А вот иметь дело со штабными интендантами было куда сложнее. Не было у них никакого желания разговаривать с Петром. Его это не удивляло. Почти у всех, к кому приходилось обращаться, на петлицах были шпалы, а у него даже не квадратики, а всего-навсего треугольники. Чтобы прибавить себе весу, во втором или третьем кабинете Петр взял грех на душу и нахально заявил, что выполняет личное поручение помощника командира дивизии. После этого Петра выслушали более внимательно, и еще после нескольких перекидок из комнаты в комнату ему в конце концов удалось узнать, что оборудование отгружено в конце прошлого месяца.
— А сюда когда прибудет? — спросил Петр молоденького интенданта с тремя кубиками на петлицах. Слава богу, хоть один оказался не со шпалами, а с кубарями, потому, наверное, и ответил толком:
— Ну это, знаешь, помкомвзвода, спроси что-нибудь полегче.
Затем все же сжалился над обескураженным Петром и несколько конкретизировал свой ответ:
— Раньше как через две недели не придет, а после того начинай справляться на станции. Если, конечно, к спеху.
Петр подтвердил, что к спеху.
— Тогда действуй, как я сказал.
За всей этой хлопотной беготней и канительным рысканьем по интендантским кабинетам Петр и забыл, что не спал ночь. И только возвратясь в конце дня в эскадрон и доложив Рю-хину о выполнении задания, почувствовал, что валится с ног, и
стал подумывать, как бы ему исхитриться улечься пораньше общего отбоя...
И тут Петра ожидал первый удар.
Только он укрылся в своем закутке, выгороженном в красном уголке, как прибежал запыхавшийся дневальный из штаба с приказанием немедленно явиться к командиру эскадрона.
Долгополенко, как всегда, был предельно лаконичен:
— Назначаю дежурным по эскадрону. Ночью ожидается поверка из штаба дивизии. Всем быть начеку. Чтобы не застали врасплох. Рапорт будешь отдавать — голоса не жалей! — Потом усмехнулся в усы и добавил как бы в пояснение: — Так вот, как тогда на манеже. Ясно?
Петру все стало ясно. Прежде всего стало ясно, что не спать вторую ночь кряду, что дежурство не обычное, а особое, можно сказать, чрезвычайное: у каждого командира части есть в штабе дивизии свои глаза и уши, и если комэск сказал «ожидается», значит, так оно и будет.
И еще стало ясно, что попал он как кур в ощип на это дежурство по собственной вине: не надо было тогда на манеже щеголять своим зычным голосом. Петр занимался со своим отделением на манеже, отрабатывали перестроения в конном строю; он подавал команды, не произносил, а, можно сказать, выпевал каждое слово,— кавалерийская команда к этому приспособлена: «По стенке манежа-а, дистанция две ло-ошади, мане-ежным гало-опом... ма-а-а-арш!» Тут его увидел-услышал Долгополенко и запомнил.
Все это мгновенно пронеслось в сознании Петра. А вслед за тем ожгла леденящая душу мысль: а что, если сон сморит его и спящего застигнет поверка?.. Позор не только ему -всему эскадрону, всей дивизии!..
Подступила даже мысль признаться командиру эскадрона, что ночь провел в самовольной отлучке... Но тут же взял себя в руки и понял: этим никчемным признанием ничего не изменишь, ничего не предотвратишь. Зная характер командира эскадрона, Петр мог почти дословно предсказать ответ Долгополенко на его признание, если бы оно состоялось: «Хорошо, что сам признался. Поэтому определяю: трое суток гауптвахты. Отбудешь арест сразу после дежурства». Вот как бы ответил комэск Долгополенко на его признание. А как бы еще он мог ответить?..
Приняв дежурство, Петр развел дневальных по местам. Каждому наказал строго-настрого, чтобы исправно нес службу, особо предупредил, чтобы не спать, сообщил, что будет проверять всю ночь. Сильнее подействовало бы, если сказать о
проверке из штаба, но о таких вещах бойцам знать не положено (Долгополенко, предупредив его, оказал ему особое доверие, злоупотреблять которым нельзя). Можно было намекнуть, что как бы не проверил помкомэск Рюхин,— его в эскадроне боялись больше, нежели любого штабиста,— но до этого Петр не додумался.
Весь суточный наряд разведен по своим местам. Казарма погрузилась в крепкий сон. Бодрствуют только поставленные в наряд. Каждый занят своим делом: дневальные на конюшне задают лошадям сено, подметают стойла; дневальные на кухне чистят картошку к завтраку; дневальные в спальнях охраняют пирамиды с оружием; часовой у штаба эскадрона стоит при знамени с винтовкой с примкнутым штыком. А Петр, дежурный по эскадрону, мучительно борясь с подступающей дремотой, обходит дозором свои владения.
Но нельзя же непрерывно обходить их. Весь маршрут — штаб, спальни, кухня, конюшня, штаб — даже самым медленным шагом пятнадцать минут. Если в каждом пункте задерживаться для необязательных реплик,— двадцать минут. Смешно же, даже нелепо каждые двадцать минут неизменно возникать снова и снова.
