Такое убеждение возникнет и укрепится у молодого бойца лишь в том случае, если на каждый свой вопрос он получит скорый и прямой ответ, если недоумение его не останется неразрешенным, а обида и недовольство не окажутся загнанными внутрь.
Но прямой ответ можно дать только на прямой вопрос. Доверие к будущему ответу должно быть заложено уже в вопросе. С таким доверительным вопросом не обратишься к
командиру на занятиях или у коновязи. Это возможно лишь в обстановке внеслужебной, так сказать, неофициальной. Для того Петр и обязал себя вечерние часы, отведенные под личное время, находиться в казарме среди молодых бойцов.
Не сразу установились доверительные отношения. Но постепенно до новичков дошло, что можно не только спросить, но и получить ответ по существу. И Петра перестали стесняться. Очень часто случалось, что с вопросами подходили сразу несколько человек, за ответами следовали новые вопросы, завязывалась непринужденная беседа.
Однажды во время такой беседы в красный уголок зашел помкомэск Рюхин. На другой день он спросил Петра:
— Дополнительные занятия проводишь?
Едва заметная ироническая нотка прозвучала в вопросе. Кажется, неодобрительно отнесся помкомэск Рюхин к просветительской затее Петра. Точнее сказать, по-видимому, посчитал это дело ненужным, никчемным...
Петра задело за живое. Хотел было поспорить, попытаться доказать свою правоту. И стал бы доказывать, но вовремя сообразил: «Не рано ли мне его учить?..»
Ответил уклончиво:
— Присматриваюсь к ним поближе. — Зачем?
— Чтобы не ошибиться, когда в школу отбирать станем. Неизвестно, поверил ли начальник школы помкомэск Рюхин в искренность ответа; во всяком случае, что-то ему понравилось в ответе Петра: то ли старательная предусмотрительность юного комвзвода, то ли его находчивость.
— Толково,— сказал он Петру, и больше на эту тему разговора у них не было.
Когда пришло время формировать учебные взводы, Петр попросил начальника школы оставить помкомвзвода Устьянцева в его взводе.
- Уже,— ответил Рюхин и показал Петру проект приказа о назначении по полковой школе. Командиром второго взвода значился Петр, его помощником — Устьянцев.
— Все учтено,— сказал начальник школы.
Петр правильно понял его: самому слабому командиру взвода дали самого сильного помощника.
Занятия по физической подготовке бойцов Петр оставил за собой. Устьянцев запротестовал было:
— Договаривались ведь: что в казарме, то твое, что на воле — на плацу, на манеже, у коновязи,— то мое...
— Хочешь, чтобы я вовсе зачах без свежего воздуха? — отшутился Петр.— Впрочем, если считаешь, что обездолил тебя, могу поделиться, уступлю кусочек из своей доли. Будешь проводить политчас.
— Нет уж, увольте! — сказал Устьянцев.— Ни к чему мне такая самодеятельность.
Больше всего мороки было с Пацуевым. Высокий, точнее, долговязый парень с длинными руками и ногами (ему только бы в баскетбол играть), но неуклюжий на редкость. Ходит сутулясь, едва переставляя ноги, так и кажется, что ему в тягость собственное тело. Будь он свой, эскадронный, нипочем не бывать ему в учебном взводе, а если бы и попал по чьему-либо недосмотру, сразу бы отчислили, но Пацуев прислан в школу из Н-ской пограничной заставы, и потому, видимо, прислан, что по гражданской специальности шахтер, точнее, подрывник. Это, понятно, для сапера большой плюс, но сапер, особенно конный, должен быть резв и проворен, иначе какой от него толк хоть в подрывном, хоть в строительном деле, хоть на переправе.
По-видимому, именно для того, чтобы набрался он резвости и проворства, и прислали Пацуева в полковую школу. И в паре с ним, словно для того чтобы компенсировать недоте-пистость Пацуева, прислали разбитного, ловкого и стремительного, как рысь, забайкальского казака Федю Башлыкова. Этот был куда как резв и проворен, зато в грамоте не силен, о подрывном деле разве что слышал, топор, правда, ну и, конечно, лопату в руках держать приходилось.
Петр с того и начал, что постарался уяснить, кому из его новых питомцев каких качеств недостает, чтобы стать отменным сапером-конником.
