То же самое происходило и в некоторых кабачках.
Один из таких трактиров находился за воротами, ведущими с улицы Нунне, на Кэйсмяги, в глубине узкого, немощеного темного тупичка. Кабачок назывался по шутливой кличке его низенького горбатого хозяина Андерсона — «Хромая лягушка» (Ьашпег РгозсЬ).
Большие фруктовые сады и огороды, находившиеся чаще всего в аренде у русских огородников, покрывали в то время обширную площадь за воротами Нунне — от Кэйсмяги до дороги в Теллископли — между прочим и то место, где сейчас стоит Балтийский вокзал с прилегающими к нему железнодорожными мастерскими. Среди садов виднелись приветливые домики предместья, куда жители Таллина выезжали летом на дачу. Тут и стоял в свое время знаменитый трактир «Хромая лягушка», самая заурядная харчевня, какие бывают в слободках, с кегельбаном и не очень-то просторными и чистыми комнатами.
Завсегдатаями этого трактира были моряки, ремесленники и мелкие торговцы. В иные дни, чаще всего по субботам, здесь собирались и люди более высокого круга, за исключением, конечно, аристократов. В «Хромой лягушке» можно было тогда встретить учителей городских учебных заведений, врачей, адвокатов — они пили, пели и сшибали кегли. Но эти люди, появление которых в «Хромой лягушке» могло показаться своего рода чудом, были не таллин-цы, не «прибалтийцы», а немцы, прибывшие из-за границы.
В обеих высших школах Таллина — губернской гимназии и Вышгородской школе—преподавателями были большей частью иностранцы. Им не по душе была замкнутая, до нелепости стесненная сословными перегородками и тюремными решетками светских условностей жизнь местного общества. Они искали для своих развлечений такое место, где царила бы более непринужденная, свободная атмосфера, и нашли в слободе Кэйсмяги «Хромую лягушку». Объединившись в кружок любителей игры в кегли, они посещали трактир все вместе и постепенно привлекли с собой сюда и других таллинских горожан, принадлежавших к более высоким слоям общества.
Женщины, разумеется, так же, как и мужчины, были отделены одни от других сословными различиями. Мало того, что супруги дворян и «литераторов» не общались с семьями ремесленников,— это само собой попятно, но и оба эти высшие сословия почти не соприкасались в обществе. Между «дамами с Вышгорода» и «дамами из нижнего города» существовало определенное различие. Те, у кого перед фамилией не имелось маленькой частицы «фон», не говоря уже о более громких титулах,— те стояли на более низкой ступени, чем фрау или фрейлейн такая-то, обладавшая приставкой «фон», и должны были зачастую довольствоваться обращением «сударыня» или «мамзель».
Но поскольку каждая группа не лишена была подобающей сословной гордости, часто переходившей в чванство, то во взаимных претензиях и обидах недостатка не было. Каждая чувствовала себя униженной и оскорбленной в своем сословном досгоинстве и чести. Фрау или фрейлейн фон... такая-то ждала и требовала, чтобы госпожа А. или барышня Б. (а тем более — «мадам» илп «мамзель») поклонилась ей первая; но того же самого ждала госпожа А. или барышня Б. от фрау или фрейлейн фон ... такой-то, если у последних не было особых привилегий, связанных с почтенным возрастом. Таким образом, дамы, встретившиеся на улице, расходились в разные стороны, не поклонившись друг другу,— обстоятельство ни в какой мере, конечно, не помогавшее сближению этих сословных групп. Фрау баронесса, если ей все же случалось столкнуться в обществе с какой-нибудь госпожой бюргершей, старалась непременно дать ей понять, что они стоят на разных ступенях общественной лестницы, что она, баронесса, превосходит свою противницу не только блеском своего имени, но и знанием французского языка, п более широким кругозором, приобретенным во время поездок за границу, и своими высокими связями. Госпожа бюргерша в / свою очередь пыталась всячески показать, что она баронессы нисколько не боится, не смущается и ничуть не считает себя стоящей ниже. А потом одна из противниц жаловалась на высокомерие баронессы, а вторая — на грубость и чванство бюргерши. Среди мужчин подобный фанатизм в вопросах сословных различий с течением времени стал уменьшаться, но среди дам он проявлялся все сильнее К
«Дамы с Вышгорода» и «дамы из нижнего города» встречались несколько раз в год на благотворительных базарах, а также на балах, устраиваемых губернатором Иоганном фон Грюневальдом. Их, правда, соблюдая правила вежливости и светские приличия, представляли одних другим, но объединить их, сблизить сословия и здесь никакая сила не могла. Даже в бальном зале дамы разных кругов держались обособленно и только издали, с неприязнью рассматривали друг друга.
