В городе события произвели огромное впечатление, и впоследствии Матиас и Губер получили достаточно доказательств тому, что крестьяне говорили чистую правду. Из городского замка просачивались все новые сведения, имена виновных в избиении переходили из уст в уста, и вскоре горожанам стали известны все подробности этой гнусной комедии.
Лето 1858 года выдалось жаркое и засушливое. Хлеб быстро созрел, и пора уборки ржи нагрянула внезапно. Урожай был больше, чем в первые годы после «освобождения?) крестьян1, так как было введено трехполье. По старому закону, сохранившемуся со времен крепостного права крестьяне были обязаны вместе со всей имеющейся в хозяйстве рабочей силой сначала убрать помещичью рожь и только после этого смели думать об уборке своего хлеба.
Уборка помещичьей ржи поглощала много времени, а
1 Формально крепостное право было отменепо в Эстляндии в 1818 г., в Лифляндии в 1819 г.
на крестьянских полях хлеб уже перезрел; мужикам ста то ясно: пока они успеют закончить жатву на мызе, их собственная рожь уже осыплется. Крестьянам угрожала большая беда. Но уберечься от нее было можно, если бы помещик этого захотел.
Несколько хозяев из харью-яниского прихода, волости Ания, мужики постарше и поречистее, в том числе Биллем Кянд, Микк Ялакас и Антс Рега, взяли да и пошли просить барина, чтобы тот позволил им оставить хотя бы батрачек на неделю — жать хозяйскую рожь, с условием, конечно, что на следующей неделе все дни в поместье будут отработаны. Помещик ие разрешил. Барон Унгерп-Штерн-берг ответил хозяевам: «Это у вас тогда и вовсе в моду войдет, каждый год так захотите делать». Но, гонимые крайней необходимостью, хозяева в тот же день, собравшись уже более многочисленной группой, опять пошли к барону и стали слезно жаловаться на свою беду. Помещик остался при своем решении. Не помогло и то, что Биллем Кянд, самый красноречивый оратор из мужиков, который якобы «Библию три раза прочел», попытался тронуть баронское сердце словами Священного писания и строфами из церковных песнопений.
Но хуторяне из Ания уже слыхали, что новый крестьянский закон, вышедший в этом году на юрьев день, предусматривает для арендаторов некоторое облегчение дополнительных отработок. В соседней Колгаской волости граф Штенбок уже сократил отработки для своих крестьян. Поэтому анияекие хозяева считали, что у них есть и законное право просить барина — пусть, мол, он так строго не придерживается старых условий работы, да еще в страдную пору. На это их право Биллем Кянд и хотел обратить внимание барона; он изложил барину свою покорнейшую просьбу — разрешить крестьянам почитать книгу с новым законом, чтобы люди знали, как там сказано насчет отработок. Из того, что анияекие хозяева этой книги не читали, а только слышали о ней, можно заключить, как мало знакомили народ с новым законом.
Барона Упгери-Штерпберга просьбы крестьян разозлили. Он ответил коротко: ни закона, ни облегчения отработок они здесь не добьются. Кто недоволен — пусть отправляется в город, к губернатору, искать своих прав. Если губернатор признает их требования справедливыми, то он, барон Унгерн-Штернберг, отменит свой приказ.
Получив такой ответ, хозяева ушли от барона и стали совещаться, что теперь делать — идти по его совету в город или нет. Порешили идти к губернатору, чтобы получить разъяснение нового закона. Это решение было тем более обоснованно, что двое хозяев, Биллем Кянд и Микк Ялакас, рассказали другим, как они недавно, будучи в Таллине, видели книжку с новым законом, немножко ее просмотрели и действительно нашли там параграфы, говорящие об облегчении дополнительных отработок.
Хозяева пришли к такому решению в пятницу. Л в субботу утром появляется в деревне старшина Як Мятлик и, как ни странно, передает строгий приказ: все хозяева-арендаторы, отрабатывающие на мызе дни, должны в воскресенье идти в город, чтобы «принять» новый закон. При этом старшина, по словам некоторых крестьян, якобы даже добавил: кто не выполнит приказа, получит в волости пять ударов розгами и заплатит рубль штрафа.
Отдал ли старшина такой приказ но собст/шяному почину, сам ли повиновался чужому приказу или действовал по определенным указаниям — так и осталось неясным. Известно только, что Як Мятлик ходил в старшинах уже третий год, был верным и покорным помещичьим холопом, а следовательно, господам угоден. Можно только догадываться, кому и зачем было желательно, чтобы все хозяева усадеб отправились в город.
В воскресенье утром люди тронулись в путь.
О намерениях крестьян из Ания узнали песколько хозяев окрестных волостей, а так как их угнетала такая же забота, то и они присоединились к ходокам. Так поступили некоторые муяшчки из Курисоо, в том числе и Як из Конна. Як в воскресенье утром приехал в Ания к своему приятелю, хозяину усадьбы Раудоя Микку Ялакасу, покупать поросенка. Когда Як подъехал, Микк как раз садился у ворот в телегу.
