Он мог легко себе представить, какая баня ждет его дома. Так оно и случилось. Однако все обошлось благополучно.
Когда Майт вошел в дом, вся семья была в сборе. На несколько минут все онемели; Майт поздоровался, но ему никто и не подумал ответить. Даже Лийзу, которая обычно за словом в карман не лезла, когда надо было кого-нибудь пробрать, и та, оцепенев, глядела на вошедшего. Пять дней они его ждали и искали безуспешно.
Но увидев, что сын жив и здоров, что он смотрит на них смело, с веселой и даже чуть насмешливой улыбкой, мать рассвирепела.
— А-а! Вот он, бродяга! — завопила она своим резким голосом.— Видели вы такого беса! Бросает работу и шляется бог знает где!.. Як, давай сюда палку! Погоди, погоди, если с тебя еще шкуру не сняли, так снимут теперь!.. Як, ты чего еще глаза вылупил, ртом чавкаешь!
Як не двинулся с места, его неповоротливое тело даже не шевельнулось: то ли он был еще настолько поражен возвращением беглеца, то ли задача, которую на него возлагали, не пришлась ему по душе.
— Юку, Анни, несите со двора прутьев покрепче! — крикнула мать.
Но и дети ее не послушались. Они во все глаза смотрели из угла на старшего брата, потом робко к нему подошли и сейчас с тихой радостью держались за его руки... Майт вынул что-то из-за пазухи и протянул детям... по большой французской булке.
Это еще больше обозлило мать. Ей показалось, будто над ней издеваются. Пыхтя от злости, она сама побежала за палкой.
— Будешь ты пороть мальчишку или нет? — вернувшись, набросилась она на Яка.
— Стану я взрослого парня бить! — пробормотал Як.—* Он и так на мызе да в волости свое получит.
— А дома, значит, пусть так без порки и остается? Хорошо ты детей растишь, нечего сказать!.. Подожди, подожди, вот я сама тебе...
Но не успела еще мать поднять руку, как Майт спокойно отнял у нее палку и сказал:
— Оставь, мать! Я уже не ваш... Погляди-ка на это письмо! — И Майт вытащил большой белый конверт, на котором алела при свете лучины печать величиною с полную луну.
— Я теперь вольный человек,— прибавил он торжественно,— никто не имеет права меня и пальцем тронуть— ни на мызе, ни в волостном суде...
Но хитрый мальчуган сумел унять бушующие волны еще и другим способом. Предвидя, что его ждет дома, он по дороге вынул из своей тряпицы и положил в карман две рублевые монеты; сейчас он сунул одну из них в руку матери, другую — отцу.
Действие было благоприятное. Лийзу стала разгляды-мать монету у себя на ладони, гнев ее заметно остыл; она поворчала еще немного и наконец начала довольно миролюбиво расспрашивать, что все это означает, откуда Майт взял «казенное письмо» и деньги и что в этом письме написано.
Однако новой бури тут было не миновать. Она и разразилась, как только Майт рассказал о своем рискованном путешествии и отец с матерью узнали, что старший сын собирается их покинуть. Тут уж и Як начал ворчать. А Лийзу стала сыпать бранью и проклятиями.
— Завтра же ступай к барину, Як, и скажи, чтобы парня не пускали в город! Ты ведь ему отец, твоя и воля — мало ли чего он сам хочет! Скажи барину, что мальчишку нельзя отпускать, скорее ты его, пса паршивого, в солдаты отдашь.
Майт терпеливо переждал, пока и этот ураган пронесется над ним. У пего еще были в кармане деньги па случай, если никакое другое средство не поможет. Чтобы задобрить родителей и вознаградить их за свой уход, Майт охотно отдал бы им все деньги, полученные за мельницу. Но он еще не знал, велики ли будут его расходы в городе, не потребует ли мастер платы за обучение, сколько нужно будет уплатить за то, что его выпишут из волости, и т. д. Сперва он попытал счастья, прибегнув к маленькой вынужденной лжи.
— Теперь уж ничего не поделаешь,— сказал он, поглаживая подбородок, словно на нем росла борода,— Барон с Р-ской мызы сам отправляет меня к мастеру, это его собственная воля, а если уж такой человек чего-нибудь захочет, то вы хоть противьтесь, хоть нет — все равно не поможет. Наш барин, конечно, скорее послушается своего родича, чем вас.
Это родителям показалось убедительным.
Майт сумел сломить их сопротивление еще и другим путем. Он пробудил в них тщеславие и надежды на будущее. Пусть, мол, они подумают о том, что им никак не в убыток будет, если сын их станет городским ремесленником. Научится говорить по-немецки и станет зарабатывать хорошие деньги. Он их не забудет и в трудную минуту всегда поможет, по-родственному,
И это произвело впечатление. В конце концов согласие было достигнуто. Родители утешали себя еще тем, что Юку уже подрастает, может помогать в хозяйстве. Анни тоже о г него не отстанет.
