Его заверили, что с комиссаром договорятся, найдут общий язык.
Выдра, хорошо отдохнувшая и угостившаяся партизанским овсом (к седельным кобурам Петру и дотронуться не позволили: «Что, у нас в коммуне овса не найдется лошади за-
дать!»), весело бежала по уже знакомой дороге. Обратный путь был малость полегче — все больше под гору, и к отбою Петр успел вернуться в эскадрон.
Но устали оба — и он, и Выдра — чрезвычайно. Ему-то точно никогда еще не доводилось так умаяться, чтобы все в теле — и спина, и руки, и ноги — гудело от усталости. Да и привычной к походам Выдре этот марш-бросок, судя по всему, дался нелегко. Петру было невдомек, к чему такая поспешность. Почему не могли разрешить ему заночевать у партизан и вернуться в эскадрон на другой день к вечеру?..
Потом Он узнал, что комиссар так и намеревался организовать его поездку, но вмешался начальник школы и настоял, чтобы Петр обернулся за один день; попутно отличная тренировка на выносливость.
Вторая поездка состоялась недели через три. На этот раз ехать предстояло еще дальше — в район поселка Камень-Рыболов, расположенного на берегу приграничного озера Ханка, в рисоводческую коммуну «Красный Восток». Но теперь Петру установили более щадящий режим, времени было выделено втрое больше: день на дорогу туда, день провести в коммуне, день на обратный путь. К тому же Петр ехал не один, а в сопровождении коновода.
Дорога к рисоводам на Камень-Рыболов оказалась далеко не столь живописной, как к партизанам в предгорья Сихотэ-Алиня. По обе стороны плоская, как стол, равнина с бесконечными, уходящими за горизонт, заболоченными рисовыми полями. Просто так скучно было бы ехать, и Петр решил использовать подвернувшееся свободное время. Когда, спешившись, вели лошадей в поводу, Петр продолжал обучение своего тезки. Сегодня он рассказывал тезке про войну с Наполеоном — Отечественную войну 1812 года. Обучение проходило оживленно. Петр Петрович никак не соглашался с решением Кутузова отдать Москву французам и высказал даже предположение, что такого обидного события в истории России вовсе и не было.
— Придумали это,— сердито произнес он, насупившись,— те же французы и придумали. Вон сколько лет, больше ста, прошло, поди теперь докажи...
Петр старался утешить его тем обстоятельством, что окончательная победа осталась за нами и русские закончили войну в Париже. Но Петр Петрович никак не мог этим удовлетвориться:
— То они, а то мы. Нам не положено врага в столицу пускать.
Петр пояснил, что столицей в то время была не Москва, а Петербург. И тогда только Петр Петрович несколько успокоился:
— Значит, выходит, мы ихнюю столицу взяли, а свою не отдали. Это еще ничего.
Занятые разговором, они больше вели коней в поводу, нежели ехали верхом. Кони были очень довольны этим. А седокам было не к спеху. На сей раз, спасибо комиссару, торопиться было некуда. А начальник школы, видать, позабыл устроить им тренировку на выносливость и не сократил установленный комиссаром срок путешествия.
Когда подъехали к Камень-Рыболову, из-за поворота открылась водная гладь озера. Столько воды Петр еще никогда не видел, если не считать оставшегося с младенческих лет смутного воспоминания о море. Но это было столь смутное и зыбкое воспоминание, что воспринималось оно как сон. Теперь же, наяву, далеко-далеко, насколько охватывал взор и дальше того, расстилалась позолоченная солнцем водная гладь, и трудно было оторвать глаза от необычного величавого зрелища.
Комиссар предупредил Петра, что на сей раз у него будет особо трудная аудитория. Все члены рисоводческой коммуны — корейцы, и добрая половина из них очень плохо владеет русским языком.
— Потому, когда будешь речь держать, говори попроще.:, и помедленнее.
Как оказалось, комиссар сильно смягчил ситуацию. Очень плохо владели русским языком немногие из коммунаров, остальные просто не понимали по-русски. Секретарь партийной ячейки, такой же низенький и худощавый, смуглый и черноволосый, такой же вежливый и улыбчивый, как и все другие коммунары-корейцы, предупредил об этом Петра.
Условились, что он, секретарь ячейки, будет переводить на корейский язык все сказанное Петром, а докладчик будет говорить не торопясь и почаще делать паузы, предоставляя слово переводчику.
Выступать с докладом таким манером было очень даже нелегко. То и дело Петр увлекался и забывал остановиться вовремя. Но потом заметил, что, сколько бы времени ни говорил он, переводчик произносил всего две-три фразы. Очевидно, он переводил только самый конец монолога, то есть несколько последних фраз. Тогда Петр спохватился, стал
следить за собой и останавливаться после каждых двух-трех фраз. С непривычки очень трудно было так дробить свою речь, и Петр устал, как после самой тяжелой работы.