— Ты куда это?
— В город, новый закон принимать... Вы его уже получили?
— Нет. По-старому отрабатываем, как и раньше.
— Едем-ка с нами в город. Наш барон сказал, что губернатор нам все объяснит насчет нового закона. Нам всем велели сегодня ехать к губернатору.
Як вскоре согласился. Ведь и у него рожь вот-вот осыплется, а назавтра всем, и молодым и старым, приказано явиться на мызу — убирать хлеб.
Не успели мужики отъехать от дома, как их обогнал опман, направлявшийся к взморью: там у барона была дача, и он в пятницу, после того как объявил крестьянам свое решение, уехал туда. По-видимому, опман спешил сообщить барону, что мужики двинулись в город.
Приехав в Таллин, мужики прежде всего отправились к начальнику жандармского управления полковнику Грес-серу — спросить совета, где и как можно было бы повидать губернатора; на свой страх они не решились куда-либо явиться. Бедняги чутьем находили людей, которые относились к ним с участием. Полковник Грессер был отзывчивый человек. Биллем Кянд и Микк Ялакас и раньше обращались к нему в затруднительных случаях.
Полковник, седой старик с живыми, умными глазами, направил их в канцелярию губернатора, но предупредил, чтобы они не ходили туда всем скопом или вообще большой гурьбой: это, объяснил он, может дать повод к ошибочному мнению, будто крестьяне пришли демонстративно требовать предполагаемых прав и угрожать начальству. Грессер предложил им избрать из своей среды трех посланцев, которые и явились бы к губернатору.
Так и сделали. Выборные — Биллем Кянд, Антс Каск и Юри Агураюя — тотчас же отправились на Вышгород, с ними и старшина Як Мятлик.
Посланцы долго не возвращались. Хозяева стали было уже расходиться, кое-кто собрался ехать домой, как вдруг прибегает с Вышгорода староста Мятлик и приносит такой приказ: всем анияеким арендаторам, прибывшим в город, тотчас же явиться в замок — слушать чтение нового закона. О том, что выборные взяты под стражу, сей добродетельный муж, выполняя наказ начальства, не обмолвился ни единым словом.
А на Вышгороде, в замке, дело обстояло вот как.
Губернатора Иоганна фон Грюневальда дома не оказалось. О том, где он был, сведения расходятся. Одни говорят, что он находился на острове Вормси, где после появления нового закона тоже возникли волнения среди крестьян; другие утверждают, будто он был в отпуске, а третьи толкуют даже о том, что господин Грюневальд, хотя и был в Таллине, не захотел вести это дело,— он был по натуре человек вялый и мягкий и потому решил остаться в стороне. Как бы там ни было, губернатора в этом деле заменял вице-губернатор Розен. Он принял выборных от крестьян и спросил их, одни ли они приехали в город, или здесь находится еще кто-нибудь из хозяев. Посланцы ответили, что по совету господина барона все анияекие хозяева усадеб прибыли в Таллин. Тогда вице-губернатор приказал старшине вызвать всех мужиков на Вышгород — здесь, мол, им разъяснят новый закон. Выборных же — трех человек — оставили в замке под стражей.
Но вице-губернатор барон Розен слишком плохо говорил по-эстонски, чтобы толком обсудить с крестьянами их дело, а среди членов губернского правления тоже не оказалось никого, кто владел бы этим языком. И тут случилось так, что бывший советник правления господин фон Швебс, недавно назначенный в Ригу на должность судьи, еще не успел выехать к новому месту службы. Этот человек бегло говорил по-эстонски и был хорошо знаком с сельскими условиями. Советнику фон Швебсу как единственному подходящему лицу в данном случае и поручили руководить разбирательством дела крестьян из Аиия. Он должен был тем лучше справиться со своей задачей, что отличался суровостью, жестокостью, самоуверенностью и служебным рвением. Среди чиновников его знали как заносчивого и властолюбивого карьериста.
И человек этот действительно блестяще, с точки зрения помещиков, выполнил свою задачу.
Мужики, получив от старшины приказ — всем явиться на Вышгород, живо разыскали земляков и отправились к замку. Крестьяне, побывавшие у полковника Грессера, рассказывали, что полковник под конец сказал им так: «Если вам придется туго, пришлите кого-нибудь ко мне с весточкой». Добряк и не подозревал, что этим людям вскоре придется так туго, что они не смогут даже послать кого-нибудь за помощью.
На Вышгороде крестьян оставили во дворе замка; здесь они прождали два часа. Затем их вызвали в канцелярию губернатора, перед дверью которой стоял солдат с ружьем. Когда все вошли, дверь заперли на ключ. За длинным столом сидело шесть или семь господ, в том числе вице-губернатор Розен, советник фон Швебс и барон из поместья Ания — Унгерп-Штернберг,— он и позже присутствовал при избиении своих крестьян на Русском рынке.