Среди дам любого круга делалось также резкое различие между замужними особами и девицами. Чепчик замужней женщины был высоким и почетным знаком отличия. Женщина чувствовала себя на целую голову выше девушки. Женщина с снисходительным сожалением или высокомерным презрением смотрела сверху вниз на жалкую козявку, которой мужчина еще не помог подняться из низин ничтожества; особенно презрительными были эти взоры, если речь шла о какой-нибудь деве зрелого возраста. Имя женщины было священно и неприкосновенно, девушка же, только выйдя замуж, становилась человеком, в полной мере пользующимся защитой и уважением. Даже на послеобеденных дамских беседах за чашкой кофе, которые устраивались регулярно в каждом бюргерском доме, эта разница в отношении к женщине и к девушке так или иначе проявлялась. Барышню сразу же резко обрывали, если она вмешивалась в разговор дам, высказывая свои мнения и суждения, а тем более — когда она осмеливалась с кем-нибудь вступить в спор.
Если не считать клубных празднеств, изредка устраиваемых концертов, загородных прогулок и т. д., главную заботу о развлечениях для таллинских жителей нес на себе городской театр, призванный к жизни предприимчивостью писателя Аугуста фон Коцебу. Лучших актеров все, особенно женщины, считали полубожествами, носили на руках, и часто на столе у такого полубога валялись пылкие любовные письма верных и добродетельных городских матрон, не говоря уже о лирических поэмах, принадлежащих перу «благовоспитанных» барышень, а многим
1 Я использовал здесь некоторые мысли из книги Леопольда фон («Силуэты из прошлого г. Ревеля»). Этот человек жил в то время в Таллине и хорошо знал современные ему общественные условия. (Примеч* автора.)
трагикам и первым любовникам приходилось среди таллинских Пентефриевых жен играть роль Иосифа, причем не всегда по причинам этического порядка.
Хороший тон и установившиеся обычаи требовали усердного посещения церкви. По воскресеньям с утра — в церковь, после обеда — к соседям на кофе, а вечером — это касается, конечно, мужчин — в клуб или кабачок; таков был заведенный порядок. Искусных церковных проповедников женщины боготворили так же, как в театре искусных актеров. В немецких церквах самым знаменитым оратором тогда считался пастор Гун. Этот усердный пастырь поставил себе особой целью как можно более яркими красками рисовать перед своими духовными чадами все ужасы греха и грядущего светопреставления. Кого пастор Гун однажды пробудил от сна греховного — тот уж так и продолжал бодрствовать. Этот пастор пользовался в Таллине огромным влиянием. Его сравнивали с самыми прославленными, вошедшими в историю проповедниками, обращавшими людей на путь истинный, и с различными отцами церкви. Его и почитали и боялись одновременно. Редко кто мог отказаться от тех острых ощущений, какие испытывал человек, после трудовой педели снова наконец оказавшись в церкви св. Олая, под потоками кипящей смолы и горящей серы, которые пастор низвергал с кафедры на свою паству.
О внешнем мире в Таллине мало что слышали и знали. Вести доходили сюда медленно и скупо, местной периодической печати не было. Правда, некий господин Лютер издавал здесь на немецком языке «Еженедельную газету», но это был маленький, плохо отредактированный листок, да и читали его лишь наиболее образованные люди. Знатные господа, жившие в городе и поместьях, выписывали несколько экземпляров «Санкт-Петерсбургер цейтунг». А большинство простых горожан жили совсем без газеты и довольствовались теми случайными крохами известий, которые Задали со стола немногочисленных читателей газет.
Не удивительно, что большая часть таллиицев узнала о начале Крымской войны лишь в 1854 году, когда город уже кишел казаками, уланами, кирасирами и прочими блестящими воинскими мундирами; это подтверждало устрашающие слухи о том, что английская и французская эскадры, соединившись, устремились в Балтийское море, в Финский залив, и здесь, наверное, обрушат на города Российской империи огонь и металл. Война, которая близ Дуная, на турецкой земле, велась уже, собственно, с июля 1853 года, для таллинских жителей была заметна только по тем строительным работам и тем разрушениям, которые приказывал производить в городе генерал Берг1, главнокомандующий русских войск, стоявших в Таллине и его окрестностях.
