.. Так вот и гуляет красный столбик в градуснике промеж пятидесяти и шестидесяти: то пятьдесят два, то пятьдесят девять, то пятьдесят пять, то шестьдесят... И так всю зиму. Но это не всегда, поэтому не пугайтесь.
— Ну, а летом?..— уже совсем робко спросила Аля.
— Летом жара. Летом, можно сказать, отличная погода. Если бы только дождики почаще. Но дожди редки. Сухое лето по большей части. Потому и небо ясное, и солнышко припекает. Да еще, заметьте, здесь у нас летом день долгий. Солнце встает рано, заходит поздно. И ночи светлые.
— Как в Ленинграде! — обрадовалась Аля.
— Еще светлее. Приленск ближе к Полярному кругу... И потому, что свету и тепла много, растет все очень споро. Если, понятно, влаги достаточно. Вот, например, на речных островах. В половодье их заливает. Так, поверите, только вода сойдет, уже трава зеленеет. Приедешь на остров через неделю — трава по колено. Еще через неделю — по пояс. Месяца не пройдет, в траве рослого человека не видно. Растет все как на дрожжах... Да хоть бы тот же тальник. У вас там это прутики. А здесь деревья! Да какие!.. Вот поближе к Прилен-ску подойдем, там по всей ширине острова песчаные, намывные. А на них тальник растет что твоя сосна!.. Метров по двадцать, по двадцать пять. И ольха тоже... А ягод-то на островах!.. Смородиновые кусты выше роста человеческого. И весь куст ягодой усыпан, листьев не видно...
Иван Кузьмич очень любил свой край и мог рассказывать о нем без устали. Петр слушал с большим интересом, не предполагая, однако, как потом ему пригодится многое из услышанного от приленского старожила, горячего патриота своего далекого и сурового края.
Выйдя на палубу, Аля зажмурилась от ярких, бьющих в глаза солнечных лучей.
— Мы, кажется, ошиблись маршрутом,— сказала она Петру.— Ехали на Крайний Север, а прибыли в субтропики!
— Я рад, что Приленск нас так жарко встречает,— ответил ей Петр.— А еще больше рад твоему хорошему настроению.
— Это просто поразительно! — продолжала восторгаться Аля.— Какое сегодня число?
— Первое сентября.
— В Ленинграде такая жара бывает только в конце июля, и то не каждый год.
— Так, может быть, и здесь это только в ознаменование нашего приезда!
— В таком случае это еще приятнее. Но где же все-таки Приленск? Сказали — утром.
— Приленск, если верить географической карте, на левом берегу Лены. Значит, вероятнее всего, за этими плоскими островами. Обогнем их и увидим город.
Петр не ошибся. Пароход спустился вдоль очень длинного низкого острова, густо поросшего молодым тальником, обогнул далеко выдвинувшуюся в реку песчаную косу и вошел в протоку, отделяющую остров от коренного берега.
Километрах в полутора вверх по течению виднелось что-то вроде речного порта: несколько дебаркадеров и протянувшаяся на сотню-другую метров высокая стенка причалов.
— Город, город где? — недоумевала Аля.
— Где пристань, там, наверно, и город.
Но пока что ничего похожего на город не было видно. Вдоль причалов протянулись только приземистые деревянные здания товарных складов, обнесенные высокими деревянными же заборами.
Кто-то из пассажиров объяснил, что город от пристани «верст семь, не менее», и Аля утихла. Но тут же и встревожилась: как добираться в такую даль? Успокоил Петр, сказав, что их должны встретить.
Встретил их человек могучего сложения, благодаря дородности своей не показавшийся даже высоким, хотя и был на полголовы выше Петра. Отрекомендовался Василием Васильевичем, начальником отдела снабжения, и сообщил, что ему поручено встретить прибывших и доставить их на квартиру.
— Прямо на квартиру? Замечательно! — обрадовалась Аля.
— А как иначе?.. У нас без квартиры нельзя,— пояснил Василий Васильевич.— Вы не глядите, что сейчас жарко. Сентябрь у нас месяц зимний. Оглянуться не успеете, как мороз вдарит. Но квартиру вам отвели самую лучшую, в бараке с центральным отоплением, так что вам зима не страшна.
Аля, понятно, обрадовалась, услышав про самую лучшую квартиру, хотя ее несколько насторожило упоминание о бараке. Но успокоила себя соображением, что, может быть, это всего-навсего местный жаргон.
Быстро, при активном содействии Василия Васильевича, погрузились в видавшую виды полуторку. Перину выносил Петр, и, лишь закидывая ее в кузов, Василий Васильевич оценил силенку вновь прибывшего начальника цеха, после чего проникся дополнительным к нему почтением.
Алю посадили в кабину, хотя она упорно отказывалась, предоставляя место Глафире Федотовне. Спор решил шофер полуторки:
— Садись, которая помоложе! Пришлось подчиниться.
