— И вы это знали?! — воскликнул Петр.
— Конечно.
— А что же меня не предупредили?
Тут Михаил Демьянович уже не усмехнулся, как тогда, а рассмеялся:
— Зачем было вам руки отрубать, тогда бы и не начали этого строительства.
«Вот оно что!» — подумал Петр и произнес вполне рассудительно:
— Но раз уж начали, надо доводить до конца. Главный бухгалтер посмотрел внимательно, даже пристально на своего директора и сказал:
— От меня помехи не будет, если вы сами к тому не вынудите...— Разглядел, что директору не вполне понятно, и дополнительно пояснил: — Министр вам приказ послал, а что клуб все равно строится, он ничего не знает. А я главный бухгалтер завода, я не могу не знать, что клуб строится: деньги-то я отпускаю. И потому, заметьте, отпускаю, что про приказ министра ничего не знаю. Такая вот занятная история. Министр про приказ знает, а про клуб не знает. А я про клуб знаю, а про приказ ничего не знаю... Ясно ли я все вам обсказал?
Петр подтвердил, что яснее некуда. И расстались они с Михаилом Демьяновичем после этой беседы вполне довольные друг другом.
На следующий день Петр получил приказ министра и, не показывая никому, запер его в сейф. Вот теперь уже пришлось поднажать. Работали круглосуточно, без выходных и к Новому году действительно вывели здание под крышу.
Теперь если бы и заявился министр, никакого обмана не обнаружилось бы. Но министр ни разу не заявился. Больше того, инженера производственного отдела, который курировал кожкомбинат, срочно отправили в командировку в самый дальний район с таким заданием, чтобы вернулся он оттуда не раньше, чем к весне. Так что из министерства никто на кож-комбинате не побывал и незаконное строительство клуба никто не обнаружил и не пресек.
Первое мая кожкомбинатовцы отпраздновали в своем новом клубе. Но недаром к жемчужинам народной мудрости, многовековой давности поговоркам, в последние годы прибавилась еще одна: ни один хороший поступок не остается безнаказанным.
Клуб-то построили. Довольно видное получилось здание, от чужих глаз не спрячешь. Ну и что в том беды?.. Очень даже многие как раз и закрыли глаза. Есть у кожкомбината клуб — и слава богу!.. Но дело-то в том, что на строительство клуба деньги израсходовали. И немалые — триста тысяч. И не те триста тысяч, на которые расщедрился было зампредсовмина, а кровные, кожкомбинатовские, тратить которые на никем не разрешенное строительство Петр не имел, конечно, никакого права.
Но пока что, до поры до времени, все идет, как говорится, по нормальной схеме. Клуб действует: кино крутят, поют и пляшут, все довольны и рады. И Петр доволен и рад, даже горд отчасти. Но вся эта радость и гордость — до первой ревизии.
А дальше опять по нормальной схеме. Пришла ревизия, установила, что незаконно израсходованы триста тысяч государственных денег. Акт ревизии на стол министру финансов — и закрутилась машина...
Пока Петр сидел в приемной горкома, ожидая, когда его вызовут «на ковер», все это не раз и не два пролисталось в его памяти. Особенно ясно запечатлелся разговор с секретарем горкома, который состоялся несколько дней назад.
Петр понимал, зачем его вызвали к секретарю горкома, и не ждал легкого разговора. Приготовился к жесткому. На снисхождение или какие-нибудь там поблажки не рассчитывал. Инчутин от всех коммунистов, тем более от занимающих руководящие посты, требовал строжайшего соблюдения дисциплины. Всякой — партийной, государственной, финансовой. И к тем, к кому благоволил, был особенно строг.
Войдя в кабинет, Петр поразился. Инчутин смотрел на него не строго, а скорее печально. Лицо его было не гневным, к чему приготовился Петр, а хмурым и усталым.
Ничего не ответив на приветствие Петра, Инчутин протянул ему бумагу.
— Читай!..
Петр прочел: представление министра финансов по поводу грубого нарушения директором кожкомбината имярек государственной финансовой дисциплины. И просит министр финансов у горкома партий санкцию на то, чтобы передать дело в прокуратуру для привлечения вышеозначенного директора к уголовной ответственности. Проще говоря, просит разрешения отдать под суд директора кожкомбината.
— Что же мне с тобой делать? — спросил Инчутин Петра, словно советуясь с ним о ком-то другом.
Что можно было ответить, кроме как:
— Вам виднее...
Посидели, помолчали, потом Инчутин вызвал заведующего промышленным отделом, передал ему представление министра финансов и распорядился:
— На следующее бюро.