Уровень грамотности, равно как и осведомленности в подрывном и строительном деле, выявил сразу после того, как побеседовал с каждым. А вот разобраться в атлетических качествах каждого бойца взвода куда потруднее. На первый взгляд все было очень просто. Подвел к турнику, одного за другим — на снаряд и записал, кто сколько раз кряду подтянулся. Или выпустил на дистанцию и засек по секундомеру, кто за какое время ее пробежит. Вроде бы все сразу и выявится. На самом деле далеко не все. Кто бежит тихо, это сразу видно. А почему?.. Не умеет — одно дело, не хочет —
совсем другое. Первого надо научить, второго — заставить. И самому чтобы не ошибиться, кому что... Потому как очень опасная это штука — ошибиться в таком деле. Станешь обучать того, кого надо просто заставить,— вырастишь ловкача и симулянта. Еще хуже, если начнешь заставлять того, которого прежде научить надо. Тут может до полной отчаянности дело дойти, до такой отчаянности, которая родит дезертиров и самострелов. Многое, конечно, определится с первого захода.
Башлыков подтянулся на турнике шестнадцать раз. И как подтянулся! Смотреть одно удовольствие, каждый раз подбородок над перекладиной. А Пацуев и одного раза не смог. Повисел, поболтался на ветру, словно на просушку вывесили, и отпустил руки.
Заставил их, Башлыкова и Пацуева, в паре бежать поперек манежа — и секундомер ни к чему. Пока Пацуев успел добежать туда, Башлыков сбегал т у д а и обратно.
С Пацуевым занимались дополнительно. И командир отделения Башлыков, и помкомвзвода Устьянцев, и сам Петр. Кое-чего достигли. Уже подтягивался на перекладине три, а то и четыре раза кряду. И бегать стал побыстрее. Но никак не мог осилить прыжок через «кобылу» (теперь это в спортивной гимнастике именуется «опорный прыжок»), как ни бились с ним. На этом роковом для Пацуева снаряде Петр сам каждый день с ним занимался. Показывал, как разбегаться и отталкиваться ногами, как заносить руки, опираясь на «кобылу», как приземляться после прыжка. Внушал незадачливому гимнасту, что при его росте и силе (сила была — штангу он поднимал лучше многих других) ему прыгнуть через «кобылу» — раз плюнуть. Пацуев соглашался, выходил на очередную попытку, разбегался, суматошно размахивая руками, подбегал к снаряду, обязательно притормаживал, затем, как бы спохватившись, прыгал, отчаянно выбрасывая вперед руки, и... садился верхом на «кобылу». И сидел на ней с испуганным видом.
Петр подходил к нему, иногда выговаривал, чаще успокаивал и даже утешал, посылал на следующую попытку. Пацуев снова разбегался, снова прыгал и снова усаживался на «кобылу». Когда Петр подошел к нему после четвертого или пятого неудачного прыжка, то увидел, что по длинному с выступающими скулами и впалыми щеками лицу вконец задерганного Пацуева текут слезы...
Тут Петр сам чуть не заплакал от сознания полного своего бессилия, молча постоял возле сгорбившегося на «кобыле» Пацуева и, прекратив занятия, отослал его в казарму.
Петр занимался на манеже рубкой лозы. Правильнее было сказать, с ним занимались. Обучал постоянный его тренер, его коновод Петр Петрович. Последние дни работали особенно старательно: Петр готовился к дивизионным конно-спортив-ным соревнованиям.
Соревнования эти были традиционными, устраивались каждый год в первой половине декабря. Были они, так сказать, многоступенчатыми. В первый день соревновались рядовые бойцы, на второй — младший начальствующий состав (от командиров отделений до старшин), на третий — кадровые командиры.
В этом году распорядок соревнований был несколько изменен. Из группы младшего начальствующего состава выделены были сверхсрочники. Конечно, это сделано было правильно: как можно соревноваться на равных (а иначе какое соревнование!) младшему командиру, прослужившему в армии один год, со сверхсрочником, прослужившим три, пять, а то и десять лет и ставшим, по сути, кадровым командиром!
Естественно, что на соревнования посылали только сверхсрочников: каждому подразделению лестно отличиться — взять призовое место. Кто-то в штабе дивизии обратил внимание, что среди участников соревнований почти нет младших командиров срочной службы. Поручили разобраться, в чем дело, разобрались и изменили распорядок.
Петра это коснулось непосредственно: ему приказано было готовиться к соревнованиям. Возник, правда, меж начальства спор не спор, а короткое размышление вслух, кем считать его: младшим — по его фактическому состоянию или средним — по занимаемой должности.
Помкомэск Рюхин сформулировал четко:
— Младший командир срочной службы, которому поручено временно исполнять обязанности командира взвода.
И этой предельно четкой формулировкой сразу разрешил все сомнения.
Младшие командиры соревновались по двум видам: по преодолению препятствий и по рубке лозы.
В первом виде многое (почти все) зависело от подготовленности лошади. Выдру в эскадроне знали все, включая командира эскадрона, и за этот раздел соревнований были более или менее спокойны: более — потому что были уверены
в Выдре, менее — потому что не так были уверены в Петре. А вот на рубке лозы совсем иное дело. Тут Выдра могла лишь создать необходимые условия для успеха, а уж результат всецело зависел от всадника.
