Хористки, разодетые, нарумяненные, с тщательно подведенными бровками и ресничками, одна за другой подбегали к «глазку» — крохотной дырочке в тяжелом бархатном занавесе. То и дело слышались их взволнованные возгласы:
— Народу-то! Маменька родная!..
— Полный зал! Полный зал!..
— Ой, как страшно-то!..
Все волновались, а Петр, наверно, больше всех. Он и Алевтина Васильевна солировали в первом номере программы.
Наконец все выстроились на сцене. Елена Борисовна уселась за рояль. Незаметный ее кивок, и занавес пополз вверх. На авансцену вышла миловидная девушка в темном длинном платье и объявила:
— «Песня о вожде». Слова Суркова, музыка Дунаевского. Исполняет хоровой ансамбль клуба кожевников под управлением заслуженной артистки республики Елены Борисовны Боболевой.
В зале шумно зааплодировали. Елена Борисовна встала и раскланялась, вызвав новые рукоплескания.
Наконец зал стих. Елена Борисовна ударила по клавишам; Алевтина Васильевна и Петр повели запев. Петр, несколько выбитый из колеи непредвиденными аплодисментами, на
какое-то мгновение замешкался, и Алевтина Васильевна вступила одна. Но он тут же справился с волнением (какое счастье, что Елена Борисовна поручила запев не ему одному, как сначала хотела, а двоим!) и присоединился к ней.
Резонанс в зале был хороший, и голоса обоих запевал лились свободно и звучно:
На просторах Родины чудесной,
Закаляясь в битвах и труде,
Мы сложили радостную песню
О великом друге и вожде...
Энергичный взмах Елены Борисовны, и застывший в нетерпеливом ожидании хор грянул:
Сталин наша слава боевая, Сталин нашей юности полет. С песнями, борясь и побеждая, Наш народ за Сталиным идет! Завершался первый концерт ансамбля также хоровым номером. Исполнена была «Песня о партии».
Две высокоидейные песни как бы обрамляли весь концерт, который был достаточно разнообразен: классика, народные песни, творения советских композиторов.
Петра захватил дуэт Лизы и Полины, исполненный Алевтиной Васильевной (про себя он давно уже называл ее Алей) и Таней Забавиной, той самой шустрой и глазастой девушкой, которой Елена Борисовна пообещала дуэт еще в первый день знакомства:
Уж вечер, облаков померкнули края, Последний луч зари на башнях догорает...
Петр слушал и отдавался завораживающему очарованию мелодии. Все окружающее куда-то отступило, и только два молодых трепетных голоса витали и главенствовали над всем обычным, приземленным...
Третий раз в жизни испытывал он такое глубокое потрясение. Неутешные звуки: «Не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальной...» — которыми провожала его Казань, добавляя грусти в его опустошенную душу... Потом ликующий, полный молодецкой удали, из сердца рвущийся всплеск радости: «По синему морю байдаки пид витром гуляют...» И вот эта нежная, наполненная благоуханием умиротворенной природы мелодия, которую так проникновенно и легко ведет певучий голос Али... Теперь (тогда ему казалось — навсегда) эта прозрачная мелодия неотделима от ее образа.
Петр еще не успел прийти в себя, когда его довольно энергично вернули из мира грез в лоно реальной действительности:
— Приготовься! Следующий номер твой.
Он исполнял в этот вечер две вещи: широко тогда известную «Каховку» и песенку Паганеля «Жил отважный капитан». Вещи для исполнения выигрышные, потому и подобрала их ему Елена Борисовна. Но, по-видимому, преждевременно: и лирическая «Каховка», и шуточная, с доброй лукавинкой, песенка Паганеля требовали мастерства, которого у Петра никак еще не могло быть. У него был всего-навсего сильный и довольно приятный голос, и он, как умел, старался его показать.
На его счастье, в зрительном зале было много людей неискушенных. Пел он громко и звучно, и ему старательно хлопали. И не сразу он понял, чего стоят, по настоящему счету, эти добрые рукоплескания.
И еще с одним номером выступил он в этот вечер. Номер вполне серьезный, но готовился по-смешному. Народная песня на слова Кольцова «Соловьем залетным юность пролетела», положенная кем-то на три голоса, обычно исполняется мужским трио: первый тенор, второй тенор, бас.
Бас в ансамбле появился, и очень даже приличный: представительный дядечка средних лет, с круглым добродушным лицом, обрамленным курчавой бородкой. Пришел однажды к началу репетиции, сел в сторонке, терпеливо прослушал до конца. Потом подошел к Елене Борисовне, поклонился и произнес густым, чуть сипловатым басом:
— Записался бы к вам в хор. Если не погнушаетесь...
— Почему же гнушаться? — удивилась Елена Борисовна.
— Из бывших церковнослужителей я,— признался дядечка.
