Да, если откровенно, некогда было размышлять и раздумывать. На фабриках мгновенная перестройка, вместо гражданского ассортимента — военный заказ. Казалось бы, все было предусмотрено мобилизационным планом, но после первых же недобрых дней войны все пришлось перекраивать. Западные фабрики вышли из строя. Интендантские склады при спешном отступлении взрывали. Все больше и больше необутых солдатских ног!.. Словом, работы не то что хватало — не успевали сделать самое необходимое, хоть и спали по три-четыре часа в сутки. А холостяки вроде меня неделями не выходили из наркомата. А потом страшный октябрь, немцы под Москвой, эвакуация... Страшнее, ужаснее ничего я в жизни не пережил...
Александр Ефимович остановился, плеснул себе в стопку одному, словно забыв о других, выпил одним глотком. Помолчал, зажмурившись, и заговорил снова:
— Это даже объяснить трудно... Одно скажу: страшная вещь смятение, и когда покажется, что оно всеобщее, то и тебя захлестывает, даже если ты и не трус... Я вовсе не хочу сказать, что вся Москва была в смятении. Девять из десяти, а может, и больше, не щадя себя трудились на заводах и фабриках. На фронт, совсем теперь близкий, прямо из заводских цехов шли снаряды, мины, отремонтированные танки, те же армейские полусапоги. Но эти люди работали в цехах, их не было видно... А тех, кто метался по улицам, норовя залезть в каждую машину, в каждый вагон на вокзалах, и залезал, отшвыривая в сторону женщин и детей,— тех было видно, и временами казалось, что все гибнет, что конец всему... Наш главк должен был выехать в Ярославль, там погрузиться на баржу, которую отбуксируют в Горький, где и быть нам, пока Москва под угрозой. Не буду рассказывать, как выезжали из Москвы, как добирались до Волги, как расстреливали с воздуха, загоняя нас в лес... Добрались все же. А вот когда погрузились на свою баржу, выяснилось, что ни начальника главка, ни главного инжене-
ра нет с нами и где они, неизвестно. Потом уж отыскались где-то в Ташкенте... И я почти целый месяц, пока находились в Горьком, управлял главком...
— Почему только месяц? — спросил Петр.
— Потому, что плохо управлял. Не обеспечил выполнение плана... А мне так осточертела вся эта неразбериха, что стал проситься в армию, интендантом хотя бы. Нет, ответили, одноглазых даже в интенданты не берут. Тогда стал проситься на производство, и, представь, уважили мою просьбу. Теперь я директор самого крупного в Москве ателье по пошиву модельной обуви.
— И теперь кому-то нужна модельная обувь? — изумился Петр.
— Теперь шьем сапоги для комсостава. А для высшего комсостава шьем даже на заказ, с примерочкой. Так что у меня даже маршалы бывают.
— Ты, я вижу, доволен, а я нет,— сказал Петр Александру Ефимовичу.— Мне бы куда как полезнее, если бы ты остался начальником главка, а еще лучше — за это время вышел в народные комиссары.
— И какая тебе в том корысть? — улыбнулся Михаил Иванович.
— Большая. Огромная. Сегодня бил челом наркому: экстракта дубильного просил, хоть бы пару вагонов. Не уважил мою просьбу нарком. А был бы в том кабинете свой человек — глядишь, дело бы и вышло.
— Навряд ли... — вздохнул Михаил Иванович.— Наш директор однокашник с наркомом и бывает у него чуть не каждый день, а дубителей и у нас не хватает.
— Как же выходите из беды? План-то ведь все равно спрашивают?
— Хромпик, слава богу, на Урале делают. На хромпик теперь нажимаем.
— Это и мне посулили подбросить,— сказал Петр.— Так ведь качество не то будет...
Михаил Иванович только рукой махнул.
— Не до жиру, быть бы живу... У тебя, кстати, положение должно быть лучше нашего, хоть мы и к начальству ближе.
— Не понял,— признался Петр.
— Сейчас поймешь. Леса-то есть у вас там или все тундра кругом?
— До тундры далеко еще. Леса, да еще какие! Тайга на тысячи верст во все стороны.
— И рек много?
— Реки!.. Реки у нас такие... — И Петр, не удержавшись, принялся рассказывать, какие в Приленском крае могучие реки, как широка и полноводна Лена, какие вокруг нее просторы, какие на ней острова...
— А по рекам, должно быть, ива растет?
— Растет, конечно. Только у нас ее тальником зовут.
— Пусть так. Это ведь лучший дубитель. Надрать корья, высушить, измельчить — и в дело.
— Про сыпню говорите, Михал Иваныч?
— Про сыпню.
— Долго, да и дорого обойдется.
— Дорого, да мило. Раньше, еще до революции, русская юфть, на ивовой корочке дубленная, на весь мир славилась. Да и теперь корочка эта выручить может.
— Говорили об этом старики рабочие, когда зашел разговор о нехватке экстракта.
