https://wodolei.ru/catalog/mebel/Caprigo/
Но, как свидетельствовали военные сообщения из Крыма, дело оборачивалось иначе, и уверенность в победе сменилась тревогой.
Севастополь был осажден с самой осени, под ним уже разыгралось несколько битв, с переменным успехом для русских. Так как осада длилась уже да ми о, о доблести русских войск рассказывали прямо чудеса, а главное — так как во время суровой зимы болезни проделали страшную опустошительную работу в стане англичан, французов и турок,— все твердо надеялись, что неприятель еще до весны с позором отступит и поднимет белый флаг. Надежда эта не сбылась. Упорный враг выдержал все беды и напасти, получил к весне большие подкрепления и добыл себе еще одного союзника: к нему присоединилась Сардиния и к маю тоже направила в Крым пятнадцать тысяч солдат. После зимнего затишья, уже в феврале, начались тяжелые бои. Русские атаковали турок Евпаторией, однако потерпели поражение. Затем внезапно распространилась весть о смерти Николая 1, могущественнейшего из государей Европы, и повергла малодушных в еще больший трепет. А вскоре за этим последовали сообщения из Севастополя о страшных штурмах и кровавых битвах, в которых блестящие победы русских чередовались с их тяжкими поражениями.
Весной 1855 года из Таллина началось еще более паническое бегство, чем в предыдущем году. Англо-французский флот появился снова. Теперь им командовал более молодой и энергичный англичанин, адмирал Дэндас. Стоящие в Таллине и его окрестностях русские войска, численностью до тридцати тысяч, также имели теперь нового главнокомандующего: генерала фон Берга сменил фон Граббе. Но и этой весной и летом опасения таллинцев оказались напрасными. По временам, правда, со стороны финского берега доносился глухой пушечный гром: это стреляли по Свеаборгской крепости. Но к таллинским батареям ни один неприятельский корабль не приближался. Настроение постепенно менялось, люди смелели, и уже в конце лета женщины и дети снова стали возвращаться в город. В их числе была и мадам Виттельбах с дочерьми — обстоятельство, по поводу которого доблестный мастер высказал пожелание, чтобы война продолжалась и в течение будущего лета столь же приятным образом.
Мечта его, однако, не исполнилась. В начале сентября в Таллин дошли вести о падении Севастополя, а вскоре и сообщение о том, что император Александр II выразил желание заключить мир. Это диктовалось, главным образом, экономическими причинами: длительная война истощила финансы государства, а неприятельская блокада подорвала торговлю. Эпидемия и голод усугубляли бедствия народа. Союзники, за исключением англичан, тоже были утомлены войной. При содействии Австрии в начале следующего года был созван в Париже мирный конгресс, п 30 марта ангел мира простер над Европой пальмовую ветвь: договор был подписан.
После войны в Таллине произошли большие изменения. В 1857 году императором был издан указ, по которому Таллин был исключен из списка крепостей. Это известие было встречено с большой радостью. Старый ганзейский город мог сменить тесный военный мундир на просторный сюртук. Все городские ворота, за исключением одних, были снесены, часть крепостных рвов засыпана, большинство валов срыто. На их месте с течением времени появились красивые аллеи, а на сохранившихся крепостных холмах — на горке у Больших морских ворот — возникли нынешние великолепные парки; отсюда в более поздние годы таллинский житель мог с гордостью охватывать свободно простирающимся вдаль взглядом свой растущий и развивающийся город.
После войны жизнь в Таллине вошла в прежнюю колею и снова потекла медленно и спокойно. Многочисленные войска со своими богатыми офицерами оставили в городе немало денег. Торговец потирал руки, выпивал по вечерам одним стаканом вина больше и благодушно обсуждал за клубным столом минувшие события.
Спустя два года, когда без конца повторяемые воспоминания о военном времени уже успели порядком приесться, у почтенных таллинских обывателей неожиданно появилась новая необычайная тема для разговоров. Снова разыгрались события, взволновавшие горожан, хотя и не всех и не так сильно, как это было во время войны.