Господин фон Швебс, руководивший допросом, несколько минут молча разглядывал мужиков, потом вдруг загремел:
— Вы бунтовщики! Самовольно бросили работу в поместье и явились в город жаловаться. Бунтовать задумали!.. Кто тут Биллем Кянд?
Биллем выступил вперед. У него па куртке поблескивали медные пуговицы, какие носили в то время солдаты-запасные, отпущенные «по билету».
— Откуда ты взял эти пуговицы? — спросил судья.
— В лавке купил.
— Служитель, срежь у него пуговицы!
Пуговицы срезали. Затем допрашивающий объявил решение:
— Ты, Биллем Кянд,— вожак бунтовщиков, подстрекатель народа; ты получишь триста ударов.
Вызвали Микка Ялакаса.
— Ты тоже один из зачинщиков, подбивал людей на мятеж. Получишь сто пятьдесят ударов.
Такой же приговор был объявлен Лгураюя. Затем последомал Литс Рога. Он со своим неповоротливым языком отвечал на вопросы немного невнятно.
— Ты что — лучше говорить не умеешь? — крикнул господин фон Швебс.— Экий лодырь! Рта не хочет открыть! Тебе тоже всыплют сто пятьдесят!
Остальным объявили, что все они бунтовщики в равной степени, и каждому назначили по сто ударов.
Хозяин Антс Кентман чуть прислонился к канцелярскому шкафу. Фон Швебс, проходя мимо, задел его, причем фуражка господина советника, лежавшая на столе, соскользнула на пол.
— Как ты смеешь меня толкать, негодяй! — закричал чиновник.— Получишь тоже сто пятьдесят ударов!
Особый гнев судей навлек на себя также Кянд. Он по привычке попытался было и здесь найти поддержку и помощь в Священном писании. Убедившись, что тут и речи нет о «вручении» или разъяснении нового закона и что людей, пришедших к начальству с покорной просьбой, да еще по совету помещика и по приказу старшины,— считают бунтовщиками, привлекают к ответственности и приговаривают к суровому наказанию, Кянд воскликнул, обращаясь к суду и приводя слова из Библии:
— Горе вам, власть имущие, чада сильных мира сего, комара и муху отцеживающие, а верблюда поглощающие!
Услышав что, господа вскочили, скрежеща зубами, и крикнули злобно — пусть, мол, он попридержит язык, пока его не спрашивают!
Судебное разбирательство было закончено. О новом законе хозяева не услышали ни слова, им заявили только, что они должны по-прежнему работать на помещика и повиноваться его приказаниям. Затем людей выпустили из канцелярии.
Перед замком тем временем была выстроена довольно крупная воинская часть. Как только крестьяне вышли на площадь, их окружили. Затрещали барабаны, заиграла музыка, и шествие обреченных двинулось к месту наказания...
Як Лутс и Микк Ялакас после перевязки часа два отдыхали на кроватях подмастерьев; но потом забота подмяла несчастных на ноги, как их ни уговаривали остаться.
— Бог знает, как там наши лошади,— говорили они,— а дома жены, ребятишки ждут, завтра на работу. Надо ехать.
— Переночуйте хоть сегодня в городе,— убеждали их Матиас и Лена.— Как же вы поедете в таком состоянии, дорога дальняя, еще помрете в телеге.
Но эти выросшие под палкой, подневольные труженики ответили:
— Ой, золотце, никак нельзя! Не вернемся мы к завтрашнему дню домой — господь знает* что с нами еще могут сделать. Велено ведь было сейчас же убираться отсюда. А вдруг барин усадьбу отнимет, вышвырнет тебя с женой да с ребятами — куда тогда денешься? Нет, люди добрые, если мы завтра сами не сможем выйти на работу, хоть семьи надо послать на мызу — хлеб убирать.
И они все же отправились в путь. Опираясь на Матиаса и Губера, мужики, стиснув зубы от боли, доползли кое-как до постоялого двора, где оставались их лошади. Матиас купил в аптеке и дал крестьянам с собой лекарство, заживляющее раны, и сунул отцу в карман несколько рублей и булок на дорогу.
Когда они с помощью молодых людей влезли на телеги и взяли в руки вожжи, хозяин Раудоя сказал с жалобной усмешкой:
— Домой-то, может, еще и доберемся живыми, по все ли мы потом в живых останемся и какие из нас будут работники — сказать трудно.
Его опасения оправдались.
Матиас впоследствии слышал, что избитые в Таллине люди хворали после этого зверского наказания целые месяцы и даже годы. Некоторые из них, например Антс Кент-ман, были до того истерзаны, что их приходилось переворачивать в постели на простыне. Несчастным не было оказано никакой врачебной помощи, и они долго болели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45