На конных занятиях Петр заметно превосходил своих сверстников: сказывалось и увлечение спортом, и то, что с детства привык ездить верхом. Поэтому его и посылали теперь на дивизионные соревнования.
Все старались помочь ему основательнее подготовиться. Сам комэск Долгополенко как-то пришел на манеж, где Петр занимался рубкой лозы, посмотрел, потом подозвал его к себе.
— Идешь на рубку — сосредоточься,— сказал он Петру.— Все внимание той лозе, на которую идешь. Про остальные пока забудь. Ссек первую — готовься к следующей, опять к ней одной. И так пока не ссечешь все.
Потом мягко вскочил на Выдру, взял из рук Петра клинок и, проскакав меж станков, лихо ссек все лозы.
Петру показалось, что Выдра, почувствовав настоящего кавалериста, пронеслась по станкам с молниеносной быстротой. Сам же Долгополенко был другого мнения.
— Больше на твою старуху не сяду,— сказал он Петру.— Не тот аллюр. Этак можно и руку испортить.— Но, отдав Петру поводья, успокоил его: — Я не сяду, а тебе в самый раз. Если быстрее, тебе не успеть. А по станкам идет ровно. Так что все за тобой.
Петру очень понравилось, что командир эскадрона не стал произносить никаких лишних слов вроде «во что бы то ни стало», «честь нашего эскадрона» и тому подобное.
Зато об ответственности ему не уставал напоминать Петр Петрович:
— Ну, первое место, понятно, трудно взять. Но уж второе или третье обязательно...
Весь личный состав эскадрона, кроме занятых в суточном наряде, собрали в самую вместительную спальню. Возле пирамиды с оружием поставили столик и за ним длинную скамью. За столиком встал комиссар эскадрона; на скамью сели по одну сторону командир эскадрона Долгополенко и начальник школы Рюхин, по другую незнакомый командир довольно тщедушного телосложения с тремя кубарями на синих петлицах.
Лица у них были суровые и встревоженные, а у незнакомого командира — мрачное.
— Товарищи красноармейцы и командиры!..— громко и внятно произнес комиссар.— Враги нашей партии, враги нашего народа нанесли нам тяжелый удар... Вчера в Ленинграде на боевом революционном посту от руки подлого убийцы погиб любимец партии и советского народа, выдающийся революционер, секретарь Центрального Комитета партии и Ленинградского комитета Сергей Миронович Киров...
На мгновение он смолк, и тут же тяжелая тишина прорвалась его криком:
— Кирова убили!.. Кирова!.. Пламенного трибуна нашей партии... Нашего Кирова!..
У Петра перед глазами возник коренастый человек в расстегнутой куртке и кожаной фуражке, с выбивающимися из-под околыша непослушными вихрами... Он хорошо знал, кто такой Киров, мог понять, какую утрату понесла партия. Да и вряд ли были в казарме такие, кто не слышал этого имени, не знал ничего о Сергее Мироновиче Кирове.
Комиссар говорил о горечи и тяжести утраты, о том, что заполнить брешь можно, лишь еще теснее сплотившись вокруг партии, говорил о задачах, стоящих перед Красной Армией, перед каждым ее бойцом и командиром, об особой задаче бойцов-дальневосточников, которые поставлены на защиту советских границ.
Когда комиссар закончил свою речь, поднялся командир эскадрона. Но он не успел объявить митинг закрытым — поднявшийся вместе с ним незнакомый командир с тремя кубиками на петлицах произнес решительно и громко:
— Имею дополнить товарища комиссара.— Пристально оглядел стоявших перед ним бойцов и командиров колючими, глубоко посаженными глазами и продолжил: — Комиссар правильно поставил задачу: повышать боевую и политическую подготовку.— Снова повел головой направо и налево и продолжил резко и громко, словно выкрикнул: — К этому дополню: и повышать бдительность!..— И дальше на протяжении всей речи железо звучало в его голосе:—Злодейское убийство товарища Кирова свидетельствует, что мы утратили бдительность, забыли о том, что находимся в капиталистическом окружении, забыли, что враги окружают нас со всех сторон! Классовый враг разбит, но не добит окончательно! Партия, наш вождь товарищ Сталин учат нас, что чем значительнее наши успехи, чем ближе продвигаемся мы к нашей конечной цели — коммунизму, тем яростнее сопротивляется враг, тем ожесточеннее становится классовая борьба. Поэтому
главная задача сегодня — повышать бдительность. Мы должны научиться распознавать классового врага, какой бы личиной он ни прикрывался! В какую бы щель он ни забился!.. Где бы ни спрятался!..— Он перевел дух и яростно потряс крепко сжатым маленьким кулаком.— Мы должны уметь разоблачить любого врага!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52