Ехали не больше пяти минут. Аля удивилась: так быстро семь километров?.. Еще больше она удивилась, когда, выйдя из кабины, увидела, что стоит перед длинным одноэтажным бревенчатым строением с несуразно квадратными окнами. Ей даже и в голову не пришло, что они доехали. Непонятно было лишь, почему ей велели выйти из кабины...
Как перенести столько ударов сразу!,. А может быть, это и лучше, что все сразу?.. Каждый из них порознь поверг бы ее в смятение. Но когда их сразу столько...
Самая лучшая квартира — это не квартира, а одна жалкая комната. И не комната даже, а какое-то стойло... Бревенчатая, проконопаченная не то паклей, не то мохом, с одним большим, нелепым, совершенно квадратным окном. А центральное отопление — это укрепленная под окном, длинная — видимо, из нескольких состыкованных секций — ржавая батарея, которая парит и сочит, под ней вдоль стены широкая лужа. Ни в комнате, ни в коридоре, общем на четыре комнаты, никакого намека на умывальник или туалет...
На голой, без единого деревца площадке, с двух сторон запертой высокими заводскими оградами, с третьей — полувысохшей проточкой, захламленной до невозможности отходами кожевенного производства, и четвертой стороной упирающейся в проезжую дорогу, соединяющую пристань с городом,— на
этой площадке еще два таких же длинных бревенчатых барака, один барак, обшитый серым тесом (каркасно-засыпной), и десятка полтора вразброс посаженных изб. Это, по-видимому, весь жилой фонд кожкомбината, и, похоже, Василий Васильевич нимало не покривил душой, когда говорил о «самой лучшей квартире»... А как иначе сказать, если остальные еще хуже?..
А до города, как выяснилось, около пяти километров. Значит, жить предстоит здесь, и только здесь, на этом пятачке голой земли, между заводскими заборами, захламленной протокой и пыльной дорогой...
Все это Аля поняла и осознала за недолгое время, пока Петр и Василий Васильевич перетаскивали багаж в комнату. Она ни словом, ни жестом не выдала себя. Но, видно, очень горестное было у нее лицо. Глафира Федотовна подошла к ней и сказала:
— Не убивайся. Я надеюсь, все наладится.
Петру и квартира, и все окрест ее тоже, конечно, не пришлись по сердцу, и он в первый, пожалуй, раз подумал, что у пресловутой северной романтики особый привкус. Но рассудил по-мужски: дело сделано, и сразу его не переделаешь. Обратного пути нет. Прежде всего никто его, Петра, не отпустит, а самовольно можно перебраться только в тюрьму. Да если бы и не жесткий закон, все равно раньше будущего лета на Большую землю не выберешься. А раз так, то к чему душу травить, к чему терзаться попусту?..
А что творится с Алей, он увидел и понял только после того, как Василий Васильевич ушел и они остались одни. Аля накинула крюк на дверь, приткнулась к какому-то узлу и, закрыв лицо руками, заплакала навзрыд.
Да, конечно, так безрассудно не поступают. Надо было ехать одному, обосноваться здесь как следует, потом привезти их... Но велика ли цена запоздалому раскаянию...
Хорошо, что Петр догадался пойти в контору. Там, как он понял, его сегодня еще не ждали (надо же человеку «обустроиться» на новом месте) и тем радостнее встретили.
Директор кожкомбината, мужчина очень невысокого роста, лет тридцати пяти, в каком-то сиреневом костюмчике и серой велюровой шляпе, которую он почему-то не снимал и в кабинете, шагнул Петру навстречу и взмахнул коротенькими руч-
ками, как бы собираясь обнять вошедшего, но тут же застеснялся и поспешил схватить протянутую ему руку.
— Очень рады, очень рады!..— повторял он. Подвел Петра к узенькому диванчику, стоявшему у стены против директорского стола, усадил и сам уселся.
Заметно обрадован был также и смуглолицый худощавый грузин (так определил Петр) в длинном синем молескиновом халате и стоптанных юфтовых сапогах. Он тоже подошел к Петру и крепко потряс ему руку.
— Начальник кожевенного цеха Юсупов,— представил его директор,— а моя фамилия Хомячков, звать Василий Про-копьевич.
— Это я знаю,— сказал Петр и отрекомендовался.
— Мы вас очень заждались, Петр Николаевич,— произнес директор.— Из наркомата нам сообщили в конце июля. Вот с тех пор и ждем.
Петру послышался укор в словах Хомячкова, и он попытался оправдаться:
— Мне было сказано прибыть в Приленск не позднее начала сентября...
— Я не в обиду вам, а хочу объяснить, почему так ждем. Еще в конце зимы начальника цеха... сняли. Рашид Юсупович согласился принять цех...
— Временно,— пояснил Юсупов,— больше некому. Думал, месяц-другой, да затянулось...
— Вот потому и ждем,— заключил Хомячков.
— Ну вот и дождались,— улыбнулся Петр.
— Теперь и я согласен улыбаться,— сказал Юсупов и блеснул в широкой улыбке хорошими белыми зубами.