С лихорадочной поспешностью ремонтировались, перестраивались и укреплялись старинные таллинские крепостные валы, ворота и форты, сооружалось множество береговых батарей, а часть города между Кэйсмяги, Большими морскими воротами, и западной батареей разрушалась и сносилась. Все красивые домики этой слободки, в том числе и «Хромая лягушка», а также большая часть зеленых фруктовых садов и огородов были уничтожены. Все это было вызвано опасениями, что в случае вражеской бомбардировки в предместье возникнут пожары и это может принести гибель всему городу. Жители вынуждены были искать себе крова кто где мог. На второй год войны были безжалостно вырублены и прекрасные ивовые и рябиновые аллеи, широким кругом окаймлявшие валы. Предводителю дворянства барону Унгерну с трудом удалось спасти маленький Детский парк, он пообещал генералу Бергу под свою личную ответственность, что уничтожит маленький парк, как только возникнет угроза обстрела города. Какую опасность для города и крепости мог представлять в случае бомбардировки Детский парк, находившийся за валом, вдали от моря,— это для таллинских жителей так и осталось непонятным.
Началось великое бегство. Кто имел хоть малейшую возможность, искал убежища в сельских местностях или в маленьких городах, расположенных далеко от морского побережья; во всяком случае, жен с детьми и самое ценное имущество отправляли подальше от города. Не хватало ни повозок, ни лошадей, чтобы перевезти в безопасные места охваченных паникой беженцев и их добро. Церковные поместья, кистерские дома, такие городки, как Пайде, Раквере и Хаапсалу, кишмя кишели перепуганными женщинами, детьми, да и мужчинами из тех, кто потрусливее. Тот, кто из-за коммерческих или служебных дел принужден был оставаться в городе, старался защитить свой дом и свое добро от огня и вражеских снарядов тем, что до отказа набивал чердаки и сараи песком. По
1 Впоследствии — генерал-губернатор Польши. (Примеч. автора.)
ночам горожан часто поднимали с постели ложной тревогой: вот-вот должна начаться бомбардировка! Так проходили день за днем, неделя за неделей, храбрые бюргеры «для куражу» пропили уже в кабачках кучу денег, а на город так и не упало ни единого ядра.
Англо-французская эскадра под командованием адмирала лорда Непира действительно появилась в Финском заливе, подавив перед этим крепость Бомарзунд на Аландских островах, и подвергла бомбардировке несколько неукрепленных городов на побережье Финляндии, но Таллин, Кронштадт и Свеаборг обстреливать не решилась: старый лорд Пепир был для этого слишком осторожен и осмотрителен. Он не смог даже полностью забыть эти гавани для торговли. Крупных кораблей, правда, не пропускали, но мелкие парусные суда темными ночами пробирались то в одну, то в другую гавань, особенно часто заходя в Таллин, где в связи с этим необычайно расцвела контрабанда.
Неприятель стоял под Таллином. Каждый трепещущий от страха горожанин мог его видеть и в подзорную трубу и простым глазом. Вокруг острова Найссаар временами скапливалось до ста английских и французских кораблей; постреливали из пушек, но только ради забавы и для упражнения. К берегу, где на вражеские суда угрожающе глядели русские батареи, лишь однажды приблизились на расстояние пушечного выстрела две английские канонерки.
В эту тревожную весну мадам Виттельбах со своими двумя дочерьми тоже устремилась в деревню искать себе надежного пристанища. Недалеко от Пайде, в доме знакомого управляющего мызой, жила она в треволненьях жизнью беженки, а папаша Виттельбах, мужественно оставшийся защищать город, уверял знакомых в клубе, что сейчас, когда для других настало грозное военное время, для него наступил самый глубокий мир.
Осенью все беглецы вернулись в город, так как ноябрьские штормы заставили осторожного противника покинуть Финский залив: подводные скалы и мели, которыми усеяно дно залива, могли оказаться для кораблей опаснее, чем залпы крепостных пушек. Зима прошла спокойно. Таллинские девицы танцевали и флиртовали с блестящими гвардейскими офицерами, в клубах и частных домах устраивались торжественные банкеты, возглашались тосты во славу отечества. Но за мирной, веселой зимой последовала весна, снова принесшая с собой страх и волнение.
С подлинного театра военных действий, из Крыма, стали приходить дурные вести. Несмотря на то, что военная цензура была очень строга, а «Еженедельная газета» Лютера мала, горожане узнавали если и не из других источников, то из частных писем, что царским войскам противостоит сильный противник, который хоть и терпит иногда поражения, но и сам умеет дать отпор. Военная мощь России при императоре Николае и слабость западных держав породили у всех твердую уверенность в том, что перед русскими войсками никому не устоять, даже коалиции более чем трех государств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45