не каждому достает необходимой природной ловкости. Лозу надо не сломать, даже не срубить, а ссечь, и так ссечь, чтобы срез был чистый, как бритвой сделанный. А это получится только в том случае, когда плоскость клинка полностью совпадет с плоскостью удара, точнее, с плоскостью движения клинка. в ударе, да еще если ссекать лозу не серединою, а самым остро отточенным концом клинка. К тому же все это надо проделать на стремительнейшем скаку, так как учитывается не только сколько лоз ссечено и как они ссечены, но и за какое время.
И вот чтобы соблюсти все эти условия состязания, надо овладеть в полной мере искусством рубки лозы и всаднику и коню, каждому, понятно, в зависящей от него части.
Одним из лучших, а может быть, и самым лучшим конником в нашей кавалерийской дивизии считался командир нашего отдельного саперного эскадрона Долгополенко. Он чаще других завоевывал первенство на регулярно устраиваемых штабом дивизии состяза-
ниях. Он отлично вел коня на препятствия, отлично выполнял все фигуры вольтижировки, но наибольшее количество победных очков в общем зачете добывал рубкою лозы.
Любо было посмотреть на комэска Долгополенко, когда он мчался меж станков на своем сером в яблоках жеребце, а лозы, ссекаемые его острой шашкой, тихо, не изламываясь в полете, падали на землю тут же возле станков — первый признак особо мастерской техники удара. Залюбоваться можно было и его конем: он летел по дорожке, расстилаясь на скаку, и полет его был стремителен и ровен.
Выдра, конечно, не могла равняться в резвости с командирским скакуном, хотя, выкладывая все свои силы, уступала ему не так уж значительно, зато преодолевала всю дистанцию — длиною примерно в сто метров — тоже исключительно ровно. Кроме того, Выдра хорошо, я бы сказал, отважно шла на препятствия, даже на самые грозные, и седоку надо было следить лишь за тем, чтобы не «задернуть» ее и вовремя приподняться на стременах — «облегчиться».
Вот по этой причине я и оставил у себя Выдру, хотя мог взять более выигрышную на вид лошадь».
Первая поездка Петра состоялась в разгар пряного дальневосточного лета. Послали его в коммуну бывших партизан, боровшихся когда-то с белогвардейцами и японскими оккупантами. Она была расположена неподалеку от знаменитого села Анучино (один из опорных пунктов партизан Приморья, упоминается в «Разгроме» Александра Фадеева), в живописном распадке между западными отрогами Сихотэ-Алиня.
Петр выехал спозаранку, сразу после подъема: расстояние было изрядное, а велено было обернуться за один день. Наполнил седельные кобуры овсом, в сумы уложил положенный в поход НЗ — банку говяжьей тушенки и пачку галет, в планшетку — тщательно подготовленные тезисы доклада и двинулся неспешной рысцой по осевой улице военного городка.
В поездку Петр отправился один, хотя у него уже появился коновод, положенный ему по должности командира взвода.
Когда Петр узнал, что у него будет коновод, то и обрадовался: отходила, что там ни говори, очень даже обременительная ежедневная чистка и уборка лошади,— и одно-
временно смутился: вдруг назначат ему в коноводы кого-нибудь из тех, с кем ехал долгих три недели в одной теплушке, а потом провел год в одной казарме. По-видимому, эскадронное начальство учло ситуацию, и коноводом к новоиспеченному командиру взвода определили бойца-второгодника, в чем, конечно, тоже была для Петра своя неловкость. Но тут уж ничего не поделаешь, если хоть и не по своей инициативе, а все же неосторожно уселся не в свои сани.
Кстати, как только вывесили приказ, к Петру пришел проситься в коноводы Семен Кобчиков.
— Что ты, Сеня! — сказал ему Петр.— Ты теперь сам командир, по два угольника на каждой петлице.
— А я их сыму, в коноводах способнее,— ответил Семен Кобчиков.— Гораздо лучше...
— Чем же лучше-то?
— Запросто,— сказал Кобчиков и пояснил: — Командир на занятиях, а коновод сам себе хозяин, хошь сиди, хошь лежи. Солдат спит, а служба идет.
Кобчиков был верен себе: за словом в карман не лез. И Петру вспомнилось, как этот же Семен Кобчиков однажды едва не поставил его в тупик.
Было это еще в полковой школе. На полевых занятиях отделению Петра было задано перебросить через ручей мостик, достаточно прочный, чтобы пропустить полковой обоз. Мостик соорудили, но времени затратили больше положенного по норме. Петр построил отделение в одну шеренгу и высказал все, что думал по поводу сделанной работы. Все молчали, понимая справедливость упреков своего отделенного. И только Семен Кобчиков поднял руку:.
— Разрешите сказать, товарищ командир отделения.
— Говори.
