Я как раз и велела тебя позвать, чтобы сообщить тебе эту радостную весть...
— Какую?
— Ведь против нашего брака особенно возражала мама.гА вчера вечером она мне дала ясно понять, что они с папой не будут больше ему препятствовать. Знаешь, что она мне сказала? Вот что она сказала, слово в слово: «Господи помилуй, не навязывать же нам Лутцу свою дочь, раз он сам не просит ее руки! О своих намерениях он нам еще ни слова не сказал, ни прямо, ни обиняком. Если бы мы знали, что он тебя действительно любит, если бы он сам нас в этом заверил, мы, возможно, в конце концов изменили бы свое решение...» Что ты на это скажешь, Мати?
— Странная перемена! — глубоко вздохнул Мати, блуждая взглядом по полу.
— Странная? А по-моему, вполне естественная,— резко возразила невеста.— Мы ведь твердо надеялись на эту перемену, это нас утешало, придавало нам мужества в борьбе... Ты, надеюсь, знаешь, что тебе теперь нужно делать...
Матиас видел, что решающего объяснения избежать не удается. Приходилось сводить последние счеты с невестой неожиданно, раньше, чем он хотел бы. Несколько минут он еще боролся с собой, потом, уверенно взглянув девушке в глаза, произнес:
— Прости меня, Берта, но я не могу идти к твоим родителям просить твоей руки. Во мне за это время тоже произошла перемена.
Девица Виттельбах посмотрела на него так, как будто не уловила смысла его слов. Только восковая бледность, медленно разлившаяся по ее лицу, и еле заметное трепетание узких губ показывали, что все же поняла его ответ.
— Мати! — воскликнула она и вскочила с места, словно ее кольнули ножом.
Матиас тоже поднялся. Он шагнул к девушке, взял ее узкую холодную как лед руку в свою ладонь и прошептал робко и умоляюще:
— Я знаю — это нехорошо с моей стороны, я чувствую, что виноват, но иначе поступить не могу. Пусть лучше я сейчас, признавшись во всем, окажусь перед тобой лгуном, чем тайно лгать тебе жизнь. Наш брак не может быть счш'тлипмм, поэтому я отступаюсь от нашего уговора. Ла.кжи меня вероломным, но верни мне мое слово.
— Почему? — снова вырвалось у девушки.
— Потому что между нами нет взаимной любви,- ответил Лутц так спокойно, что и сам удивился. Сейчас, в разгаре борьбы, когда настали страшные для него минуты, он вдруг обрел и смелость и нужные слова.
Берта злобно оттолкнула его руку. Лицо и глаза, глядевшие сейчас на Матиаса, напоминали разгневанного ангела с картины, которая висела на степе против окна.
— Подлец! — прохрипела мамзель Впттельбах, словно кто-то сдавил ей горло.— Только теперь ты понял, что между нами нет взаимной любви! А целый год, когда мы были женихом и невестой, ты этого не замечал! Откуда же вдруг теперь взялось это открытие?
— Я испытывал себя, Берта. Поверь мне, только после тяжелой борьбы я пришел к тому заключению, о котором сейчас говорил. И если я изменил своему слову, стал предателем, то только потому, что раньше недостаточно знал самого себя. Я любил твое богатство, а не тебя самое. Но гнусным подлецом я был бы как раз в том случае, если женился бы на тебе только ради твоего богатства и каждый день лгал тебе, разыгрывая любящего мужа.
Берта рассмеялась. Это был странный смех, дребезжащий и желчный, он обжигал и резал слух.
— Подумать только, столярный подмастерье рассуждает о так называемой «возвышенной» любви, бывший мужик разыгрывает идеалиста и романтика, как их изображают в классической поэзии... да тут и осел расхохочется во все горло!.. Если уж ты решил говорить правду, так будь откровенен до конца! Признайся, что ты не мужчина, а жалкая тряпка: стоит какой-нибудь смазливой бабенке улыбнуться тебе, как ты теряешь и память и рассудок, забываешь и честь и стыд! Эта хитрая и развратная девчонка, что жила несколько недель под нашим кровом, совсем вскружила тебе голову — настолько ты безвольное, бесхарактерное существо. И ты еще пытаешься меня убедить, будто изменился ко мне, изменился, потому что проверил свои чувства! Ты, несчастный, только жалкая жертва этой гнусной соблазнительницы, ты — ее добыча!
Пока Берта изливала свою желчь на бедного грешника, на губах у нее накипела узкая полоска зеленоватой пены. Но именно безудержная ярость Берты, заставлявшая ее выкрикивать все более обидные, оскорбительные слова, помогла Матиасу сохранить спокойствие, укрепила в нем силу сопротивления. Он, наверное, оказался бы много слабее, если девушка избрала бы своим оружием слезы, скорбь, отчаяние, горячую мольбу.
