Только по обычаю, чтобы молодой человек не слишком возгордился, мастер ввернул две-три неодобрительные фразы и закончил свою речь всякими поучениями и наставлениями.
После того, как второй заместитель альтермана, молчаливый и сонный господин с худощавым лицом, пробормотал несколько невразумительных фраз, альтерман заговорил снова.
Он объявил Матиасу Лутцу, ученику высокочтимого мастера Георга Виттельбаха, что достославный столярный цех проверил его пробную работу и принял решение — его, Матиаса Лутца, исключить из числа учеников и записать в вольные подмастерья. Но да не возомнит из-за этого бывший ученик Матиас Лутц, что его пробная работа засложила в глазах достопочтенного цеха только похвалу и что работа эта безупречна. В ней имеются и кое-какие погрешности. И за них молодой подмастерье должен, по уставу цеха и по старинному обычаю, уплатить штраф. И тут старшина перечислил изъяны и недостатки, якобы замеченные при осмотре ларца, и за каждый из них назначил определенный штраф.
Такое резкое суждение, однако, ничуть не опечалило Мати: он знал, что это только обычай, традиция. Так разбирали каждую пробную работу. Этим способом молодого подмастерья заставляли вносить спою лепту в две кассы — общую цеховую и цеховую кассу помощи бедным.
Мати тотчас же вынул кошелек и уплатил штрафы, назначенные альтерманом. Суммы» были невелики — в большинстве случаев они не превышали рубля.
После этого ему прочли вслух и вручили его свидетельство на звание подмастерья, и затем все стали пожимать ему руки и поздравлять. Одна из перегородок рухнула — Мати называли теперь на «вы», а не на «ты», его усадили за цеховой стол. Ученик стал подмастерьем — половина человека превратилась в три четверти человека, ибо полноценной личностью и этом кругу мог быть только мастер.
Потом новый подмастерье стал угощать мастеров. Он принес различные вина, пирожные, фрукты, сигары. Вино наливали в огромную старинную кружку, украшенную всевозможными сувенирами — как и стоящий на столе ларь, крышку которого теперь закрыли, так как деловая часть заседания была окончена.
Лутц произнес полагавшийся в таких случаях тост, и кружка двинулась, по обычаю, вкруговую. Задымились сигары, и приятная непринужденная беседа ненадолго объединила молодого подмастерья и мастеров.
Вторая, более продолжительная часть празднества проводилась в клубе подмастерьев. Матиасу пришлось взять из гильдии тяжелый цеховой ларь союза подмастерьев и в сопровождении двух казначеев и старшего подмастерья нести ларь на плече до самого клуба. Он находился на улице Мююривахе. Туда какой-то молодой подмастерье уже созвал всех собратьев по союзу, в том числе нескольких подростков-учеников, чтобы те прислуживали пирующим. Позже в клуб явился, по просьбе Мати, и мастер Виттель-бах.
Здесь также сохранились нравы и обычаи времен средневековых цехов и в церемонии приема нового подмастерья перед открытым цеховым ларем, и в угощении вином, во всяких шутливых выходках, одна забавнее другой.
Прежде всего над новым подмастерьем стали вершить суд. Каждый имел право его обвинять; ему припоминались все грехи, содеянные им за время ученичества, в том числе и такие, о которых Мати знать не знал и ведать не ведал. Например, один из подмастерьев предъявил ему обвинение в том, что Мати ходил по улице с тросточкой; другой утверждал, что однажды видел на голове у Матп шляпу, а третий — что Мати как-то застали курящим сигару; четвертый уверял, будто Матиас Лутц прогуливался с девушками, а пятый был обижен тем, что Мати однажды ему не поклонился или поклонился недостаточно почтительно. Все это были вольности, запрещенные ученику; за эти проступки полагалось наказание.
Здесь провинившегося тоже карали денежными штрафами. Лутц должен был за каждую свою провинность заплатить в кассу известную сумму, а некоторые из своих прегрешений загладить покупкой вина. В течение вечера придумывались и другие ухищрения, чтобы поддеть новоиспеченного подмастерья и других сотоварищей и подвести их под наказание. Матиас должен был безропотно, без малейшего недовольства сносить насмешки и поддразнивания: как только он начинал сердиться, его подвергали соответствующему наказанию в той или иной форме.
Всю ночь в клубе пировали за счет молодого подмастерья. Ему, разумеется, пришлось напиться допьяна: осушая кружку, он обязан был не отставать от других, а помимо того его заставляли пить и под всякими выдуманными предлогами.
В первый раз в жизни Мати почувствовал, что шар земной вертится у него под ногами, в первый раз в жизни он на другой день не помнил, как попал ночью домой. Утром он оказался на чужой кровати, в полном праздничном одеянии, со смятой манишкой, в вымазанном галстуке. Со стоном схватился бедняга за голову, трещавшую от боли, и стал на чем свет стоит проклинать пьянство.