Па другой день Майт отправился со своим важным письмом к барину. Письмо было внимательно прочтено два раза — таким значительным показалось барину его содержание. Читая, помещик посматривал поверх листка на молодого крестьянина, причем взглядом далеко не дружелюбным.
— Ты, парень, с ума сошел,— сказал он наконец.
Этим дело и ограничилось. Майт счел за лучшее промолчать. Барин сунул письмо в ящик стола и спросил резко:
— Ты, значит, просишь у меня разрешения выехать на жительство за пределы моей волости?
— Да, прошу, милостивый барин.
— Я передам твою просьбу куда следует. Тебе сообщат, когда разрешение будет готово.
Майт, не сведущий в подобных делах, стал ждать вестей в ближайшие же дни. Но он изрядно ошибся. Проходила одна неделя за другой — ничего! Из недель складывались месяцы... казалось, будто дело это совсем предано забвению. С болью в сердце спрашивал Майт совета у старосты и судейских. Они не могли ему ничего подсказать. Идти к барину Майт считал опасным: тот не терпел, когда его беспокоили, этим можно было все испортить. Так Майт и продолжал с тревогой ожидать ответа, успокаивая себя лишь тем, что барин ведь не может не исполнить просьбу другого барина.
А прошение Майта двигалось между тем вполне закономерным путем. Это ведь было крестьянское прошение, и ползло оно медленно. От помещика оно пошло в приходский суд, из приходского суда «на ландтаг», из ландтага в дворянский совет. Совет этот заседал, когда находил нужным, и включил прошение в порядок дня, когда ему вздумалось. Решение совета пошло к предводителю дворянства, а тот долго был занят более важными делами, чем пересылка подобных прошений по инстанции. Наконец официальная докладная записка дошла до губернского правления. А там разве мало своих собственных хлопот и трудов! Дело покоилось здесь несколько педель. Только весной, в апреле месяце, Майт получил через приходекгй суд отпускную грамоту, за которую ему надлежало уплатить девяносто копеек гербового сбора,
В этом официальном свидетельстве, на бумаге с водяными знаками, украшенной изображением двуглавого орла и печатью губернского правления, было по-немецки написано, что Майт Лутс по его просьбе отныне освобождается от «земельных повинностей». , Наконец-то!
Радость мальчика была так велика, что он несколько раз поцеловал бумажку.
— А все-таки он хороший человек! — повторил он свои прежние слова, думая о баропе Ризеитале, и поклялся всегда вспоминать о нем с благодарностью.
Вскоре Майт ушел из родительского дома.
В город он отправился пешком. Отцовские лошаденки были слишком изнурены тяжелыми весенними полевыми работами и бескормицей, а у Майта ноги были молодые. Брат Юку, который должен был теперь заменить Майта на отработках в имении, и сестренка Анни, тщедушная малокровная девочка, проводили его до ближайшего пригорка. Отсюда Майт, обернувшись, в последний раз взглянул на деревню и отцовский хутор—перед ним встала унылая картина горькой крестьянской нищеты... потом быстро зашагал вперед, навстречу неведомому будущему. В его юном сердце печаль расставания боролась с радостным чувством свободы и светлыми надеждами.
...Заходящее солнце еще золотило воды Таллинской бухты, когда Майт поднялся на Ласнамяги. Внизу, в долине, устремлялись к небу стройные шпили церквей, вздымали свои хребты серые крепостные стены, увенчанные башнями, зеленели покрытые свежей травой приземистые валы, пестрели красными и бурыми пятнами нагромождения домов. Тоомпеа 1 надменно глядел с вершины холма, а посад покорно лежал у его подножия.
Майт несколько раз бывал в Таллине, и всегда эти поездки доставляли ему большую радость; город, с его кипучей жизнью, большими домами и богатыми лавками, неотступно манил его к себе. Теперь же, когда ему была дана возможность здесь жить, сердце его трепетало от радостного волнения. Он быстро спустился с холма, зашагал мимо сахарного завода, вдоль берега залива, где шумные волны омывали белый песок и камни древних калевитян 2,
1 Тоомпеа (Вышгород) — центральная часть Таллина, древняя крепость на возвышенности.
2 Калевитяне—- легендарный род богатырей в эстонских преданиях. Камнями калевитян называют гранитные валуны.
направился к Кадриоргу. Деревья прекрасного парка были еще голы; лишь кое-где среди темных стволов мелькали светлые молодые деревца и кустарники в нежнейшем зеленом уборе.