Вот на это «следующее бюро» и вызвали сегодня Петра. Бюро уже началось, но, по-видимому, не с его вопроса, и он сидел в приемной в ожидании, когда позовут. Он не очень уж тревожился за свою участь, хотя и допускал, что могут отдать под суд: имеется такая статья в Уголовном кодексе. Но, допуская такое, все же надеялся, что суд разберется по существу, ведь по сути дела поступил он правильно и, стало быть, правда на его стороне. В то же время понимал, что угодить под суд и вертеться там под колючими вопросами прокурора куда как не сладко. Тем более что если уж суд состоится, то оправдать его вчистую просто невозможно. Все по той же самой причине: имеется статья в Уголовном кодексе. Самое льготное, на что он может рассчитывать,— это что приговор будет условный. Стало быть, судимость надолго повиснет на нем, как жернов на шее.
Одним словом, исход этого заседания бюро очень много значил для Петра... Всех людей, которые там, за тяжелой дверью, заседают на бюро и вскоре будут решать его судьбу, Петр хорошо знал. И все они хорошо знали его. Со многими из них был он в приятельских отношениях, с некоторыми, можно сказать, в дружеских: в теплое время охота или рыбалка, в зимнее — северная субботняя пулька.
В общем, все они знали Петра не один год и хорошо понимали, что толкнуло его на явное нарушение закона. Он был убежден, что многие из них в душе оправдывают его действия. Более того, он был совершенно уверен — есть среди них и такие, которые, окажись они на его месте, поступили бы точно так же, как поступил он. В то же время Петр, конечно, понимал, что одно дело нарушить закон под давлением не зависящих от тебя обстоятельств, и совсем другое —встать на официальном заседании и доказывать, что закон можно нарушать и что нет в этом ничего предосудительного, тем более ничего наказуемого. Вряд ли кто решится на это...
Петр так и не успел прийти к какому-либо определенному выводу. Подошел инструктор промышленного отдела Самсонов и сказал, что приглашают на бюро.
Как и положено, за длинным столом, приставленным к столу первого секретаря, разместились члены бюро горкома и те из приглашенных, кто по рангу был не ниже членов бюро. На сей раз таким был министр финансов. За этим же столом должен был сидеть промышленный министр, Иван Григорьевич,— он был приглашен, но его почему-то не было. И Петр не мог сразу понять, лучше это для него или хуже. Приглашенные низшего ранга, а также работники аппарата горкома сидели на стульях, расставленных вдоль стен кабинета.
Петру, как «виновнику торжества», полагалось сидеть в дальнем конце стола заседаний, наверно потому, что сидевший на этом месте был хорошо виден ведущему заседание.
Инчутин предоставил слово министру финансов. Тот доложил коротко и четко. Только факты и их оценку в точном соответствии с положениями закона. Говорил сдержанно и сухо. В сторону Петра ни разу не взглянул.
Член бюро, управляющий городским строительным трестом, благообразный, щеголевато одетый мужчина, первый попытался вступиться за попавшего в беду директора. Петр этого и ждал от него: тоже хозяйственник, лучше других понимает все сложности производственной жизни. И действительно, он поднял руку и спросил министра финансов, установлены ли какие-либо корыстные мотивы в действиях директора кож-комбината. Вопрос был явно риторический, никто из присутствующих не собирался искать корысти в поступках Петра. Так именно и ответил министр финансов.
Инчутин пригласил высказаться членов бюро. Прокурор города, сердито морщась, подтвердил, что налицо грубейшее нарушение государственной дисциплины, наказуемое в уголовном порядке. И в подтверждение сказанного процитировал соответствующую статью Уголовного кодекса.
— Ваше предложение? — осведомился Инчутин.
Прокурор насупился еще больше и с некоторым даже раздражением ответил, что у него всегда одно предложение: неукоснительно соблюдать законы.
— А конкретнее? — требовательно спросил секретарь горкома.
— Я вам процитировал статью Уголовного кодекса. Что может быть конкретнее? — ответил вопросом прокурор.
— Вас понял,— сказал секретарь горкома.— Другие предложения есть?
И вот тут наступило то самое отчужденное молчание, от которого у Петра побежал неприятный холодок по спине. Он посмотрел на управляющего стройтрестом. Тот вздохнул, зачем-то застегнул верхние пуговицы своей щегольской кожаной курточки и... отвел глаза. И тогда только Петр заметил, что кроме Инчутина и пожилой женщины, писавшей протокол, никто из присутствующих не решается взглянуть на него.
— Других предложений нет?..— с нажимом на последнем слове спросил секретарь горкома.
Петр уже утвердился в мысли, что дела его плохи, но тут размеренный, в значительной степени предопределенный, сугубо деловой ход заседания круто преобразился. Словно шквал налетел. Взорвался высокий грузный человек с длинными буденновскими усами на широкоскулом рябоватом лице, сидевший во главе длинного стола для заседаний. Это был председатель городского Совета, участник гражданской войны, бывший командир партизанского отряда, громивший некогда белые банды Пепеляева.