В ряде сельских местностей весной 1858 года начались крестьянские волнения, направленные против помещиков. После долгих оттяжек и проволочек долгожданное новое «Положение о крестьянах Эстляндской губернии» было наконец подготовлено настолько, что его смогли обнародовать и в эстонском переводе сделать доступным для крестьянства. Этот новый закон должен был принести изнывавшему под тяжким помещичьим гнетом коренному населению страны, помимо новых, улучшенных порядков в волостных общинах, также и облегчение отработочных и податных тягот. И действительно, в новом законе, по крайней мере если следовать его букве, имелись пункты, говорившие о таких облегчениях, а именно — так называемые дополнительные отработки были снижены по сравнению с существовавшими доселе. Но как испугались крестьяне, когда помещики им заявили, что облегчения, предусмотренные новым законом, только тогда войдут в силу, когда по всей губернии земля будет перемерена, а поместные и крестьянские земли размежеваны. А работа эта якобы займет по меньшей мере лет десять! Крестьяне не поверили этому разъяснению. Они не могли себе представить — почему в законе, который, согласно официальным сообщениям, должен был после 23 апреля полностью вступить и действительно вступил в силу, не вошли в действие именно те статьи, которые сулили порабощенному народу облегчение его участи. Так как крестьяне по своей неграмотности или малограмотности сами не могли хорошенько разобраться в содержании закона, а помещики, пасторы и чиновники им достаточно основательно его не разъяснили, то народ стал думать, что господа ради своей выгоды, нарушая царскую волю, не хотят вводить в действие новый закон в полном его объеме. Это убеждение распространилось среди крестьянства по всей стране, порождая озлобление против помещиков, так что в ряде местностей крестьяне стали отказываться от выполнения дополнительных отработок. Помещики вызывали к себе на подмогу военные отряды, чтобы решительно подавить сопротивление крестьян и наказать непокорных.
Если в других местностях сопротивление помещикам выражалось лишь в форме отказа от дополнительных отработок и прекращалось тотчас же, как только гакенрихтер подвергал виновных телесным наказаниям или как только появлялся военный отряд, то в одной из волостей Харьюмаа, в приходе Юру, выступления крестьян против дополнительных отработок вылились в серьезные волнения. Крестьяне поместья Махтра услышали о том, что некий не в меру ретивый и свирепый гакенрихтер из прихода Козе велел беспощадно выпороть мужиков за их строптивость. И когда мужики из Махтра за непокорность были вызваны к тому же самому гекенрихтеру, они решили к нему не являться и скрылись в лесах и болотах. Но, зная, что против них непременно будут высланы войска, они позвали к себе на помощь крестьян из других волостей.
Призыв их был услышан. На мызу Махтра действительно явился отряд солдат, чтобы розгами и палками учинить экзекуцию над бунтовщиками; в то же время и из своей, и из соседних волостей сюда стали толпами стекаться крестьяне, решившие воспрепятствовать порке. Между крестьянами и солдатами произошло настоящее сражение, стоившее многих жертв. Перевес был на стороне крестьян, солдаты были обращены в бегство и махтраская мыза попала в руки победителей. Пьяные люди долго громили и разрушали все вокруг; наконец строения мызы по невыясненным причинам загорелись и большая часть их превратилась в груды пепла.
Это событие породило среди окрестных помещиков опасения, что крестьяне замышляют поднять еще более крупный мятеж, сжечь и другие имения в этом приходе. В величайшем смятении помещичьи семьи устремились в город. Если три-четыре года тому назад городское дворянство, страшась призраков войны, искало убежища в сельских местностях, то теперь поместная знать стала искать защиты за городскими стенами. Но как тогда война не коснулась Таллина, так теперь и крестьянское восстание не разразилось. В деревни прибыло много войск, и движение было всюду подавлено. Крестьян, принимавших участие в так называемой «войне в Махтра», всех разыскали, под конвоем привезли в Таллин, заключили в тюрьму и предали военному суду. После долгого разбирательства суд приговорил обвиняемых к смертной казни, которая была впоследствии заменена тяжким телесным наказанием и ссылкой в Сибирь на каторжные работы или на поселение 1.
Среди таллинских мещан эти события обсуждались, разумеется, весьма оживленно и в обществе, и в семейном кругу, и за кружкой пива. Отношение к местному дворянству здесь было далеко не доброжелательное. Об этом
1 Более подробно об этих событиях рассказывается в моем романе «Война в Махтра». (Примеч. автора.)
позаботились сами аристократы. Они были главенствующим сословием как в сельских местностях, так и в городе,— здесь в их руках была политическая и социальная мощь, там — экономическая. И свою сословную гордость, которая часто переходила в высокомерие и чванство, они давали почувствовать не только крестьянину, но и мещанину. Это оскорбляло городского обывателя, порождало в его душе досаду и неприязнь к аристократам.