Но и в этот день пирушка продолжалась, на сей раз в мастерской. Матиасу пришлось тотчас же доставать гостям вина «на опохмелье» и самому, конечно, снова пить с ними. Еще и на третий и на четвертый день некоторые из подмастерьев приставали к нему, требуя, чтобы пиршество продолжалось. Несчастный юный подмастерье благодарил небо, когда эта неделя, наконец, прошла. Голова у него была такая тяжелая, а в кошельке — так пусто!
НОВАЯ ЦЕЛЬ
Став подмастерьем, Матиас Лутц в первое время наслаждался своей свободой со всем увлечением и пылом юности. Как Матиас сам шутливо заметил, он расправлял свои оцепеневшие косточки. Он веселился с другими подмастерьями в клубе, усердно посещал семейные вечера, отплясывал на всевозможных гуляньях, участвовал в пикниках в Виймси и Козе, в Тискро и Йоа и был непременным гостем па всех свадьбах. К го уважали за открытый, веселый нрав и порядочность, а дамы особенно ценили его приятную внешность и обхожденье в танцах. Без Матиаса Лутца ни в одной компании не чувствовалось настоящего оживления.
Но Матиас Лутц не был человеком, которому долго могла бы нравиться такая беспечная жизнь, посвященная лишь легкомысленным развлечениям. Следуя внутреннему побуждению, он почти инстинктивно старался наполнить свою жизнь иными интересами, найти в ее непрестанном круговращении какой-то устойчивый центр. Ему хотелось непременно к чему-то стремиться, видеть перед собой цель, которую надо достигнуть. Этого требовало его врожденное честолюбие.
Матиас снова серьезно принялся за работу. Он трудился с увлечением отчасти ради самой работы, которая ему была так по душе, и ради новых целей, вдохновлявших его, отчасти же для того, чтобы усердным трудом скопить капитал. Капитал окрыляет человека, дает ему силу и власть — в этом Матиас убеждался ежедневно, на каждом шагу.
А он жаждал иметь такие крылья, он жаждал силы и власти. Нищета, в которой прошло его детство, еще и сейчас явственно вставала у него перед глазами. Как надрывались па непосильной работе его отец и мать, да и он сам, как обливались кровавым потом — и все ради того, чтобы душа кое-как держалась в оцепенелом, изможденном теле, ради куска мякинного хлеба, посконной одежды и смрадной курной лачуги. Ему посчастливилось спастись от этого унылого, полуживотного прозябания. Но разве он должен на этом остановиться? Ведь лестница имеет еще много ступеней, ведущих ввысь. «Нет! — сказал он себе.— Старайся взобраться повыше, взбирайся, сколько сил хватит. Чем выше тебе удастся влезть, тем слаще будет глядеть вниз, на свое безрадостное детство, на все свое жалкое прошлое!»
И Матиас стал взбираться. Он пытался пробиться трудом. Он стал бережлив, копил гроши, пока из них не составлялся рубль, и рубли — пока не набиралось десять. Уже рисовалась его взору чудесная картина — как у него появляется столько сотен рублей, что он в состоянии приобрести столярную мастерскую... уже щекотало его самолюбие почетное звание мастера...
Он не пытался скрыть от самого себя, что путь этот долог и труден. Своим трудом добиться достатка, скопить капитал из жалованья подмастерья — о, для этого нужно терпение, напряжение всех сил, полное самоотречение, а прежде всего — время, длительное время! Второе серьезное препятствие порождалось тогдашними общеса венными условиями. Цехи не хотели допускать эстонцев в круг мастеров. Здесь придерживались старинного строгого принципа: «ненемцам» не открывать путей к высокому званию мастера; разве только в том случае, если подмастерье оказывался родственником какого-нибудь мастера, что встречалось не часто, либо если он женился на дочери немецкого или онемеченного мастера, что случалось еще реже. А ведь о^ крестьянском происхождении Мати все в городе знали. В подмастерья он годился,-— умелые и усердные работники господам мастерам всегда нужны,— но мастером он стать не мог, его низкое прошлое было слишком известно, о нем слишком хорошо помнили.
И тут Матиасу неожиданно протянули руку помощи. Ему вручили волшебную палочку — ею он мог без труда свалить на своем пути мешающие ему каменные глыбы. Ровная дорога вдруг открылась перед ним, вернее, на первый взгляд она казалась ровной.
Матиас стал замечать, что младшая дочь мастера Вит-тельбаха так па пего посматривает, что едва ли можно было понять ее превратно. Барышня Берта, как ни странно, пребывала еще в девицах, хотя достигла уже такого возраста, когда наследнице богатого и почтенного бюргера засиживаться в невестах не полагается, если только она не калека. А девица Берта была не только вполне здорова, не только получила хорошее воспитание и по части «домашних добродетелей» не уступала любой другой бюргерской дочери, но и была недурна собой. Правда, особенной красотой ее природа не наделила.