Кобчиков сделал шаг вперед и произнес:
— Вот вы нас ругаете, товарищ командир отделения, за плохую работу, а товарищ Сталин сказал: нету плохих работников, а есть плохие руководители.
И продолжал смотреть прямо в лицо Петру ясными, правдивыми и преданными глазами. По счастью, Петр сумел подавить минутную растерянность и невольное раздражение и отыскать нужные для ответа слова:
— Товарищ Сталин правильно сказал. И ты, товарищ Кобчиков, правильно упрекнул меня. Действительно, вина моя. Многие из вас, и ты в том числе, товарищ Кобчиков, работали сегодня плохо, даже очень плохо, а я никого не наказал. Учту на будущее эту свою ошибку.
Такой вот был Семен Кобчиков; обзаводиться таким коноводом Петру было вовсе ни к чему.
А определенного ему коновода, по забавному совпадению, тоже звали Петром, к тому же не просто Петром, а еще и Петром Петровичем.
— В нашей забайкальской станице так заведено, чтобы старшего сына всегда по отцу называть,— пояснил он своему новому начальнику.— Вот и в нашем роду испокон веку заведено старшего сына окрещать Петром. Вот я первый родился из сыновей, значит, Петр...
— А у тебя дети пойдут, как старшего сына назовешь? — полюбопытствовал Петр.
— Петром, понятно.
— Ну а я тебя буду звать тезкой,— улыбнулся Петр-начальник.
— Хоть горшком зовите, только в печку не ставьте,— в тон ему отозвался Петр-коновод.
Так у них с первых дней установились самые добрые отношения. Они остались и на все время совместной службы.
Петр Петрович был не силен в грамоте, но не от лености или пренебрежения, а потому, что рано остался без отца и почти весь груз отцовских забот, которых в многодетной семье было через край, принял на свои мальчишеские плечи.
Петр без труда убедил своего тезку, что грамота и ему в жизни не повредит, и они по взаимному согласию каждый день уделяли час, а то и больше «грамотному делу», как выразился обучаемый. В чтении упражнялись по гарнизонной газете, в письме и решении задач — на грифельной доске, а по всем остальным предметам — географии, естествознанию, истории — обучение велось, по необходимости, «устным» методом. У Петра Петровича были цепкая память и неуемная любознательность, и рассказывать ему было одно удовольствие.
Забегая вперед, скажем, что и Петр Петрович в долгу не остался. Забайкальский казак, природный конник, который ездить верхом научился едва ли не ранее, чем ходить, он в совершенстве овладел всеми видами конного спорта и сумел многому обучить своего командира. Но подробно об этом расскажем в своем месте.
Конечно, и приятнее и удобнее было бы в поездке вдвоем, не говоря уже о том, что командир с коноводом выглядит куда солиднее, чем командир без коновода, но Петру Петровичу предстояло в этот день принимать участие в дивизионных состязаниях по преодолению препятствий и рубке
лозы. И пришлось Петру поехать к партизанам-дальневосточникам одному. Сначала дорога пролегала неподалеку от берега быстротекущего Суйфуна, который, оставив позади город и приняв пару притоков, уже набирал здесь силу и в местах скопления мелких островов, поросших густым тальником, достигал полукилометровой ширины. Затем дорога круто повернула на восток, в сторону смутно проступавших на горизонте отрогов дальнего, еще невидимого горного хребта.
В движении Петр строго придерживался уставного распорядка: десять минут трусцой, десять минут крупной рысью, пять минут шагом в поводу, и снова так же. Через два часа пути полный отдых и коню и всаднику — десять минут.
При таком распорядке, как нетрудно убедиться несложным подсчетом, да и не раз проверено опытом, средняя скорость составит двенадцать-тринадцать километров в час. А так как рысь у Выдры размашистая, то обойдется на круг и по четырнадцати -пятнадцати километров. При таком темпе можно было успеть обернуться за один день, если, конечно, не очень задерживаться в коммуне.
Постепенно подобрались к предгорьям хребта, ровная местность сменилась пересеченной, дорога то опускалась в распадок, то вздымалась на перевал. Пересекая широкий распадок, который можно было назвать и долиной, Петр по шаткому мостику перебрался через звонкую речку с изумительно чистой водой и певучим названием Эрльдахоу. Речка мчала свои струи на север, на выходе из предгорий Сихотэ-Алиня сливалась с другой такой же пленительной и звонкой речкой Тудагоу, и, соединившись, они давали начало полноводной Уссури.
Степь осталась позади, на подступах к предгорьям; теперь дорога пролегала по не тронутой человеком уссурийской тайге. Петр вырос в деревне, в Прикамье, где еще не успели свести на нет могучие леса и боры; он любил лес и часто хаживал по его тропам. Едучи на Дальний Восток, любовался из окна теплуш-
нескончаемыми таежными массивами Восточной Сибири и абайкалья. Но такого дивного и щедрого буйства природы, какое теперь представилось его взору, ему еще не приходилось видеть.