— Эту девушку оставим в покое,— ответил Матиас, подчеркивая каждое слово.— Она и не пыталась влиять на меня, она ни о чем и но догадывается. Ты можешь быть уверена, я с ней не обменялся пи единым словом о каких-либо нежных чувствах, между нами и сейчас нет никакой связи, ни тайной, ни открытой, и, что особенно важно^ Лена никогда не делала ни малейшего шага, чтобы намеренно привлечь меня к себе. Ты совершаешь большую несправедливость, бросая ей такие тяжелые и такие гадкие обвинения. Обвиняй меня, а этого ни в чем не повинного человека оставь в покое.
— Ты любишь ее? — с трудом вымолвила Берта, и голос ее прозвучал как приглушенный стон.
— Да,— ответил Матиас твердо и уверенно.
— И хочешь на ней жениться?
— Да.
— Но ты мой! Я не отпущу тебя!
— Не отпустишь, зная, что я тебя не люблю?..
— Я от тебя не требую любви, я сумею обойтись и без нее!
— Даже зная, что я люблю другую?
Берта прижала руки к своей узкой груди, как будто хотела зажать открытую рапу, только что ей нанесенную.
— Все равно не отпущу! — крикнула она, и лицо ее странно вытянулось.
Такое упорство озадачило Матиаса. Он сейчас действительно не знал, что сказать. Когда он наконец заговорил, в голосе его слышалось нарастающее раздражение:
— Я не могу отвечать за такой брак, не хочу сознательно совершать преступление. А силой меня ни к чему не принудята тем более не могут толкнуть на серьезный шаг».. Я с изумлением спрашиваю себя: неужели со мной говорит гордая дочь мастера Виттельбаха? Последняя фраза произвела впечатление, какого Матиас и не ожидал. Берта отпрянула назад. С ее глаз вдруг упала пелена, она увидела, что в страстном порыве забыла и свое сословное достоинство и самое главное — свою женскую гордость. Дело дошло до того, что ей напомнили о них! Жгучая злоба и ревность подавили в ней все добрые, нежные чувства, и новая рапа, нанесенная ее самолюбию, породила лишь ядовитую горечь, переполнившую ее сердце.
— Благодарю нас за напоминание! — воскликнула она, выпрямляясь и надменно, с презрением глядя на Матиаса сверху вниз.— Но оно было излишним: Берта Виттельбах может на миг забыться, но она сама же и опомнится. И сейчас она опомнилась!.. Господин Лутс, я искренне сожалею, что раньше не поступила так, как поступаю сейчас, ибо ничего другого подобное вам мужичье и не заслуживает: вот вам дверь, господин Лутс!.. Имейте в виду, что Берте Виттельбах нет нужды выпрашивать вашей руки или вашей любви; все же она — Берта Виттельбах, а не какая-нибудь прислуга, не бобьтльская дочка, не товар, который ее мать продает молодым кутилам за ситцевый платок или меру зерна. Вы выбрали себе достойную жену, только такая вам и подойдет! А теперь повторяю: вот дверь, господин Лутс!
Она повернулась и гордо, точно пава, выплыла из комнаты.
Матиас, мрачный, продолжал стоять на месте. Оскорбления, нанесенные ему самому, мало его задели, но, услышав грязную клевету, изливавшуюся на Лену, он почувствовал, как кровь бросилась ему в голову; с большим трудом удавалось ему подавлять в себе загоревшуюся ярость и все время помнить о том, что перед ним озлобленная, жаждущая мести женщина и что в ее гневной вспышке повинен и он сам. Но вот Матиас пожал плечами и молча направился к дверям. В сущности, он мог быть доволен тем, что эта сцена так быстро закончилась, хотя ему и пришлось выдержать потоки кипящей смолы и серы.
Но едва Лутц переступил порог, как из комнаты донесся звонкий крик:
— Мати!
В этом зове уже не было ни желчи, ни яда; это была мольба, вырвавшаяся из любящего сердца. Но Мати намеренно не обратил на него внимания. Что же ему — попадать еще и под ливень слез? Тогда его положение ста^ нет куда более мучительным, Он с силой' захлопнул за собой дверь и быстро спустился с лестницы,
— Мати! — снова раздалось из комнаты, но он уже не слышал; он не видел, как дверь открылась и глаза, полные отчаяния, стали тщетно искать беглеца в коридоре и на лестнице.
Берта Виттельбах, шатаясь, добрела до дивана и 6 плачем повалилась на него. Несколько минут она рыдала — бурно, страстно, охваченная судорожной дрожью. Потом вдруг резко вскочила, и ее заплаканные глаза мгновенно высохли, словно слезы испарились от невидимого пламени. Ее длинная худая рука с угрожающе сжатым кулаком протянулась к двери, а из бледных узких губ вырвался беззвучный шепот.
Никто не слышал, что она сказала.
Быть может, она и сама этого не слышала.
На другой день, рано утром, Матиас Лутц вместе с одним из старших учеников выехал в деревню; с Бертой он не виделся.
17 КОНРАД ГУБЕР - ЛЖЕПРОРОК?