Такой обстоятельной беседы, как у анучинских партизан, здесь, понятно, не получилось.
Но разговор о японцах возник и здесь. Корейцы-рисоводы тоже были обеспокоены тем, что японская армия захватила Маньчжурию.
Секретарь ячейки объяснил Петру, что, победив в русско-японской войне 1904—1905 годов, японцы захватили Корею и превратили ее в свою колонию. В последние годы в Корее широко развернулось партизанское движение. Все корейцы надеялись, что скоро японскому владычеству придет конец. Но теперь, когда Япония проглотила и Маньчжурию, надежды корейского народа на скорое освобождение стали гаснуть.
Петру не зря отвели на пребывание в коммуне рисоводов целый день: две бригады коммунаров находились на отдаленных полевых станах. К ним тоже надо было ехать с докладом.
— Но после обеда,— сказал секретарь ячейки.— Ехать далеко, надо подкрепиться.
И повел гостей к обеденному столу. Накормил и сытно, и вкусно. Петра удивило обилие блюд — семь или восемь — и еще больше то, что все они были из рыбы и риса, хотя вкусом очень даже отличались одно от другого благодаря умело приготовленным соусам и приправам.
Петру обед очень понравился, о чем он и сказал своему тезке. Тот с ним не согласился.
— Не по-нашему это,— отозвался он с явным неодобрением.— Дали бы мне этого карася или сазана целиком да к нему миску каши с маслом. А то один кусочек, другой кусочек, третий кусочек... один сладкий, другой кислый, третий вовсе не поймешь... не еда, а баловство...
На полевые станы Петр ехал с некоторой неохотой, точнее сказать, с опаской: трудно вынести еще два таких доклада. Но тревожился он напрасно. Теперь у него уже был опыт, он вовремя делал паузы, и поэтому секретарю ячейки легче было его переводить, а слушателям понимать.
А как-то, уже в конце лета, Петра отправили с докладом к аптечным шефам. Приняли его радушно, как старого и доброго знакомого, а прехорошенькая Тоня, судя по всему, и обрадовалась и удивилась.
— Быстро вы преобразились,— сказала она Петру, лукаво стрельнув глазами.
- Долго ли умеючи,— в тон ей ответил Петр и, осмелев, подковырнул: — А вы говорили, ждать долго.
— А разве не долго? — возразила Тоня.— Почти полгода прошло.
На этот раз Петр не стал отговариваться и сразу принял приглашение остаться на танцы. И тут же мужественно признался, что танцевать не умеет.
— Это я еще тогда поняла,— улыбнулась Тоня.— Ну что ж, будем обучать вас.
Остановила пробегавшую мимо полненькую, круглолицую и румяную девушку и сказала ей:
— Фиса, тебе комсомольское поручение: научить товарища командира танцевать.
— Ой, не могу!..— фыркнула в рукав Фиса.
— Я серьезно. Молодой человек не умеет танцевать. Стыд и позор нашим девушкам. Тебе задание: сегодня научишь танцевать... ладно, фокстрот...
— Ну, коли так, я сейчас.— Фиса проворно унеслась куда-то.
— А я мечтал у вас учиться,— сказал Петр Тоне.
— Со мной будете не учиться, а танцевать,— ответила оня.— Когда научитесь.
— Так это сколько времени пройдет!
— От вас зависит. Приступайте, товарищ командир. Учитель вас ждет.
Фиса очень старательно выполняла свою роль учителя, чего никак нельзя было сказать об ученике. Петр был раздосадован. Признаваясь в своем пороке, он был уверен, что Тоня вызовется быть его учительницей. А вышло не так... Она быстренько спровадила его с рук своих, препоручив этой смешливой, чуточку неуклюжей Фисе. Почему? Чтобы отвязаться и дать понять, что он ей по меньшей мере безразличен?.. Или, наоборот, чтобы подразнить и... Что и?.. Нужен ей женатый мужик, когда кругом столько свободных от семейных уз юных командиров, настоящих командиров, кадровых, и, главное, юных (Петр был твердо убежден, что в свои двадцать три года он уже очень далеко ушел от юности) и свободных...
Понятно, что занятый столь серьезными и невеселыми мыслями Петр был невнимателен к наставлениям и не выказывал никаких успехов.
— Вы совсем не слушаете, что я вам говорю,— возмутилась наконец Фиса.
Петр устыдился своего поведения и стал послушно сле-
довать указаниям старательного учителя, то есть пытался следовать указаниям, но большей частью совсем безуспешно.
Фиса выбилась из сил, таская за собой восемьдесят килограммов живого веса своего неподатливого ученика, и, отчаявшись, сказала:
— Сделаем передышку.