Обычно дежурный по эскадрону, обойдя все точки, заходил в одну из спален — ту, что поближе к штабу,— усаживался неподалеку от дневального и тихо подремывал (редко кто позволял себе растянуться на лавке в красном уголке), рассчитывая с почти абсолютной долей вероятности, что возле дежурного дневальный не посмеет заснуть.
Так-то оно так. А вдруг?.. Известно ведь: где тонко, там и рвется...
И Петр, мучаясь и телесно и душевно, бродил, едва не спотыкаясь, по территории эскадрона, вполне искренне желая, чтобы явился как можно скорее этот проклятый проверяющий, с тем чтобы подстеречь его и ошарашить зычным рапортом так, чтобы в ушах у него зазвенело.
Но проверяющий не шел... И так и не пришел до утра, до подъема.
Днем стало несколько легче. При дневном свете не так клонило в сон. К тому же кругом сновали люди, кто-то обращался с вопросами, кто-то, кому положено, давал поручения. Надо было что-то отвечать, куда-то идти, как-то исполнять. Словом, возможности так вот запросто провалиться в сон стало меньше.
Все на свете кончается. Подошло к концу и мучительное дежурство Петра.
Прошла церемония сдачи дежурства. Новый наряд заступил вместо отдежурившего. Теперь осталось скоротать всего несколько часов. Как только закончатся вечерние занятия во взводах и средние командиры покинут казарму, сразу в свой закуток в красном уголке и, не дожидаясь общего отбоя, на койку... Но судьба не подарила Петру даже этих полутора часов. Именно в этот вечер комиссар собрал в красном уголке совещание комсоргов.
Наконец все ушли, прозвенел сигнал отбоя, все затихло. Заснул и Петр.
Пробуждение было ужасным. Он открыл глаза и увидел, как в окно влезает косоглазый хунхуз с окровавленным ножом в зубах, точь-в-точь такой, как на плакате «Граница на замке», вывешенном в тамбуре столовой. Но на плакате широкоплечий красноармеец, послав вперед винтовку, уперся штыком в грудь бандита, и тому не было ходу. Этому же хунхузу никто не препятствовал, и он уже встал во весь рост на подоконнике. Но тут раздался громкий крик: «Тревога!» — через несколько мгновений тревожный сигнал горниста, и... Петр проснулся.
Хунхуза в окне не было, но вся казарма гудела, и, перекрывая гул, горнист играл «тревогу».
С трудом и не сразу осознал Петр, что происходит. Стало быть, проверяющий из штаба дивизии, которого ждали вчера, все же явился и приказал объявить учебную тревогу. «И тут не повезло!» — подумал Петр с немалой досадой. Если бы товарищ проверяющий явился вчера, тревоги бы не было, Петр доложил бы ему, что в эскадрон только что поступила первая партия новобранцев, коней за ними закрепили, но ни седлать, ни тем более ездить верхом они не умеют. Помкомвзвода Годенко, принявший дежурство у Петра, видно, сразу не сообразил доложить об этом, и какая теперь суматоха поднимется на конюшне, неведомо ни богу, ни черту.
Самому Петру торопиться было необязательно. Ему коня заседлает и подаст коновод. Но Петр все же оделся, как мог, быстро и побежал на конюшню: может быть, успеет помочь кому-либо из неумех новобранцев.
Подбегая к конюшне, наткнулся на Петра Петровича, который вел в поводу оседланных коней. Перекинутые через седла стремена поблескивали в лунном свете.
— Чего вы торопились,— почти с обидой сказал коновод Петру.— Или я не знаю, чр делать положено?
— Ты-то знаешь, вот он не знает,— ответил Петр, показывая на новобранца, торопливо ведущего лошадь под уздцы.
Седельная лука неестественно торчала над крупом лошади: седло было надето задом наперед.
Тут же мимо них протрусил верхом на лошади, под-брасываясь на каждом ее шагу, еще один бедолага. Он правильно положил седло, но не. сумел подогнать стремена, и они болтались ниже брюха лошади.
— Слезай! — строго прикрикнул на него Петр.
И когда тот слез, приказал ему подойти, потом обратился к Петру Петровичу:
— Покажи ему, как подогнать стремена. Впрочем, я сам. Давай мне коней и беги на конюшню. Там наверняка еще многим помощь нужна.
Наконец все оседлали коней, завели их на плац, разобрались по своим взводам и отделениям. Уже прибыли командир эскадрона, комиссар и начальник школы. Среди них стоял и высокий седоусый командир с тремя шпалами на петлицах, а за его спиной адъютант с двумя кубарями.
Командиры стояли как раз под фонарем, и Петр хорошо разглядел штабного начальника.
«Чертов усач! — подумал Петр.— Не мог вчера заявиться. Теперь третью ночь не спать».
Петр был несправедлив к седоусому штабисту. Он-то как раз хотел пойти Петру навстречу. Узнав, что в эскадрон только что прибыло молодое пополнение, проверяющий предложил объявить отбой.
