И так до самой осени.
— Когда вода спадет, шаланды в курью не пройдут?
— Даже и думать нельзя.
— Как же будем корье вывозить?
— Корье надо на речной берег выносить. На берегу навес сделать, там складывать.
— Вот именно. А место для этого мы забыли присмотреть...
На это Егор Иванович ответил, что он не забыл. Не мог только сообразить, с правой или с левой стороны острова лучше подойти катеру. И сказал, что надо утром съездить к бакенщику. Он живет недалеко, верст десять вверх по течению. Всю жизнь на реке живет. Он точно скажет, в каком месте удобнее причал оборудовать.
Посоветовавшись, решили ехать к бакенщику не утром, а прямо сейчас. У него и переночевать можно. А завтра с утра бакенщик покажет место для причала.
Когда Егор Иванович сказал, что у бакенщика и переночевать можно будет, Петр возражать не стал, хотя и подумал, где уж там в его избушке разместить еще четверых гостей... Но Егор Иванович знал, что говорил.
Бакенщик жил широко, с размахом.
В нешироком распадке меж высоких скал обрывисто коренного берега, в сотне шагов от уреза воды, стоял пятистенок доброй старой постройки. Срублен он был давно, толстые лиственничные бревна почернели за долгие годы, но не истлели, а лишь задубели от ветра и непогоды и готовы были служить человеку еще много десятков лет.
Дом и надворные постройки — клеть, стойло для скота, сарай и навес — обнесены высоким заплотом из лиственничных, тоже почерневших от времени плах. Въезд внутрь двора через высокие двустворчатые ворота. За домом протянувшийся на добрую сотню метров огород, окруженный плетнем, а за ним на пологом склоне луговина, поросшая свежей зеленой травой, и посреди нее выгороженное жердями стоговище.
— Привольно живут,— заметил Петр.
— Еще отец его, нет, однако, дед заводил все хозяйство,— пояснил Егор Иванович.— В ихнем роду так заведено: сам бакенщик, отец бакенщик, дед бакенщик... И сын тоже бакенщик будет.
Калитка была уже заложена на ночь. Егор Иванович позвенел кольцом. Открыл калитку сам бакенщик, мужик кряжистый и из-за волосатости своей казавшийся хмурым и суровым. Узнав Егора Ивановича, он широко улыбнулся и сказал раскатистым басом:
— Заходи все, сколь есть!
Движения у бакенщика были уверенные, точные, и Петр счел было его едва ли не ровесником. И только когда, войдя в горницу, бакенщик указал на сидевшую в углу старую женщину в самовязаной кофте и представил: «Будьте знакомы, хозяйка моя, Авдотья Мокеевна!» — Петр понял, что и хозяин далеко уже немолод.
— Переночевать пустишь, Матвей Ильич? — спросил Егор Иванович.
— Отчего не пустить,— добродушно отозвался Матвей Ильич.— Али двоим места не хватит?
— Четверо нас,— сказал Егор Иванович,— только двое в катере ночевать будут.
— А это уж кому где способнее,— согласился Матвей Ильич.— Чайку сварим, испьем, и можно укладываться.
— Спасибо! — поблагодарил Петр.— Мы, можно сказать, только что от чая.
— Еще не остыли даже,— подтвердил Егор Иванович, благостно поглаживая себя по животу.
— Нет, без чаю нельзя, не положено,— очень серьезно возразил Матвей Ильич. Обернулся к полуоткрытой двери в соседнюю горницу и позвал: — Аксюта!
В дверях появилась очень красивая и статная женщина в длинном цветастом сарафане. Окинула взглядом гостей, задержавшись какое-то мгновение на Петре, потом отвела глаза и спросила у Матвея Ильича:
— Чего надобно, батюшка?
— Самоварчик разговори, Аксюта, и на стол нам собери. Гости у нас дорогие.
— Сейчас, батюшка.
— Садитесь, гости, а я спокину вас на минутку,— сказал Матвей Ильич и вышел в сени.
— Дочь? — спросил Петр, кивнув в сторону двери.
— Сноха. Старшего сына жена,— пояснил Егор Иванович.—• Два у него сына. Оба на войне...
Хозяин вернулся с кувшином медовухи.
— Остатняя,— сказал он, водружая кувшин на стол.— Давно бы допить надо, да одному скучно... А бабы у меня непьющие...
— Как же теперь, без запасу совсем остался,— посочувствовал Егор Иванович.
— Скоро новой наварим,— успокоил его Матвей Ильич. Аксюта проворно накрыла стол. По-городскому, каждому свой прибор. Поставила закуску: миску соленых грибов, миску квашеной капусты и тарелку с тонко нарезанными пластинками почти прозрачного розоватого сала.
Матвей Ильич разлил желтенькую медовуху в стаканы: Егору Ивановичу, Петру, себе.
Аксюта встала, вышла в соседнюю горницу, тут же вернулась со стаканом в руке.
— Налейте и мне, батюшка.