Когда девица Берта была помоложе, она дала отставку нескольким женихам, которые ей не нравились. Опираясь на свое столь уважаемое семейство, а еще больше на свое наследство, мамзель Берта в те времена проявляла большую взыскательность. Она ведь рассчитывала получить в приданое, помимо наличного капитала, трехэтажный каменный дом, а также — если жених окажется столярным мастером и захочет поселиться у тестя — еще и целую мастерскую; старшей дочери мастер Виттельбах дал в приданое другой дом, поменьше, но зато больше движимого имущества и тем честно выполнил свои обязательства.
Барышня Берта была разборчива, и это обстоятельство оказалось для нее роковым. А родители поощряли ее — она ведь у пик теперь была «единственная», и сами они тоже были очень разборчивы. Так родители с дочерью и отпугнули всех женихов — те хотели оставаться с носом, как их предшественники. К тому же в Таллине не было недостатка в богатых бюргерских дочках — горожане жили зажиточно, так как за работу им платили хорошо, жизнь была дешева, и ремесло еще являлось настоящим золотым дном. Не ощущалось в Таллине недостатка и в хорошеньких бюргерских дочках. Многие из них красотой превосходили мамзель Берту.
Возможно также, что тот или иной искатель руки слышал о характере девицы Виттельбах не совсем лестные отзывы. Мамаши и тетушки, собиравшиеся в доме Виттельбаха за чашкой кофе,— эти кофейные сборища были тогда в еще большей моде, чем сейчас,— находили иногда, что барышня Берта очень похожа на мать не только лицом, но и всем своим существом — своим неугомонным нравом, острым язычком и крайним высокомерием, доходящим до заносчивости.
Как бы там ни было, мамзель Виттельбах перестала пользоваться вниманием молодых людей, ищущих руки. Человек вежливый уже стеснялся спрашивать о ее возрасте. Девушке было так горько это сознавать, что совсем недавно, из одного только чувства мести, она отказала некоему пожилому жениху.
Она, казалось, еще ждала.
Кого?
Молодого подмастерья, бывшего крестьянина, человека, который моложе ее почти на четыре года, у которого ничего нет за душою, кроме красивого лица да недельного жалованья, и — что самое главное — родители которого живут в деревне в курной избе и ни слова не знают по-немецки!
Мысль эта даже Матиасу сперва показалась такой нелепой, что он только покачал головой. Берта Виттельбах — и он! Эта столь гордившаяся своим сословием девица, самая чванная из всех,— и Майт Лутс, которого мастер в свое время не хотел брать в ученики из-за его низкого происхождения! Матиас решил, что он ошибся. Возможно, барышне чуть-чуть нравится его наружность, его характер, его веселый нрав. Но от этих пустяков до того, желаемого — путь еще очень длинный... И он пытался отрицать то, что сам видел.
Но случаи эти повторялись, учащались. И теперь молодой подмастерье задавал себе вопрос: а вдруг?.. Женское сердце, говорят, великая загадка. Случалось ведь и раньше, что знатные дамы влюблялись в простолюдинов, богатые останавливали свой выбор на бедняках... Любовь иногда и юных девушек сводит с ума — почему же не может это случиться с более зрелыми девицами, да еще с такими, у которых выбор уже весьма ограничен...
Матиас решил, что, если мамзель Берта изъявит такое желание, он сразу же согласится. Он думал прежде всего не о будущей жене, а о тех благах, которые жена несла с собой. А их было много. Для молодого подмастерья, не имевшего ни гроша, безмерно много. Зять мастера Вит-тельбаха — уже одно это чего-нибудь да стоит, одно только имя! К тому же и большое доходное дело, прекрасный трехэтажный дом, а на дне сундука с приданым спрятанное под всяким другим добром золото... наверное, его там немало — ослепительно желтого, звонкого счастья! Так будь же счастлив, Мати, не упускай из рук свою удачу, другая едва ли подвернется! Неужели ты не видишь, не слышишь, не чувствуешь, какая волшебная сила таится в богатстве! Мало ли приходилось тебе, униженному и безвестному, грызть сухую корку, а теперь вот сможешь и за господский стол сесть! Мало ли ты потел за верстаком — наконец-то сможешь расхаживать, заложив руки за спину!..
Была в этих планах и своя закорючка: родители Берты, конечно, не так-то легко примирятся с подобным оборотом дела.
Мастер Виттельбах, правда, высоко ценил честного, трезвого, работящего и умелого подмастерья, предсказывал ему блестящую будущность, даже, более того,— казалось, любил его как родного сына.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45