Работа задержала Матиаса Лутца в деревне дольше, чем он предполагал. Сначала он должен был выполнить тонкую декоративную резьбу в одном из недавно выстроенных помещичьих домов в Южной Харьюмаа, затем реставрировать и отполировать старинную мебель в двух соседних поместьях. Но к первоначальным заказам всюду прибавлялись новые: искусная, изящная работа столярного подмастерья вызывала общее одобрение. Так что Лутц возвратился в Таллин только через полтора месяца.
Приехал он из деревни невеселый и нисколько не поздоровевший — это приятель Губер сразу приметил. Мати осунулся, под глазами его легли тени, говорившие о бессонных ночах, лоб часто омрачался как бы невидимым облачком. Его друга это поразило. Что печалит Матиаса, какая забота гнетет его сердце? Может быть, он жалеет о том, что произошло здесь полтора месяца назад между ним и дочерью мастера?
Губер тотчас же решил все выяснить. После долгой разлуки друг стал ему еще дороже. Вечером, после ужина, он взял Лутца под руку и увлек его на улицу подышать свежим воздухом.
— Мати, тебе надо со мной поделиться какой-то тайной заботой.
— Почему ты так думаешь?
— Это видно по твоему мрачному лицу.
— Ты, может, и прав,— вздохнул Лутц.— Потому у меня и лицо такое, что все вокруг для меня мрачно.
— Все вокруг? Не понимаю. Или ты, может быть, раскаиваешься, что порвал с Бертой Виттсльбах?
— Пет. Это урке забыто. Отношении между нами выяснены, и я о']им доволен... По давай зайдем куда-нибудь, где горит гнет, то1да ты сам сможешь судить о моем душевном состоянии. А сейчас могу тебе сказать только; пропала твоя голова...
— Моя голова? Совсем этого не чувствую. Но ты, кажется, свою собственную голову опять потерял... Зайдем сюда.
Спустившись по улице Дункри, они дошли до угла улицы Кулласепа и остановились перед маленьким третьеразрядным трактиром. Они знали, что здесь рядом с общей комнатой есть две крошечные каморки без окон, где можно спокойно побеседовать. Друзья тотчас же вошли; на счастье, одна из комнатушек оказалась свободной. Когда они уселись и заказали пива, Лутц вытащил из внутреннего кармана письмо, протянул его другу и сказал голосом, походившим на подавленный вздох:
— Читай!
Конрад быстро прочел первую фразу, так же быстро взглянул на подпись и воскликнул:
— От Лены Паю! Это интересно!
— Очень интересно! — повторил Матиас таким тоном, что приятель посмотрел на него с удивлением.
Вот чта прочел Конрад Губер:
«Дороти друг! Простите, что так задержала ответ на ваше последнее письмо. Я долго боролась с собой, прежде чем взяться за перо. Но теперь я пришла к твердому решению и могу его сообщить вам. Если оно вас огорчит или оскорбит, будьте великодушны и простите меня: я не могу поступить иначе! Я все обдумала, все взвесила, и мне стало ясно, что, согласившись выйти за вас замуж, я совершила бы тяжкий проступок. Поверьте мне, наша жизнь не была бы счастливой. Так мне подсказывает сердце, а оно меня никогда не обманывало.
Милый друг, примиритесь с этой мыслью и постарайтесь забыть о своем намерении. Не осуждайте меня, не грустите, оглянитесь вокруг трезвым взглядом — и вы увидите, что вам улыбается иное счастье. Еще только одно письмо прошу вас написать мне — о том, что вы простили мепя, неблагодарную, и без сожалений отказались от своего ошибочного намерения.
Жму руку моему самому дорогому другу
Лена Паю».
Лицо Губера, пока он читал, все больше и больше вытягивалось. Он держал листок у самой свечи, как будто никак не мог поверить, что зрение его не обманывает. Кончив письмо, он опять начал его читать с начала, теперь уже вполголоса, чтобы еще и слышать все, что в нем заключалось.
— Хоть убей, пи черта не понимаю! — вкричал он наконец, весь покраснев, и рука его, державшая письмо, бессильно опустилась.— Да где же на свете такое слыхано! Эта девушка просто с ума сошла!
— А по-моему, в письме виден вполне здравый ум,— уныло отозвался Лутц.
— Тогда, значит, это писала не она.
— Так и я сперва подумал. Но у меня есть еще одно письмо от нее, полученное раньше, и я, сравнив оба письма, увидел, что они написаны одной и той же рукой.
— А что она тебе писала в первом письме?
— Это простая дружеская записка, ответ на мое первое такое же письмо, в котором я о своих чувствах еще ничего не говорил. Я хотел этим первым пустячным письмецом завязать с пей переписку, подготовить ее к дальнейшему. По-моему, уже и то странно, что ее ответы на оба письма пришли с таким запозданием, только недели через две. Второе письмо я получил за несколько дней до отъезда домой... Как видишь, Конрад, для меня ты оказался лжепророком. Полтора месяца тому назад ты головой ручался в том, что голубка тотчас же прилетит, стоит мпе только свистнуть. Оказалось, что ты глубоко ошибся, хоть и называл меня новичком в подобных делах, а себя готов был мастером считать.
Губер вскочил — ему, видно, хотелось пошагать по комнате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45