Матвей Ильич неторопливо посмотрел на невестку, но ничего не сказал и наполнил ее стакан.
— Ксюшенька, что это ты?..— встревоженно обратилась к невестке Авдотья Мокеевна.
— Ничего, мама,— спокойно ответила Аксюта.— Нынче баб с мужиками уравняли. На войну даже посылают...— Поклонилась всем и опять задержала взгляд на Петре.— Ваше здоровье! Чтобы все живы были!..
— Чтобы все живы вернулись...— чуть слышно вымолвила Авдотья Мокеевна и перекрестилась три раза.
— Мы к тебе, Матвей Ильич, по сурьезному делу,— сказал Егор Иванович, когда выпили, закусили и перед каждым Аксюта поставила по стакану густого и горячего чаю.
— А то я не сообразил, пошто вы на ночь глядя заявились,— усмехнулся бакенщик.
— А какое у нас дело, вот директор наш лучше обскажет.
Петр объяснил, какая причина заставила заняться заготовкой корья на ленских островах, сообщил, что начинать заготовку думают на острове Медвежьем, но не знают, где расположить причал, чтобы можно подойти в самую малую воду, и потому приехали за советом.
— Стало быть, й вам война палки в колеса ставит... К Медвежьему можно и в самую малую воду подойти,— сказал Матвей Ильич, помолчав немного,— только надо подходы хорошо знать...— Еще помолчал малость и спросил: — Рулевой на катере у вас как, с головой парень?
— Вроде бы так,— ответил Петр.— Да я и сам помогу ему первое время.
— Это, однако, не директорское дело — катера водить,— возразил бакенщик.
— Вы правы, Матвей Ильич, только дело это сейчас для нас самое главное. Не справимся с ним, не осилим, все свои дела, какие есть, провалим.
— Понимаю. Словом, так: утром сам с вами поеду, покажу все подходы.
Петр и Егор Иванович благодарили старого бакенщика как могли.
— Благодарить осенью будете,— отшутился Матвей Ильич.— А покамест расскажите, что на войне творится? У вас, в городу, поди, больше известно.
Услышав, что речь зашла о войне, тут же появилась Аксюта; села напротив Петра и уже во все время разговора не спускала с него глаз.
— Одним словом об этой войне не расскажешь...
— А ты не жалей слов, обскажи все как есть, все, что сам знаешь.
— Тогда с Москвы начну, как под Москвой немцев разгромили. Это вы, наверно, знаете.
— Это знаем. Письмо даже имеем от старшего нашего...
— И все-таки я еще несколько слов об этом скажу. Очень это важная победа. Потому важная, что показали мы всему миру нашу силу. Гитлер бахвалился, что с Москвой покончено. Парад назначил на Красной площади и день определил. А получил полный разгром. Вышло не по его. И во всем мире это поняли. После этого двадцать шесть стран подписали декларацию, чтобы бороться с фашистами до конца. А что всего важнее, Англия и Америка поручились, что откроют второй фронт в Европе обязательно в этом году.
— А не обманут? — усомнился Матвей Ильич.
— Почему сомневаетесь?
— Вот почему. Если бы они к нам с открытым сердцем, так надо было по немцу ударить, когда он к Москве подошел, когда нам труднее всего было... А то вроде бы ждали, чья возьмет...
— В ваших словах есть резон, Матвей Ильич, но второй фронт нам и теперь нелишний.
— Это само собой понятно. Однако будет ли в этом году?.. У меня вот такая горькая дума: они тогда поторопятся, когда время придет пирог делить... А допрежь того ломать немца нам одним придется...
Много раз потом вспоминал Петр эти слова мудрого старика. И через месяц с небольшим, когда немцы, тесня наши истекающие кровью фронты, захватили богатейшие области Дона и Донецкого бассейна и когда появился суровый приказ наркома номер 227 «Ни шагу назад!»... И осенью этого самого трудного года, когда немцы прорвались к Волге и предгорьям Кавказа и слабым душам казалось уже, что пришел конец... И через год, когда в небывалой еще, кровопролит-нейшей битве на Орловско-Курской дуге сломали хребет фашистскому зверю... И летом сорок четвертого, когда, по мудрому слову старого бакенщика, «поторопились», наконец, наши союзники и высадились-таки на песчаных берегах Нормандии...
А тогда... тогда он был легковернее старика и надеялся на скорый второй фронт. И рассказывал о тяжелых боях под Харьковом без тени боязни за их исход, тем более без тени сомнения в грядущей победе...
И Аксюта сидела напротив и не спускала с него горящих глаз, когда он рассказывал, с каким мужеством отражают наши бойцы натиск превосходящих сил жестокого вра-
га... А когда он, переводя дух, замолчал, сказала неожиданно:
— Сама ходила в военкомат проситься на фронт. И знаете, почему не дошла?.. Подружку встретила, у нее вернулся оттуда... без рук, без ног... Подумала: а ну как и мой также... кому за ним ходить?.. И осталась...