— Да хоть бы из нынешних,— засмеялась Елена Борисовна. Она уже оценила его голос.
Так что партию баса было кому спеть: голос сильный, с хорошими низами. Партию второго тенора Елена Борисовна поручила Петру: положилась на его достаточно широкий диапазон. А вот первого тенора под стать им в ансамбле не было. Перепробовали всех по очереди — не слышно первого голоса. А он ведет мелодию, второй и третий голоса его сопровождают, аккомпанируют ему. Тогда Елену Борисовну-осенило. Она поставила не одного, а трех первых теноров и добилась необходимого соответствия. Так впятером и пели. И объявляли уже не «трио», а «в исполнении мужского ансамбля».
С концерта Петр, как это вошло у него в привычку в последнее время, шел вместе с Еленой Борисовной и Алей. Надо было навестить Юленьку, которая сегодня его не видела. Именно по этой причине (так он сам полагал) он и оказывался после каждой репетиции неизменным провожатым. Елена Борисовна и Аля жили примерно на половине пути от клуба кожевников до тепличного хозяйства.
Капитолина Сергеевна вернулась только через два месяца. Вернулась одна, Даша осталась в Краснодаре. Врачи не советовали ей после продолжительной болезни ехать на Север.
— На какой Север? — не понял Петр.
— Так они называют нашу местность,— пояснила Капитолина Сергеевна.
Чувствовалось, что и сама Капитолина Сергеевна возвращалась в Прикамск без особой охоты. Жизнь в Краснодаре ей очень поглянулась.
— Дешево все против нашего,— рассказывала она Петру.— Про фрукты, про зелень всякую я и не говорю. Это все как даром. На рынке всего полно. А цены-то!.. Сперва глазам, ушам своим не поверила. Сколько у нас за курицу отдашь, там за эти деньги гуся купишь. Выйдешь на мясной ряд, глаза разбегаются: тут тебе говядина и телятина, свинина и баранина, выбирай — не хочу!.. Совсем привольная против нашей жизнь.
Возразить на это было нечего. После некоторого неловкого молчания Петр спросил:
— Даша не сказала, когда приедет? Капитолина Сергеевна пожала плечами:
— А что она может сказать?.. Неизвестно, что врачи скажут. Конечно, неудобно ей столько времени у Нефедовых проживать. Им, правда, квартиру хорошую дали, три комнаты большущие, одна, поди, больше всей нашей квартиры, в старом господском доме. Ну а все-таки столько времени чужой человек...
Капитолина Сергеевна, кажется, хотела еще что-то добавить по этому поводу, но остановилась на полуслове и заговорила о другом:
— Сам-то Борис Степаныч сказал мне, если бы Петр Николаич сразу со мной приехал, и ему бы такую же дали. А Даше все только обещают. Это понятно, квартиру по должности дают...
— Так все-таки обещают?
— Говорит, обещают.
— Выходит, она квартиру ждет?
— Она в надежде, что все мы туда вскорости приедем...
— Я же писал ей, что теперь, когда я на новой работе, принял школу, я уже не могу ехать... Разве она не показывала вам мое письмо?
— Показывала... Она сказала, ему теперь самому выбирать... Пусть выбирает...
— Да поймите вы, Капитолина Сергеевна! — Петр почувствовал, что уже теряет самообладание.— Нет у меня никакой возможности выбирать. Не могу я теперь уезжать!
— Это я понимаю,— послушно подтвердила Капитолина Сергеевна.— Решили не ехать...
С большим трудом удержался Петр от резкого возражения. А Капитолина Сергеевна скорбно опустила голову, пошептала что-то про себя, потом очень тихо произнесла, словно бы самой себе:
— Говорила я ей... А она мне свое... Кто нынче нас слушает... Слушать все разучились...
— Капитолина Сергеевна! — Петр старался говорить как можно тише, мягче, уважительнее.— Напишите вы ей. Объясните, что я действительно поехать не могу. И поэтому... выбирать должна она. Так и напишите.
Коса ли нашла на камень, или у Даши были причины не менее уважительные, нежели у Петра, только она в ответном письме (матери, а не Петру!) сообщила, что в начале следующего месяца получает квартиру, и просила прислать ей теплую одежду.
Капитолина Сергеевна зашила Дашины теплые вещи в мешок из холстины, с немалыми трудами заполнила переводной бланк, а Петр снес посылку на почту и отправил в Краснодар.
Как-то вечером, возвращаясь с репетиции, Елена Борисовна спросила у Петра:
— Ваша жена не поет?
— Нет,— односложно ответил Петр.
— Вы бы как-нибудь пригласили ее в клуб, познакомили нас с ней.
— Она в Краснодаре.
— Надолго уехала?
Петр растерялся, не зная, что сказать, но тут же обозлился на себя и произнес подчеркнуто вежливо:
— Точно затрудняюсь вам ответить.