Идя по широкому и прямому Нарвскому шоссе, к Вируским воротам, Майт снова обдумывал свои планы. Еще в деревне ему удалось после усердных расспросов узнать фамилии нескольких столярных мастеров. Их он и хотел прежде всего разыскать. Но сперва нужно найти пристанище, где можно оставить узел, который он несет на спине,— в нем все его имущество,— затем умыться и переодеться в более приличное платье: он хотел сегодня же вечером побывать у одного из мастеров. Майт остановился на постоялом дворе в посаде, называемом Слободкой,— здесь он однажды останавливался с отцом и кормил лошадей. За час он смыл с себя дорожную пыль, надел новенькую с иголочки куртку и немного подкрепился. А теперь — в город, искать счастья!
Пройдя через Русский рынок, он с почтительной робостью подошел к Вируским воротам. Налево и направо от них — мощные крепостные валы и глубокие широкие рвы, где зеленеет вода, покрытая толстым слоем тины; на валах длинные черные пушки, темные жерла которых угрожающе глядят из бойниц, кое-где шагают солдаты с ружьями на плечах, с примкнутымн штыками. Из-за валов виднеются старинные средневековые крепостные стены с круглыми башнями, бойницами и выступами. И наконец, тяжелые сводчатые ворота, которые, когда под ними проезжает повозка, издают глухой гул.
Вскоре Майт вышел на улицу Виру и очутился в черте города, внутри крепости. Потянулись темные, мрачные дома с бесконечно высокими двускатными черепичными крышами, с тяжелыми резными дверями в глубоких сводчатых нишах, с узкими отверстиями, закрытыми ставнями по всему фасаду и с огромными коридорами, окна которых были защищены железными решетками. Жилые комнаты в те времена редко выходили на улицу; фасады домов со своими рядами узких, наглухо закрытых окошек больше напоминали амбары, чем жилые строения, тем более из слуховых окон свешивались железные крюки для подъема тяжестей, как обычно в торговых складах. В те времена таллинские горожане считали более удобным и красивым строить жилые дома окнами во двор; только выходившие на улицу окна лавок, да и то маленькие и узкие, оживляли фасады некоторых домов.
Один из мастеров, фамилии которых Майт знал, жил на улице Вене, другой — на Нигулисте. Но—увы! — мальчик напрасно стучался в их двери. Одному вовсе не нужны были ученики, другой заявил, что Майт слишком взрослый. Мальчик нашел, расспрашивая прохожих, и третьего мастера. Но этот ни слова не говорил по-эстонски; он велел передать Майту — где это, мол, видано, чтобы эстонский крестьянин стал немецким ремесленником! С ума мальчишка спятил, что ли?
После этих безуспешных попыток Майт вынужден был в первый вечер отправиться на ночлег с тяжелым сердцем: его не хотели принять, он не годился в ученики, несмотря на его горячее желание работать и природные способности!
Но на другое утро он снова отправился в путь. В Таллине ведь наверняка есть еще столярные мастера! И действительно, он разыскал еще одного, к тому же самого важного и известного в городе. Это был мастер Виттель-бах, державший на улице Ратаскаэву мастерскую, где работало много подмастерьев и учеников.
Майт вошел прямо в мастерскую. О, как здесь визжали рубанки, как летели стружки! Венду насыщен мельчайшей пылью и тем особенным, приятным запахом древесины, который Майт так любил. Пол густо устилали стружки, опилки и обрезки дерева. Там и сям стояли не совсем еще готовые шкафы, комоды, стулья, столы и части к ним. Подмастерья и ученики, одетые в холщовые синие полосатые блузы и штаны, работали за длинными верстаками. Одни строгали, другие клеили, третьи сколачивали деревянными молотками выструганные доски, четвертые трудились над резьбой по дереву.
На приветствие деревенского парнишки, поздоровавшегося по-эстонски, почти никто не ответил. Подмастерья, бросив на вошедшего вопросительный взгляд, продолжали работать; каждый, по-видимому, предполагал, что мальчика спросит кто-нибудь другой, зачем он пришел, да так никто и не спрашивал. А мальчики-ученики, и постарше и помоложе, подмигивая друг другу, потешались над короткими штанами и постолами крестьянского парня.
Наконец один из взрослых подмастерьев спросил Май-та, что ему здесь нужно.
Мальчик ответил, что хотел бы поговорить с мастером.
Какое у него дело к мастеру?
Этого Майт сказать не хотел. После вчерашнего безуспешного хождения он стал недоверчивым; он боялся как бы подмастерья не уговорили хозяина отказать ему. Самому мастеру хотел он изложить свою просьбу ясными и убедительными словами. Его проводили в квартиру мастера, которая помещалась тут же, через коридор.
Майт вошел в большую, скромно убранную комнату, в которой, однако, все, начиная от мебели и кончая стенными часами и рамками на картинах, говорило о довольстве и уюте. «Хорошо здесь жить!» — невольно подумалось Майту. Окна были украшены шторами домашней вязки, пол, выскобленный до белизны, устлан домоткаными половиками, столы и комоды — пойрыты скатертями собственного изготовления;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45