Из конторы Петр вышел в приподнятом настроении. Его ждали, его приезду обрадовались, на него надеются, он здесь нужен. Конечно, все это должно было если не вовсе заглушить досаду по поводу прискорбных бытовых неустройств, то уж безусловно в значительной степени уменьшить ее.
Петр намерен был вернуться домой: он оставил женщин в подавленном состоянии, им нужна его помощь. Но Юсупов так просил хотя бы мимоходом заглянуть в цех, что Петру неудобно было противиться.
Почти сразу за проходной будкой начинался бревенчатый одноэтажный корпус, протянувшийся более чем на сотню метров. Много заводских корпусов довелось повидать Петру, но деревянных среди них не было. Да, казалось бы, и не могло
быть. Кожевенное производство мокрое, почти все его технологические процессы протекают (очень уместное здесь слово) в водных растворах.
— Почему деревянный построили? — спросил Петр Юсупова.— Надолго ли его хватит? Не по-хозяйски это.
— Конечно, каменный лучше,— согласился Юсупов с таким виноватым видом, словно именно он недоглядел.— Только где его взять, столько кирпича?.. На всю республику один завод, да и тот за сто километров. Кирпича на печки не хватает.
— Что же, каменных зданий не строят?
— Можно сказать, что не строят. Всего в городе, кроме старинной каменной церкви, наберется ли пять каменных домов или нет, не знаю.
— Почему так?
— Говорят, нельзя здесь каменные дома строить, потому как вечная мерзлота.
Этот довод показался Петру вовсе не убедительным. Если вечная мерзлота, то здание стоит как на скале. Чего же лучше? Но Юсупов разъяснил, что мерзлота под зданием постепенно оттаивает, здание дает осадку, не всегда равномерную, и стены не выдерживают, растрескиваются.
— Да вот сами можете сходить посмотреть, есть в городе такое здание — пединститут. Все стены в трещинах...
Цех, неприглядный снаружи, ничем не порадовал и внутри. Сразу, едва Петр вошед в первое по ходу процесса отмочно-зольное отделение, понятно стало, что построен цех применительно к самой примитивной технологии, с максимальной долей ручного труда. Убедительнее всего это подтверждалось тем, что для мездрильной машины места не нашлось и понадобилось соорудить для нее специальный прируб сбоку основного помещения. И внутри везде было дерево. Толстыми лиственничными плахами забраны полы, такими же плахами — квадратные с закругленными углами чаны, отмочные и зольные.
После этого Петр ничему уже не удивлялся: ни тому, что на заводе нет двоильной машины, ни тому, что мездрильная машина есть, а кожи мездрят вручную... Но когда перешли в следующее, мягчильно-дубильное отделение, пришлось удивиться.
— Не понимаю, как вы обходитесь одним гашпилем?..— спросил Петр Юсупова.
— Обходимся...— как-то неуверенно ответил Юсупов, явно недопонимая истинного смысла вопроса.
— Как промываете товар после мягчения? — уточнил Петр свой вопрос.
— В чану. Выгружаем товар из гашпиля на пол. Потом перевозим тачками и бросаем в чан с чистой водой.
— И никто не говорил вам, что поступать так опасно? Что можно перемягчить кожи, испортить их?
— Мы следим, чтобы кожи долго не лежали, чтобы быстрее попали в чан.
— Все равно плохо,— сказал Петр и, видя, что Юсупов недоумевает, пояснил:— Если сразу, не дав кожам обтечь, сбросите их в чан, то занесете туда много мягчильной жидкости и процесс мягчения, уже ненужный и вредный, будет продолжаться в чану. А если, выгрузив кожи из гашпиля, дадите им полежать, чтобы они обтекли, то процесс мягчения будет интенсивно продолжаться в куче и кожи просто поползут.
— Как же быть? — растерянно спросил Юсупов.
— Промывать кожи после мягчения во втором гашпиле на проточной воде.
— Так нету же второго гашпиля!..
— Потому я и спросил: как обходитесь?.. Я сам вам отвечу, как. Выгружаете кожи из гашпиля, так сказать, заблаговременно, не доводите процесс мягчения до конца. Верно?..
— Верно...— признался Юсупов. Петр грустно усмехнулся:
— Я не в укор. Другого выхода у вас просто нет. Как говорится, не от хорошей жизни. Но по этой причине кожи у вас получаются жесткие, иногда даже ломкие.
— И это верно,— подтвердил Юсупов.
— А иначе и быть не может. Тут между двух огней: или — или. Вы мне вот что скажите: много у вас начальников цехов и директоров привлекали к ответственности за порчу товара?
— Очень даже много посадили...
— Так вот, можете мне поверить: добрая половина из них пострадала из-за этого самого гашпиля, точнее, из-за того, что нет второго.
После этого разговора Юсупов стал смотреть на нового начальника цеха совсем другими глазами и, проводя его дальше по цеху, сам, не ожидая вопросов, рассказывал о всех узких местах, препятствующих нормальному течению всего производственного процесса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52