И тогда на выручку пришла Тоня, внимательно наблюдавшая издали за ходом обучения. Но и у нее ученик не выказал особых успехов, хотя теперь старался изо всех сил. Впрочем, кое-какие успехи были. Правда, несколько иного рода. Петр в промежутках между огорчительно неудачными попытками освоить то или иное танцевальное па сумел убедить Тоню, что если встречаться только здесь, в их клубе, раз в полгода, то танцевать, конечно, не научишься. И получил разрешение навестить ее в один из ближайших вечеров, как только ему это позволит военная служба.
Служба позволила через несколько дней. Но для того чтобы она позволила, пришлось взять грех на душу. Петр попросил у комиссара увольнительную, сказав, что хочет позаниматься в читальном зале городской библиотеки. (Хотя Петр и занимал кадровую должность командира взвода, для любого патруля он был всего-навсего младшим командиром срочной службы и за пределами военного городка мог находиться, только располагая увольнительной.)
В библиотеке Петр расписался в книге посетителей и в условленное время был в условленном месте. Тоня сразу увидела его в окно и вышла к.нему. По ее нарядному виду Петр понял, что она ждала его прихода.
— Хотела пригласить вас к нам,— сказала Тоня,— да вот нежданно-негаданно приехали гости, мамина родня, тетка с мужем. Можно и нам пойти, места за столом хватит и пирогов тоже, только...
— Все ясно,— произнес Петр,— пироги, конечно, солдату годятся, но не в пирогах счастье.
— А в чем же ваше счастье, товарищ военный? — лукаво спросила Тоня.
«В вас, Тонечка!..» Но сказать так не посмел, а только подумал. Не потому не посмел, что боялся рассердить ее. Он уже знал — за такое не сердятся, даже если в шутку сказано, ну а если всерьез, то тем более... Не посмел совсем по другой причине. Потому что боялся — она может ему поверить...
И наверно, она опять поняла, почему он молчит. Она была
очень чуткая, эта прехорошенькая и на первый взгляд даже легкомысленная Тоня.
— Так что же мы будем делать? — спросила она задумчиво, почти грустно.
Петр испугался, что она сейчас повернется и уйдет. Уйдет, ничего не сказав, уйдет насовсем, и он ее никогда, никогда больше не увидит...
Но она все-таки не ушла, сказала, что можно пойти погулять в городской сад. Они отправились в сад, гуляли там по темным аллейкам, но уединения искали многие пары, и из сада пришлось уйти. Потом они очень долго ходили по спящим улицам, а остаток уже посветлевшей ночи просидели на лавочке у Тониных ворот.
О чем они говорили? Говорили они все время: молчания они не могли себе позволить. Говорили обо всем, но не решались — ни он, ни она — заговорить о том, о чем больше всего хотелось заговорить. Но так как не решались оба, то об этом главном и не было сказано даже намеком.
Ушел Петр в полном смятении, укоряя себя во многих смертных грехах — ив подлости, и в трусости. Смятение его было настолько велико, что он даже не заметил, как миновал пропускной пункт и оказался на территории военного городка. Очевидно, его приняли за сверхсрочника (не может же срочнослужащий возвращаться в часть наутро) и пропустили без проверки документов.
До подъема Петр не успел даже заснуть. Вообще-то он не обязан подниматься в столь раннее время. Сейчас все ринутся на конюшню убирать лошадей. Он от этого теперь избавлен, его служебный день начинается после завтрака в восемь ноль-ноль. В это время появляются в казарме средние командиры и начинаются занятия во взводах. А ему, поскольку еще
не с кем заниматься, надлежит в восемь ноль-ноль явиться к начальнику школы помкомэску Рюхину и получить задание на день. Так что можно было поспать еще час-полтора. Но
Петр раз и навсегда запретил себе даже думать об этом. Живешь в казарме у всех на виду — соблаговоли подчинять-ся общему распорядку.
Поэтому Петр поднялся вместе со всеми бойцами, вышел на манеж, сделал зарядку, вместе со всеми умылся из общего умывальника (двенадцать сосков под длинным корытом из оцинкованного железа).
Время до завтрака употребил с пользой. Написал домой
родителям необычайно длинное письмо. Даше не написал: все время ушло на письмо отцу-матери.
Задание на этот день Петр получил очень хлопотное. Он должен был выяснить на товарной станции Никольск-Уссурий-ский, прибыло ли оборудование для кабинета по подрывному делу. Если прибыло, организовать доставку в эскадрон. Если же не прибыло, отправиться в штаб Приморской группы войск (так именовались войска Особой Краснознаменной Дальневосточной армии — ОКДВА, дислоцированные в Приморском крае) и там добиться у коменданта ясности, когда отгружено оборудование и где сейчас оно находится.
Очень даже нелегкое задание было поручено Петру. Собственно, первую-то половину задания выполнить было нетрудно. За какой-нибудь час, пропутешествовав, правда, несколько раз из товарной конторы на склад и обратно, Петр выяснил, что интересующий его груз на станцию Никольск-Уссурийский не поступил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52