При таких условиях не было ничего странного в том, что горожане, говоря об упомянутых нами крестьянских волнениях, в большинстве случаев становились на сторону крестьян. Это было понятно и с чисто человеческой стороны, так как горожанам было известно, как тяжело помещичья рука давит на крестьянский хребет, как мыза высасывает все соки из жалкого, забитого мужика. На таллинских рынках горожане могли собственными глазами убедиться, до чего велика крестьянская нищета: какие убогие клячи и телеги у мужиков, какая бедная одежда, какие голодные лица, как глубока крестьянская темнота и невежество. Кроме того, из деревни доходили слухи о том, как беспощадно пороли людей гакенрихтеры и во время волнений и раньше — зачастую только за то, что крестьяне осмеливались толковать новый закон иначе, чем помещики, либо просили его разъяснить.
Но мещанин заявлял о своей враждебности к помещику только за его спиной, где-нибудь в кабачке, и кулаки сжимал только в карманах. А стоило аристократу появиться в его лавке или мастерской, как хозяин кланялся до земли и уста его источали мед. Мещанин, в особенности торговец, нуждался в помещике — тот был его лучшим клиентом. А как известно, материальные выгоды определяют и мораль, и образ мыслей, и житейское поведение общества. О событиях в Махтра, о паническом бегстве помещиков из Юру в городе говорили со злорадством; немало иронических словечек и метких острот на их счет передавалось из уст в уста. Но как только бюргер сам сталкивался с кем-нибудь из господ и тот начинал жаловаться на свою беду, проклиная негодяев-мужиков на чем свет стоит,— почтенный обыватель усердно поддакивал и подобострастно присоединялся к барской ругани.
Среди горожан с высшим образованием, так называемых «литераторов», были и свободомыслящие люди, которые знали о горе народном, знали о несправедливостях, постоянно чинимых над крестьянами, и высказывали обо всем этом свое мнение и в обществе, и в местах официальных. Идеи свободы, демократии и просвещения, мощным потоком разливавшиеся в Западной Европе, стали овладевать наиболее выдающимися и просвещенными умами и в нашей стране; уже многие приходили к выводу, что своеволие и бесчинства юнкерства — наследие прошлых веков с их жестокостью и произволом — противоречат духу времени, что у горожанина тоже есть свое сословное достоинство, что он может и должен его иметь. Но таких людей было мало, да и в их среде многие в силу экономических или светских связей настолько подчинялись влиянию дворянства или прямо от него зависели, что открыто и действенно выступить против пего не решались. К тому же идейная борьба, которая проходила бы перед судом широкого общественного мнения, была невозможна или, во всяком случае, сильно затруднена. Прессы не существовало, тем более — независимой, свободомыслящей прессы. Вся печать подвергалась суровой немецкой цензуре, к которой косвенно имело отношение и дворянство как правящее сословие. В газету или книгу не могло проскользнуть ни единое слово осуждения по адресу «рыцарства», и если случалось, что за границей что-либо подобное проникало в печать, то продажа такого произведения в пашей стране немедленно запрещалась. Упомянутые нами свободомыслящие литераторы только за рубежом и пытались излить свои наболевшие сердца, хотя их произведения могли читаться только там. Но по крайней мере наши «рыцари» этим косвенным путем узнавали, что о них думают правдивые и гуманные друзья народа, сами в свое время жившие среди прибалтийского дворянства.
Вслед за кровавыми событиями в Махтра, через несколько недель, в Таллине разыгралась страшная трагедия, вызвавшая в городе неописуемое волнение и негодование.
9 ИСТОРИЯ ЛЕНЫ ИЗ ЛИЙВЛПАЛУ
Объяснение Берты Виттельбах с родителями,—когда она призналась им, какая змея гложет ее сердце,— произошло в марте 1858 года. Родители заявили, что им необходимо недели две на размышление: признания дочери никак не укладывались у них в голове.
Но вместо двух недель прошло уже два месяца, а родители все еще не объявили своего окончательного решения.
Дело в том, что супруги Виттельбах в хитрости нисколько не уступали влюбленной паре. Они для того только и потребовали себе времени на размышление, чтобы принять против грозившего им «несчастья» все меры, какие только смогли придумать.