Елена Борисовна понимающе переглянулась с Алей, и больше вопросов Петру не последовало.
Петр отнюдь не считал себя аполитичным человеком. Да и никто не посчитал бы его таким. Он был активен на собраниях, охотно и инициативно участвовал во всех проводимых мероприятиях — словом, были все основания считать его передовиком.
Но вот потребности (не внушенной кем-то, а своей, нутряной, так сказать) каждый день прочесть газету, чтобы всегда знать, что творится на белом свете, у него еще не было. И не потому, что не выработалась привычка (привычку можно выработать к чему угодно), а потому, что была убежденность (скорее всего подсознательная, но от этого не становившаяся менее оптимистической) в том, что все и в стране, и в мире идет как надо, как тому и должно быть...
То есть, конечно, известно было, и каждый всегда об этом помнил, что вокруг нашей справедливой страны — капиталистическое окружение. Никто не забывал, что наша страна всего лишь одна шестая мира по площади и даже менее, чем одна десятая, если считать по населению.
Откуда же оптимизм?
Опять же каждый знал, что оснований для оптимизма вполне достаточно. Во-первых, интернациональная пролетарская солидарность: ведь в самом что ни на есть раскапитали-стическом государстве большинство составляют трудящиеся — рабочие и крестьяне. Во-вторых, угнетенные народы колониальных и зависимых стран, которые с каждым днем, с каждым часом все стремительнее пробуждаются от векового сна,— все это наши не только потенциальные, но и сегодняшние соратники. В-третьих, капиталисты — это не социалисты, они каждый к себе тянут, готовы друг друга живьем проглотить — отсюда противоречия между империалистами, а это нам тоже на руку. И, наконец, в-четвертых, колесо истории вертится в одну сторону, и если уже в гражданской войне, когда на нашу страну, измученную, истощенную, голодную, раздетую и разутую, Антанта двинула четырнадцать государств, если уж в гражданской выстояли, то теперь на нас не замахивайся!
«Ни пяди чужой земли не хотим, но и своей ни одного вершка не отдадим!» — так, и только так.
Ну а если все же?.. Тогда ответим «ударом на удар поджигателей войны» и сразим врага на его же территории «малой кровью, могучим ударом»!
Так что во внешней политике, в делах, так сказать, международных, все было предельно ясно.
Так же и во внутренних. Страна строила и созидала. Магнитка, Днепрогэс, Сталинградский, Харьковский, Челябинский тракторные, Горьковский автомобильный, Ростсельмаш... Трудовой энтузиазм рабочего класса вспыхнул стахановским движением. Были, были еще трудности, скажем, в деревне. Но там понятно: еще только-только выкорчевали последний вра-еский класс — кулачество. К тому же нельзя забывать: рестьянин — не рабочий, у него две души, труженика и соб-твенника, и вот вторая-то нет-нет да и скажется...
Все это вещи известные и понятные каждому, даже если не следить столь пристально за газетами. Обо всем этом ворится на каждом собрании, в каждом партийном докумен-, на каждом политзанятии. Цель ясна, путь к ней определен — дело за тобой, за твоей совестью, твоим мужеством и упорством.
И все же даже жизнерадостный, по самой своей натуре предельно оптимистичный Петр стал ощущать признаки приближения грозы.
Впервые тревогу он ощутил в тридцать третьем году, после пожара рейхстага и Лейпцигского судилища. Оно закончилось нашей победой (Димитров — наш!). Но власть в Германии захватили нацисты. Коммунистическую партию частью истребили, частью загнали в глубокое подполье, уничтожили самых видных ее вождей. И рабочий класс Германии допустил это. Рабочий класс Германии, дотоле считавшийся самым революционным в Западной Европе, рукоплескал Гитлеру...
Второй раз тревожно сжало сердце, когда в тридцать четвертом убили Сергея Мироновича Кирова. Значит, враги не только там. Враги есть и здесь, среди своих...
И вот теперь тревога ощущалась опять. Там, за границами нашей страны, снова неспокойно и час от часу становится все неспокойнее...
Все явственнее проступало волчье обличье агрессоров. Япония оккупировала Маньчжурию — об этом Петру было хорошо известно по личным впечатлениям, а из газет он знал,
что Италия захватила Абиссинию, Германия «присоединила» Австрию и с трусливого дозволения Англии и Франции поглотила Чехословакию... Все это было далеко за нашими границами и вроде бы нас мало касалось, но нет-нет да и закрадывалась мысль: можно ли хищника накормить досыта?..
Кажется, об этом же задумались и за рубежом. Начались подавшие добрую надежду военные переговоры между Англией, Францией и нашей страной, как надежнее остановить зверя... То есть мы про это думали: как остановить? Наши собеседники (другого слова для них, право, не подберешь) думали о другом. Совсем о другом. О том, как повернуть зубастую морду зверя от себя в другую сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52