— Правильно говорили. Старики зря не скажут. Тем более что корье не только сыпня. Можно соковые хода наладить. Не тебя учить. Я же помню, ты у нас в Прикамске мастером в соковарке начинал.
Когда Петр уходил, Александр Ефимович, полюбовавшись его дохой, на прощанье, однако, заметил:
— Ты угадал, оделся по погоде, но хорош бы ты был, если бы в Москве случилась обычная зима.
На следующее утро в заснеженный домик Полины Петровны явился участковый и сказал Петру, что он должен немедленно явиться в райвоенкомат.
Дежурный сразу провел его к военкому. Кряжистый пожилой подполковник строго посмотрел поверх очков на удивительную доху и попросил Петра предъявить военный билет. Внимательно пролистал все страницы, задержался взглядом на отметке о предоставленной броне и спросил:
— По какой надобности прибыли в Москву?
Петр подал ему служебное и командировочное удостоверения. Военком еще раз внимательно оглядел Петра, словно сопоставляя экзотический внешний вид его с достаточно солидным должностным званием, затем сказал:
— Ввиду того что срок действия вашей брони истек тридцать первого декабря минувшего года, призываю вас на действительную военную службу. Сейчас вам вручат призывную повестку. Сколько просите времени на устройство домашних дел?
— Домашних дел у меня здесь нет никаких,— ответил ему Петр.— Но я должен сдать в наркомат документы и отчитаться в подотчетных суммах.
— Сколько на это потребуется времени?
— Два дня.
— Предоставить два дня, не считая сегодняшнего,— приказал военком делопроизводителю.— С учетом этого времени выписать повестку.— Потом обернулся к Петру и пояснил: — Точно в указанный срок явиться сюда для зачисления в маршевую роту. Ясно?
— Так точно! — четко, по-военному ответил Петр.
Сойдя с электрички, Петр направился было в метро, чтобы ехать в наркомат, но потом сообразил, что наркомат всегда на месте, тогда как Ивана Кирилловича застать дома не так-то просто. А с ним надо было обязательно повидаться. Он на днях возвращается в Приленск и расскажет там, что произошло с Петром. Да и отослать с ним домой надо кое-что.
Ему повезло. Он застал Ивана Кирилловича, и не одного. У него сидел длинный тощий белобрысый человек в каких-то особенных очках, выручающих болезненно близорукие глаза, кандидат химических наук Богомазов, тот самый начальник химической лаборатории Приленского геологотреста, который в свое время отпускал Петру лабораторное оборудование и химикаты и даже помогал и делом и советом.
Петр показал им повестку и дал необходимые пояснения.
— Везет таким! — с откровенной завистью произнес Богомазов.— Я- полгода пороги военкомата обиваю, и все без толку...
— Кому ты нужен,— усмехнулся Иван Кириллович.— Ты же слеп, как сова в полдень.— Потом сверился с часами.— Вот что, друзья. Скажу хозяйке, вам принесут чаю, а я бегу. Волка ноги кормят.
— Все бежим,— ответил Богомазов и спросил Петра: — Чем ты занят вечером?
— Ничем...
— Тогда обмоем твою повестку. У моего тестя, слышал, наверно, про такого: академик... — и он назвал весьма известную фамилию,— сегодня отмечают какую-то семейную дату. Нюхом чую, будет выпивка. Приглашен и я с двоюродным братом. А я приду с двумя...
— Удобно ли?.. — засомневался Петр.
— Неудобно только штаны через голову надевать. Словом, жду тебя в шесть, нет, лучше в семь часов у Ильинских ворот. А точнее, у памятника героям Плевны. Знаешь такой?
— Знаю.
— Ауф видерзейн, герр Петер!
Пока ехал от Сретенки до Девичьего поля, все время точила неотвязная мысль: конечно, Василий Егорович Инчутин решит, что этого он, Петр, сам добился, и расценит это как дезертирство, как предательство. И было от подобной мысли очень тяжело. Потерять уважение такого человека...
В наркомате Петр сразу прошел в отдел кадров. Начальник отдела, багроволицый толстяк с узенькой темной повязкой на левом глазу, даже в лице переменился, когда Петр предъявил ему свою повестку.
— Какое имели право!.. — прохрипел он.— Номенклатура наркомата.
— Истек срок брони,— объяснил Петр.
— Кто оформлял броню?! — еще громче выкрикнул начальник отдела и даже кулаком по столу пристукнул.
— Послушайте,— сказал Петр, которому надоела чрезмерная экспансия кадровика,— какого дьявола вы на меня кричите? Оформлял такой же начальник отдела кадров, как вы.
— Командировку он же выдавал?
— Конечно.
— Почему не видел, что срок брони истекает? Петр окончательно обозлился:
— А сами почему не видели? Я вам предъявлял все свои документы в день приезда.
Кадровик помолчал и произнес приказным тоном:
— Дайте сюда вашу повестку. Петр покачал головой.
— Повестка вручена мне, а не вам. Вы мне скажите, кому я должен сдать документы и деньги?