Прежде всего они поделились этой зловещей тайной с ближайшими родственниками и призвали их себе на помощь. Был выработан единый стратегический план. Старшая дочь Виттельбах — госпожа Эмилия Штернфельд, ее муж, две пожилые тетки и один весьма почтенный дядюшка должны были попытаться воздействовать на Берту, убедить ее побороть свою «болезненную страсть» и не выставлять себя и всю родню на посмешище целому городу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Севастополь был осажден с самой осени, под ним уже разыгралось несколько битв, с переменным успехом для русских. Так как осада длилась уже да ми о, о доблести русских войск рассказывали прямо чудеса, а главное — так как во время суровой зимы болезни проделали страшную опустошительную работу в стане англичан, французов и турок,— все твердо надеялись, что неприятель еще до весны с позором отступит и поднимет белый флаг. Надежда эта не сбылась. Упорный враг выдержал все беды и напасти, получил к весне большие подкрепления и добыл себе еще одного союзника: к нему присоединилась Сардиния и к маю тоже направила в Крым пятнадцать тысяч солдат. После зимнего затишья, уже в феврале, начались тяжелые бои. Русские атаковали турок Евпаторией, однако потерпели поражение. Затем внезапно распространилась весть о смерти Николая 1, могущественнейшего из государей Европы, и повергла малодушных в еще больший трепет. А вскоре за этим последовали сообщения из Севастополя о страшных штурмах и кровавых битвах, в которых блестящие победы русских чередовались с их тяжкими поражениями.
Весной 1855 года из Таллина началось еще более паническое бегство, чем в предыдущем году. Англо-французский флот появился снова. Теперь им командовал более молодой и энергичный англичанин, адмирал Дэндас. Стоящие в Таллине и его окрестностях русские войска, численностью до тридцати тысяч, также имели теперь нового главнокомандующего: генерала фон Берга сменил фон Граббе. Но и этой весной и летом опасения таллинцев оказались напрасными. По временам, правда, со стороны финского берега доносился глухой пушечный гром: это стреляли по Свеаборгской крепости. Но к таллинским батареям ни один неприятельский корабль не приближался. Настроение постепенно менялось, люди смелели, и уже в конце лета женщины и дети снова стали возвращаться в город. В их числе была и мадам Виттельбах с дочерьми — обстоятельство, по поводу которого доблестный мастер высказал пожелание, чтобы война продолжалась и в течение будущего лета столь же приятным образом.
Мечта его, однако, не исполнилась. В начале сентября в Таллин дошли вести о падении Севастополя, а вскоре и сообщение о том, что император Александр II выразил желание заключить мир. Это диктовалось, главным образом, экономическими причинами: длительная война истощила финансы государства, а неприятельская блокада подорвала торговлю. Эпидемия и голод усугубляли бедствия народа. Союзники, за исключением англичан, тоже были утомлены войной. При содействии Австрии в начале следующего года был созван в Париже мирный конгресс, п 30 марта ангел мира простер над Европой пальмовую ветвь: договор был подписан.
После войны в Таллине произошли большие изменения. В 1857 году императором был издан указ, по которому Таллин был исключен из списка крепостей. Это известие было встречено с большой радостью. Старый ганзейский город мог сменить тесный военный мундир на просторный сюртук. Все городские ворота, за исключением одних, были снесены, часть крепостных рвов засыпана, большинство валов срыто. На их месте с течением времени появились красивые аллеи, а на сохранившихся крепостных холмах — на горке у Больших морских ворот — возникли нынешние великолепные парки; отсюда в более поздние годы таллинский житель мог с гордостью охватывать свободно простирающимся вдаль взглядом свой растущий и развивающийся город.
После войны жизнь в Таллине вошла в прежнюю колею и снова потекла медленно и спокойно. Многочисленные войска со своими богатыми офицерами оставили в городе немало денег. Торговец потирал руки, выпивал по вечерам одним стаканом вина больше и благодушно обсуждал за клубным столом минувшие события.
Спустя два года, когда без конца повторяемые воспоминания о военном времени уже успели порядком приесться, у почтенных таллинских обывателей неожиданно появилась новая необычайная тема для разговоров. Снова разыгрались события, взволновавшие горожан, хотя и не всех и не так сильно, как это было во время войны.
