт, однако, не ответил ему. Он разыгрывал роль великодушного победителя. Он только подумал усмехаясь: «Разве это тебе поможет? Как-никак, ты у меня под ногами валялся!»
Когда Майт вышел на мызный двор и затем на большую дорогу, солнце уже опускалось за лес. Мальчик был голоден и утомлен.
«Поесть не дали и ночевать не оставили»,— подумал он и решил, что отцовской заботы о сыне было проявлено маловато. «Но все-таки барон добрый человек»,— добавил Майт про себя и под рубашкой прижал к груди деньги, завернутые в тряпицу вместе с его прежними грошами. Письмо с большой красной печатью он снова и снова принимался с благоговением разглядывать и наконец спрятал за пазуху.
До ближайшей корчмы было недалеко; там он рассчитывал подкрепиться и переночевать.
В то время как Майт, усталый, но с радостно бьющимся сердцем, все больше удалялся от мызы, барон Адальберт фон Ризенталь сидел один в своем кабинете,— девочки, забрав мельницу, убежали,— и в раздумье потирал свои красивые, белые, барские руки. Он был доволен. На то у него были две причины. Во-первых, он отвел от себя довольно серьезную опасность, а во-вторых, сделал добро бедному деревенскому мальчику. Совершив доброе дело, человек всегда испытывает сладкое чувство.
4 «БАРОН ЛУТС» ОТПРАВЛЯЕТСЯ К МАСТЕРУ
Домой Майт мчался точно на крыльях.
Радость ускоряла его шаг, к тому же теперь ему нечего было бояться людей — ни мызных кубьясов, ни волостных старост; он теперь мог выбирать самый короткий путь, шагать по большим дорогам.
Вздумает кто-нибудь к тебе придраться — вытащишь из-за пазухи большой конверт с печатями и сунешь ему под самый нос,— пусть попробует тебя тронуть! Ты словно железным щитом огражден...
Снова путь его лежал мимо многих поместий, деревень, трактиров. Видел он и три незнакомые ему церкви. Сначала он пришел в Рапла, потом в Юру, оттуда в Козе. Уже на следующий день к полудню он достиг прихода Харью-Яни, а через несколько часов вдали показалась Н-ская мыза и родная деревня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45