— Что значит нет?! — рявкнул он и громыхнул кулаком по столу.— Кого собрались судить? — И тяжелым взглядом уставился на министра финансов и прокурора, сидевших рядышком по другую сторону стола, как раз напротив него.— Нарушение государственной дисциплины!.. Напустили туману! Навели тень на ясный день!..
— Выбирайте слова, товарищ Ахметов,— негромко, но строго произнес министр финансов.
— А мы все уши развесили,— продолжал старый партизан, пропуская мимо замечание министра.— Ах, такой-сякой! Триста тысяч у казны украл! Государственную дисциплину нарушил! Да он, если хотите знать, самый дисциплинированный из всех, сколько нас тут сидит...
— Это уж ты через край хватил, Сабир Ахметович,— заметил сидевший с ним рядом второй секретарь горкома.
— Не через край, а в самую меру,— отмахнулся от него Ахметов.— Сколько решений по кожкомбинатовскому клубу вынесено?.. Два раза, не один, а два раза в постановление городской партконференции специальный пункт записывали!.. Мы тут все, члены бюро, члены горкома, обязаны выполнять постановление партконференции?.. Обязаны или нет?!.. Молчите?.. Нечего сказать!.. Потому что все мы, и я в том числе, палец о палец не ударили, а он,— Ахметов ткнул в сторону Пет-
ра толстым кривым пальцем,— взял да построил. Ясно?! Мы что, не знали, что он клуб строит? Велик ли город, пивной ларек на перекрестке поставишь, на другой день весь город знает. А тут клуб строится полгода, и никто ничего не слыхал, и никто ничего не знает!.. Товарищ прокурор, ты же сам в этом клубе две недели назад лекцию читал о социалистической законности. Что же тогда промолчал о нарушении закона?.. Позор! — Старый партизан обвел всех взглядом и закончил: — Предлагаю вопрос с повестки дня снять. А министру и прокурору посоветовать копать поглубже, а не за то хвататься, что сверху лежит.
Петр слушал эту спасительную речь, затаив дыхание. И не только потому, что она отводила нависшую над ним кару. Такая речь была ему сейчас очень необходима, возвращала веру в людей, в справедливость...
Он понимал, что не всем понравились слова старого партизана, но вместе с тем хорошо заметил, какое сильное впечатление на всех они произвели.
Секретарь горкома минуту, другую ждал, но все молчали, уступая ему завершающее и решающее слово.
— В твоей горячей речи, Сабир Ахметович, есть резон,— негромко, как бы размышляя про себя, произнес Инчутин.— Суть дела ты уловил правильно. Только вот закончил не совсем удачно. Неправильно закончил. Как это снять вопрос?.. Нам представили документ, понимаешь, документ, содержащий серьезные обоснованные обвинения в адрес нашего коммуниста. И тем для нас огорчительнее, что не рядового коммуниста, а руководителя, директора завода, члена городского комитета партии. И мы, бюро городского комитета, обязаны определить, есть вина или нет ее. Если есть, определить меру вины и, следовательно, меру ответственности. Снять вопрос, уходить в кусты не имеем права. И как бы ни хотелось нам полностью оправдать директора кожкомбината... скажу вам, товарищи, по секрету, мне и самому очень хочется... но все-таки вина на нем есть...
Прокурор торжествующе усмехнулся и исподлобья метнул колючий взгляд на председателя городского Совета.
—...Но, когда будем определять меру вины и меру ответственности члена городского комитета, директора кожкомбината, обязательно должны принять во внимание то, о чем здесь говорил Сабир Ахметович...
— Сабир Ахметович пытался доказать, что вины нет,— вставил министр финансов.
—...Обязательно должны принять во внимание то, о чем здесь правильно говорил Сабир Ахметович,— повторил секретарь горкома.
Теперь уже не остерегались смотреть на Петра и смотрели сочувственно, с пониманием. А заметно повеселевший управляющий строительным трестом даже доверительно подмигивал Петру, что, по-видимому, должно было означать: не робей, все идет по нормальной схеме...
—...Факт безлимитного строительства налицо,— продолжал секретарь горкома,— следовательно, и вина директора налицо, и никуда от этого не уйдешь. Но...— он выдержал паузу,— для нас важен не только сам поступок, далеко не безразличны и мотивы поступка. И вот с соображением всего этого получается: вина есть, но мера ее не так уж велика. По вине и ответ за вину. Предлагаю на возбуждение уголовного дела санкции горкома не давать, ограничиться мерами партийного взыскания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52