В ряде сельских местностей весной 1858 года начались крестьянские волнения, направленные против помещиков. После долгих оттяжек и проволочек долгожданное новое «Положение о крестьянах Эстляндской губернии» было наконец подготовлено настолько, что его смогли обнародовать и в эстонском переводе сделать доступным для крестьянства. Этот новый закон должен был принести изнывавшему под тяжким помещичьим гнетом коренному населению страны, помимо новых, улучшенных порядков в волостных общинах, также и облегчение отработочных и податных тягот. И действительно, в новом законе, по крайней мере если следовать его букве, имелись пункты, говорившие о таких облегчениях, а именно — так называемые дополнительные отработки были снижены по сравнению с существовавшими доселе. Но как испугались крестьяне, когда помещики им заявили, что облегчения, предусмотренные новым законом, только тогда войдут в силу, когда по всей губернии земля будет перемерена, а поместные и крестьянские земли размежеваны. А работа эта якобы займет по меньшей мере лет десять! Крестьяне не поверили этому разъяснению. Они не могли себе представить — почему в законе, который, согласно официальным сообщениям, должен был после 23 апреля полностью вступить и действительно вступил в силу, не вошли в действие именно те статьи, которые сулили порабощенному народу облегчение его участи. Так как крестьяне по своей неграмотности или малограмотности сами не могли хорошенько разобраться в содержании закона, а помещики, пасторы и чиновники им достаточно основательно его не разъяснили, то народ стал думать, что господа ради своей выгоды, нарушая царскую волю, не хотят вводить в действие новый закон в полном его объеме. Это убеждение распространилось среди крестьянства по всей стране, порождая озлобление против помещиков, так что в ряде местностей крестьяне стали отказываться от выполнения дополнительных отработок. Помещики вызывали к себе на подмогу военные отряды, чтобы решительно подавить сопротивление крестьян и наказать непокорных.
Если в других местностях сопротивление помещикам выражалось лишь в форме отказа от дополнительных отработок и прекращалось тотчас же, как только гакенрихтер подвергал виновных телесным наказаниям или как только появлялся военный отряд, то в одной из волостей Харьюмаа, в приходе Юру, выступления крестьян против дополнительных отработок вылились в серьезные волнения. Крестьяне поместья Махтра услышали о том, что некий не в меру ретивый и свирепый гакенрихтер из прихода Козе велел беспощадно выпороть мужиков за их строптивость. И когда мужики из Махтра за непокорность были вызваны к тому же самому гекенрихтеру, они решили к нему не являться и скрылись в лесах и болотах. Но, зная, что против них непременно будут высланы войска, они позвали к себе на помощь крестьян из других волостей.
Призыв их был услышан. На мызу Махтра действительно явился отряд солдат, чтобы розгами и палками учинить экзекуцию над бунтовщиками; в то же время и из своей, и из соседних волостей сюда стали толпами стекаться крестьяне, решившие воспрепятствовать порке. Между крестьянами и солдатами произошло настоящее сражение, стоившее многих жертв. Перевес был на стороне крестьян, солдаты были обращены в бегство и махтраская мыза попала в руки победителей. Пьяные люди долго громили и разрушали все вокруг; наконец строения мызы по невыясненным причинам загорелись и большая часть их превратилась в груды пепла.
Это событие породило среди окрестных помещиков опасения, что крестьяне замышляют поднять еще более крупный мятеж, сжечь и другие имения в этом приходе. В величайшем смятении помещичьи семьи устремились в город. Если три-четыре года тому назад городское дворянство, страшась призраков войны, искало убежища в сельских местностях, то теперь поместная знать стала искать защиты за городскими стенами. Но как тогда война не коснулась Таллина, так теперь и крестьянское восстание не разразилось. В деревни прибыло много войск, и движение было всюду подавлено. Крестьян, принимавших участие в так называемой «войне в Махтра», всех разыскали, под конвоем привезли в Таллин, заключили в тюрьму и предали военному суду. После долгого разбирательства суд приговорил обвиняемых к смертной казни, которая была впоследствии заменена тяжким телесным наказанием и ссылкой в Сибирь на каторжные работы или на поселение 1.
Среди таллинских мещан эти события обсуждались, разумеется, весьма оживленно и в обществе, и в семейном кругу, и за кружкой пива. Отношение к местному дворянству здесь было далеко не доброжелательное. Об этом
1 Более подробно об этих событиях рассказывается в моем романе «Война в Махтра». (Примеч. автора.)
позаботились сами аристократы. Они были главенствующим сословием как в сельских местностях, так и в городе,— здесь в их руках была политическая и социальная мощь, там — экономическая. И свою сословную гордость, которая часто переходила в высокомерие и чванство, они давали почувствовать не только крестьянину, но и мещанину. Это оскорбляло городского обывателя, порождало в его душе досаду и неприязнь к аристократам.