Возразил Долгополенко:
— Начали дело, доведем до конца. А молодым только польза. Поймут, что такое военная служба. Разрешите, товарищ помначштаба, поставить эскадрону боевую задачу.
— Приступайте,— разрешил штабной начальник.
— Командиры взводов, ко мне! — скомандовал комэск. И когда комвзводов подбежали к нему, Долгополенко объяснил обстановку:
— Отвести бойцов повзводно на оружейный склад. Получить полный боекомплект патронов, гранат, подрывных средств. Через полчаса выступаем на границу в район боевых действий. Выполняйте! — Заметив Петра, приказал ему: — Принимайте под свою команду третий взвод! — И пояснил: — Комвзвода Лаптев болен.
Петр все время был уверен, что тревога учебная, даже когда комэск велел получить боеприпасы. И только теперь, когда ему так внезапно поручили взвод, с ошеломляющей ясностью представил, что через несколько часов ему нужно
вести этих необстрелянных людей в бой и пустые мысли об учебной тревоге надо немедленно выбросить из головы.
Взводы получили полный боекомплект, вернулись на плац, выстроились в походную колонну, по четыре в ряд, и ждали команды тихо и безмолвно. Только из карантинного взвода, поставленного в конец колонны, доносились вперемежку сердитые и испуганные голоса: там все еще подгоняли снаряжение и амуницию.
И вот команда подана, эскадрон тронулся с места, выехал из военного городка и двинулся по шоссе в сторону государственной границы.
Петр ехал рядом с помкомвзвода-три и счел необходимым предостеречь его:
— Вторую ночь не сплю, вчера дежурил по эскадрону, так что на меня поглядывай. Если что, толкни под бок.
Сказал на всякий случай, потому что, как только тронулись в путь, спать расхотелось. Промелькнула даже совсем дурацкая мысль: нет худа без добра; если бы тревога была не настоящая, а учебная, нипочем бы не вытерпеть: наверняка бы заснул и свалился с лошади.
Ехали около двух часов, как положено, со сменой аллюра, трусцой, рысью, шагом в поводу. Потом остановились на отдых. А после короткого отдыха повернули обратно. Пришло известие, что атаки вражеских войск отбиты и противник отброшен от границы.
Так сообщил командирам взводов комэск Долгополенко.
В определенное приказом время прибыл основной контингент очередного нового пополнения. Петр искренне обрадовался новобранцам. Ему уже изрядно надоело изо дня в день мотаться по городу, выполняя всевозможные хозяйственные поручения начальника школы помкомэска Рюхина. Теперь впереди просветлело: пробудут новички, сколько положено, в карантине, потом их распределят по подразделениям, затем отберут наиболее подходящих, сформируют учебные взводы полковой школы, и он, командир учебного взвода Петр Калнин, займется наконец своим делом.
«Своим делом» Петру пришлось заняться даже раньше,
нежели он предполагал. Его назначили начальником карантина. А в помощники дали сверхсрочника Устьянцева. Сам Петр был немало сконфужен таким решением кадровой проблемы. Еще года не прошло, как он сам был новобранцем в карантине, в подчинении у помкомвзвода Устьянцева, а теперь вот нежданно-негаданно вышел в начальники.
Хорошо, что Устьянцев был не тщеславен и дружеские отношения, установившиеся между ними, сохранялись неомраченными. Петр изрядно ошибался, думая, что все дело в покладистом характере Устьянцева. Куда важнее было другое — сверхсрочник Устьянцев был твердо и искренне убежден в незыблемости правила: приказы не обсуждают, а выполняют, потому как начальство лучше знает, кого куда употребить, и сомневаться в правильности его действий или, того хуже, обижаться просто глупо и недостойно.
— Поделимся по-братски,— сказал Устьянцев Петру.— Моя забота — строевая подготовка и уборка лошадей, твое дело — политчас и прочие занятия. Одним словом, я — на манеже и у коновязи, ты — в казарме.
Само собой разумеется, что утренняя и вечерняя поверки, уборка в казарме и чистка оружия, а также марш-броски в столовую и обратно тоже были обязанностью помощника командира взвода. У Петра оставалось достаточно времени, чтобы подготовиться к политчасу, занятиям по подрывному делу, по изучению уставов. Кроме того, Петр положил себе за правило вечерние часы — так называемое личное время — проводить в казарме среди новобранцев. По себе знал, как много вопросов, недоумений, подчас огорчений возникает у человека, привыкшего к гражданке и сразу погруженного в армейскую действительность.
Тут очень важно, чтобы' все недоумения разрешались как можно быстрее, чтобы с первых дней пребывания в армии у вновь прибывшего складывалось твердое убеждение, что огорчительные для него строгости и ограничения не каприз начальников, а необходимый и поэтому совершенно нормальный, естественный порядок армейской жизни, к которому надо не просто притерпеться, а прочно привыкнуть, потому что иного порядка в армии быть не может.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52