Казалось, представители всех климатических зон собрались на праздник изобилия здесь, в уссурийской тайге. Сибирская сосна соседствовала с маньчжурским орехом, с раскидистых сучьев могучего дуба свисали прихотливо переплетенные кольца тропических лиан, меж густо-зеленых пихтовых ветвей
проглядывали исчерна-фиолетовые гроздья дикого винограда. Деревья росли часто, и взору трудно было проникнуть в глубь тайги. А на нижнем этаже вовсе непроницаемой плотной стеной вставал густой подшерсток из множества видов кустарников и лесных трав, в гуще которых прятался и знаменитый, овеянный легендами «корень жизни» — женьшень.
Петру вспомнилось давно читанное или давно слышанное народное сказание. Когда господь бог сотворил землю, то тут же, не откладывая дела в долгий ящик, принялся засевать ее семенами различных злаков, трав и деревьев. И так как был он не только всемогущ, но и всеведущ, то каждое место на земле засевал злаками, травами, кустарниками и деревьями соответственно климату этого места. Работал с усердием, можно сказать, с азартом, заранее любуясь результатами своих трудов, но в увлечении своем слегка просчитался и, когда семена были все издержаны, с огорчением обнаружил, что остался незасеянным изрядный кусок азиатского материка — между рекой Уссури и побережьем Тихого океана, теперь именуемый Приморьем, или, иначе, Уссурийским краем. Надо было как-то выходить из положения. Господь бог тщательно вытряс из мешков все, что там осталось, собрал весь этот семенной фонд в грудку, хорошо перемешал и засеял едва не обездоленный край земли, сказав: «Пусть все посеянное мною произрастает здесь вовеки!»
Вот так и возникла на лице земли удивительная неповторимая уссурийская тайга. Дальневосточные партизаны радушно встретили посланца родной Красной Армии. Его ждали, и обед был уже готов.
Петр хотел было сразу приступить к докладу, но председатель коммуны, рослый бритоголовый здоровяк с вислыми казацкими усами, сказал:
— Допрежь работы накормить треба. Так что, дорогой товарищ командир, ласково просим.
Обед был отменно хорош — куда там комсоставской столовой, да и где армейским поварам раздобыться свежеубойной баранинкой или только что выловленными форелями! Петр, на радость гостеприимным хозяевам, ел со старательностью молодого волчонка и, встав из-за стола, сразу подумал, что неплохо бы прикорнуть на часок. Но времени у него было в обрез, и пришлось сразу же после царского обеда приступить к работе.
После доклада завязалась оживленная беседа. Но отвечать на вопросы, которые задавались здесь, было куда труднее, чем, скажем, на вопросы аптечных девушек.
Партизаны, кровью своей отстоявшие дальний край от белогвардейцев и разноплеменных интервентов, сознавали себя рачительными хозяевами этой земли, ответчиками за ее будущее. Оттого во многих вопросах звучала тревога.
— Пошто допустили японца в Маньчжурию?
Петр пытался объяснять, что за Маньчжурию мы решать не вправе, но ему тут же возразили:
— Разве непонятно, что японец неспроста в Маньчжурию попер? Хочет закрепиться там, хозяином стать, чтобы со всех сторон наше Приморье обложить.
Петр начал было про чужую пядь и про свой вершок, но его даже не дослушали.
— Нет, японца вершком не насытишь. Он уже один раз примерялся весь Дальний Восток захватить. Ты знаешь ли, дорогой товарищ, сколько наших людей полегло здесь в гражданку? Из одного нашего села до сотни наберется. Как же можем мы терпеть, что японская армия снова у нашей границы?
На это Петр мог лишь ответить, что эту опасность наше командование, конечно, понимает и недаром у нас на Дальнем Востоке такие силы.
— Сами знаете,— добавил Петр,— сколько и чего здесь у нас, я вам сказать не могу, мне этого знать не положено, Одно скажу: командующий Приморской группой носит на пет-
лицах четыре ромба. Вы в военном деле смыслите, и вам, стало быгь, понятно, что к чему.
Четырьмя ромбами Петр заметно успокоил своих оппонен-тов.
Петра не хотели сразу отпускать, уговаривали остаться еще хотя бы на день.
— Привезем стариков с пасеки и с дальних заимок, им тоже любопытно с молодым командиром откровенным словом перемолвиться,— сказал председатель коммуны.
Однако же все хорошо понимали, что такое военная дисциплина, и потому особо не настаивали, попросили только приезжать почаще. Петр, понятно, поблагодарил за приглашение, но опять же сказал, что дело тут не за ним — он-то всегда рад,— а за комиссаром эскадрона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52