При таких условиях не было ничего странного в том, что горожане, говоря об упомянутых нами крестьянских волнениях, в большинстве случаев становились на сторону крестьян. Это было понятно и с чисто человеческой стороны, так как горожанам было известно, как тяжело помещичья рука давит на крестьянский хребет, как мыза высасывает все соки из жалкого, забитого мужика. На таллинских рынках горожане могли собственными глазами убедиться, до чего велика крестьянская нищета: какие убогие клячи и телеги у мужиков, какая бедная одежда, какие голодные лица, как глубока крестьянская темнота и невежество. Кроме того, из деревни доходили слухи о том, как беспощадно пороли людей гакенрихтеры и во время волнений и раньше — зачастую только за то, что крестьяне осмеливались толковать новый закон иначе, чем помещики, либо просили его разъяснить.
Но мещанин заявлял о своей враждебности к помещику только за его спиной, где-нибудь в кабачке, и кулаки сжимал только в карманах. А стоило аристократу появиться в его лавке или мастерской, как хозяин кланялся до земли и уста его источали мед. Мещанин, в особенности торговец, нуждался в помещике — тот был его лучшим клиентом. А как известно, материальные выгоды определяют и мораль, и образ мыслей, и житейское поведение общества. О событиях в Махтра, о паническом бегстве помещиков из Юру в городе говорили со злорадством; немало иронических словечек и метких острот на их счет передавалось из уст в уста. Но как только бюргер сам сталкивался с кем-нибудь из господ и тот начинал жаловаться на свою беду, проклиная негодяев-мужиков на чем свет стоит,— почтенный обыватель усердно поддакивал и подобострастно присоединялся к барской ругани.
Среди горожан с высшим образованием, так называемых «литераторов», были и свободомыслящие люди, которые знали о горе народном, знали о несправедливостях, постоянно чинимых над крестьянами, и высказывали обо всем этом свое мнение и в обществе, и в местах официальных. Идеи свободы, демократии и просвещения, мощным потоком разливавшиеся в Западной Европе, стали овладевать наиболее выдающимися и просвещенными умами и в нашей стране; уже многие приходили к выводу, что своеволие и бесчинства юнкерства — наследие прошлых веков с их жестокостью и произволом — противоречат духу времени, что у горожанина тоже есть свое сословное достоинство, что он может и должен его иметь. Но таких людей было мало, да и в их среде многие в силу экономических или светских связей настолько подчинялись влиянию дворянства или прямо от него зависели, что открыто и действенно выступить против пего не решались. К тому же идейная борьба, которая проходила бы перед судом широкого общественного мнения, была невозможна или, во всяком случае, сильно затруднена. Прессы не существовало, тем более — независимой, свободомыслящей прессы. Вся печать подвергалась суровой немецкой цензуре, к которой косвенно имело отношение и дворянство как правящее сословие. В газету или книгу не могло проскользнуть ни единое слово осуждения по адресу «рыцарства», и если случалось, что за границей что-либо подобное проникало в печать, то продажа такого произведения в пашей стране немедленно запрещалась. Упомянутые нами свободомыслящие литераторы только за рубежом и пытались излить свои наболевшие сердца, хотя их произведения могли читаться только там. Но по крайней мере наши «рыцари» этим косвенным путем узнавали, что о них думают правдивые и гуманные друзья народа, сами в свое время жившие среди прибалтийского дворянства.
Вслед за кровавыми событиями в Махтра, через несколько недель, в Таллине разыгралась страшная трагедия, вызвавшая в городе неописуемое волнение и негодование.
9 ИСТОРИЯ ЛЕНЫ ИЗ ЛИЙВЛПАЛУ
Объяснение Берты Виттельбах с родителями,—когда она призналась им, какая змея гложет ее сердце,— произошло в марте 1858 года. Родители заявили, что им необходимо недели две на размышление: признания дочери никак не укладывались у них в голове.
Но вместо двух недель прошло уже два месяца, а родители все еще не объявили своего окончательного решения.
Дело в том, что супруги Виттельбах в хитрости нисколько не уступали влюбленной паре. Они для того только и потребовали себе времени на размышление, чтобы принять против грозившего им «несчастья» все меры, какие только смогли придумать.
Прежде всего они поделились этой зловещей тайной с ближайшими родственниками и призвали их себе на помощь. Был выработан единый стратегический план. Старшая дочь Виттельбах — госпожа Эмилия Штернфельд, ее муж, две пожилые тетки и один весьма почтенный дядюшка должны были попытаться воздействовать на Берту, убедить ее побороть свою «болезненную страсть» и не выставлять себя и всю родню на посмешище целому городу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45