— Должен прежде доложить наркому.
— Докладывайте.
— Уехал в Совнарком. Сегодня не будет.
— Понятно. Тогда я зайду к вам, товарищ начальник, завтра утром.
Богомазов вместе с двоюродным братом, хрупким юнцом с едва проступившим пушком на верхней губе, уже ждал его возле памятника.
— Пошли. Это совсем недалеко, здесь, на Солянке. Пять минут ходу.
Квартира академика занимала весь второй этаж внушительного особняка с кариатидами у входа. В таких квартирах Петру бывать еще не приходилось.
— И это все ему одному? — притворно ужасаясь, спросил Петр у Богомазова, пока они шли по длинному коридору.
— Тесно живут,— ответил Богомазов.— Семь дочерей, не считая сына, полдюжины теток и кузин, столько же приживалок. Поверишь, нет такой комнаты, чтобы в один присест всех за стол усадить. Обедают в две смены.
— В какую же мы попадем?
— Мы идем в комнату Леонида, сына хозяина дома, единственного, заметь. И потому стол в его комнате будет не хуже, чем главный стол. Или вам обязательно нужен главный?..
— Гость что верблюд: где привяжут, там и стоит,— неожиданно подал голос юный двоюродный брат.
В комнате, куда они вошли, уже находились трое: единственный сын Леонид, высокий цветущего вида блондин, и двое его товарищей по институту, тоже славно ухоженных молодых людей, но все же уступавших Леониду.
— Я привел с собой приленского друга,— сказал Богомазов, представляя Петра,— который сегодня среди нас, а завтра уезжает на поля сражений.
— Почему именно завтра? — спросил один из приятелей Леонида.
Петру не понравился игривый тон вопроса, и ответил он довольно резко:
— Потому что только сегодня получил повестку.
— В таком случае первый тост за отбывающих! — провозгласил Леонид и стал наполнять стопки какой-то зеленовато-желтой жидкостью.
— Нет-нет,— торопливо возразил Богомазов.— Сегодня семейный праздник, поэтому первый тост за благополучие этого дома и всех его обитателей!
— Твоя поправка принимается,— заметил Леонид. Все чокнулись и выпили.
— Что мы пили? — спросил Петр у Богомазова.
— Что-то спиртное... Не допытывайся, все равно не дознаешься. Не забывай, ты в гостях у химиков.
Петр удовлетворился разъяснением и, заметив, что все обстоятельно закусывают, последовал их примеру.
Тосты следовали один за другим с весьма короткими интервалами. Петр начал передергивать: завтра ему предстоял нелегкий день. Да и не затем пришел он в этот дом, чтобы «нагрузиться». Ему хотелось понять, как и чем живут сейчас эти люди, которых война коснулась уже почти непосредственно. Но все его попытки завязать серьезный разговор не увенчивались успехом. На все свои вопросы он получал предельно лаконичные ответы, а самая суть вопроса уходила в песок. И все время его настоятельно угощали, пододвигая то одно, то другое лакомое блюдо.
— Откуда все это... изобилие? — тихо спросил Петр у сидевшего рядом с ним Богомазова.
Конечно, если бы знал, что за этим последует, не стал бы спрашивать.
— Хозяин! — окликнул Богомазов шурина.— Вот мой любознательный друг интересуется, как попали на этот стол все эти дары земные. Он патологически честен, и в его кристальную душу проникла тревожная мысль: не съел ли он, неровен час, чужой кусок?
— Охотно объясню,— с полной готовностью отозвался Леонид,— объясню подробнейшим образом, чтобы успокоить чуткую душу. Вы ведь все знаете, у папы... я, простите, до сих пор его так по-детски называю... так вот у папы не знаю сколько, но много, очень много учеников. Рассеяны они по всем концам страны нашей. Папу все они помнят и чтут. И вы тоже, наверно, знаете, а если не знаете, то догадываетесь, что в огромной стране нашей есть... я о сегодняшнем дне говорю... есть места сытные и есть места... скудные. Так вот из мест сытных ученики привозят и присылают папе... Обязательно... Он даже не знает об этом... хотя, может быть, и догадывается. А заботятся о нем все и считают своим долгом... Да вот, например, эта прелестная рыба с Каспия, из Красноводска, а вот эта, не менее аппетитная, с Камчатки, бараньи ребрышки приехали целой тушкой из Киргизии и так далее. У содержимого каждой тарелки на этом столе своя география... А что присылают из мест скудных, с Урала, например?.. Ничего не присылают. Приезжают сами. И кормятся здесь от щедрот краев сытных. Так вот: сытные присылают, скудные поедают... Но не всё, не всё, я думаю, малую толику. Вы же знаете, сколько в этом доме людей?.. Нет, вы не знаете!.. Так я скажу вам: много, очень много... И чего это я... так разболтался?.. Давайте лучше выпьем еще по одной...
— Может быть, хватит, Леня?
— Не хватит!..
— Тогда посошок!..
Их уговаривали остаться переночевать в квартире академика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52