Утром Матвей Ильич обошел на катере вокруг Медвежьего острова, показал все подходы к нему, пояснил, где в малую воду возникнут опасные мели и коварные неходовые протоки, посоветовал, где оборудовать причалы.
Катер ткнулся в скрытую под водой отмель и вздрогнул всем корпусом.
Петр кинулся к окну каюты. Через плечо Ольги увидел знакомые очертания Медвежьего острова. Катер еще раз хватил дна, скрипнув килем по песку. Петр выскочил на палубу.
— Гриша! Левее держи, левее!..
Но Гриша и сам уже оправился от минутной растерянности. Резко крутанул штурвал, и катер, накренившись на левый борт, повернулся кормой к берегу и стал быстро уходить в реку.
— Который раз ты едешь на остров? — необычно строго спросил Петр.
— Восьмой... нет, девятый...— ответил Гриша.
— И каждый раз в эту косу тычешься?
— Первый раз...— насупился Гриша.
— Хорошо, если бы и последний! — сказал Петр и вышел из рубки.
Гриша покосился ему вслед. Впервые видел он директора таким сердитым. Главное, из-за чего? Такое ли случается на воде?..
А Петр просто был, как говорится, не в своей тарелке. Последние дни все время что-то не ладилось. Не одно, так другое. В самом конце месяца, когда, как водится, самая напряженная работа, прекратилась подача воды: засорился водозабор. Пока доискались причины, устранили помеху, простояли более полсмены. Наверстывать упущенное пришлось ночами... Потом Стройтрест снял рабочих, не закончив настилать кровлю над новыми цехами. Опять пришлось два дня обивать пороги высоких приемных...
А потом выявились серьезные, прямо тревожные неполадки на производстве. Никак не удавалось наладить работу только что оборудованной соковарки. Смонтировано все было правильно, мощность насосов, по самому строгому расчету, вполне достаточная, даже с резервом, а работала экстракционная батарея ненадежно, просто плохо. Мелко раздробленное лиственничное корье слеживалось в соковарных чанах до такой степени, что циркуляция соков почти прекращалась.
— Не годится лиственница, придется работать только на таловом корье,— сказал Петру Юсупов.— Больше ничего не придумаю...
— Это не выход,— возразил Петр.— Соковарка должна работать на лиственничном корье. Его легче заготовить, чем таловое. В несколько раз легче. Заготовить столько талового корья мы просто не сможем... Если не сумеем применить лиственничное корье, это провал!
— Может, дробить не так мелко?..— предложил Юсупов, но очень неуверенным тоном.
— Тоже не годится. Половина таннидов останется в оду-бине.
— Тогда не знаю, как быть...— признался вконец расстроенный Юсупов.
Выход нашел не кожевник, а механик. Анатолий Кузьмич предложил прослаивать лиственничное корье таловым: слой лиственничного — сантиметров восемь — десять, за ним тонкий слой талового — два-три сантиметра, затем снова слой лиственничного и так далее.
Попробовали, пошло. Но пока добились первого успеха, Петр двое суток не выходил из соковарки.
К тому же еще и семейные нелады... Как будто бы ничего особенного не произошло, но это только как будто бы... Аля в составе артистической бригады уехала в длительную гастрольную поездку по портам Северного побережья. Уехала, даже не спросив мнения Петра.
— Это никак не должно тебя затронуть,— сказала она ему.— Мы лицезрим друг друга едва ли раз в неделю...
Возражать ей, тем более убеждать ее Петр не стал. Однако настроение ему это не повысило, бодрости не прибавило.
А тут еще приехала с острова Ольга Ростовцева. У нее там, да Медвежьем, дела тоже не очень-то ладились.
— Плохи наши дела, Петр Николаич,— прямо призналась она Петру.
— Почему так?
— Тяжело показалось ребятам... Да и на самом деле нелегко. Одни комары чего стоят. У меня после первого же дня все лицо вспухло.
— Сеткой надо было запастись.
— Была у меня сетка, только не надевала я ее. У ребят-то сеток не было. Моя вина: не догадалась ребят надоумить. И вот комары нас заедают, руки-ноги поцарапаны, с непривычки устаем очень сильно и, сказать по совести, духом упали. Какая с таким настроением работа? Вчера едва пятьдесят процентов нормы дали. А сегодня, наверно, еще меньше.
— Значит, положение безнадежное?
— Вовсе нет! — обиженно возразила Ольга.— Мы с учителями и сами наведем порядок, только на это уйдет много времени. А вы строго предупреждали — дело сезонное, времени не упускать. Поэтому я решила спрятать самолюбие в карман и приехать к вам за помощью.
Петр знал, что отлучаться сейчас с завода ему нельзя. И месячный план висел на волоске, и за строителями нужен был глаз, но не ехать на остров тоже нельзя.
— Правильно решили, Оля,— сказал он ей.— Придется съездить в ваш табор. Когда поедем?
— Сегодня надо. Обещала ребятам, что обязательно сегодня вернусь. Только на минутку домой загляну.
Пестрая толпа девочек и мальчиков высыпала на берег встречать катер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52