В семь обязательно выйти надо. Ты ведь не завтра еще уезжаешь?
— Через три дня.
— Вот как хорошо. Успею еще наговориться. Сейчас я тебе постелю.
Постлала там же, где спал он прошлую ночь, на полу в передней, и ушла в большую комнату, осторожно прикрыв дверь за собой.
Петр заснул не сразу, еще какое-то время пребывая в зыбкой дреме, промежуточном состоянии между сном и бодрствованием. И не слышал, как приоткрылась дверь, из комнаты выскользнула Даша и подошла к нему. Почувствовал ее только, когда она легла рядом и приникла к его плечу.
Утром, уже одетая по-тюремному, в измазанную известкой стеганку и такие же ватные штаны, замотанная до самых глаз старым полушалком, Даша нагнулась к нему, крепко поцеловала и сказала:
— Ты остался таким же, каким был, самым-самым хорошим...
Петр забыл спросить, когда оканчивается тюремный рабочий день. Пришлось вычислять. Поверка в восемь часов. Работают на каком-то строительстве. Допустим, час на ходьбу — девять часов. Рабочий день, конечно, не меньше восьми часов плюс обед — всего девять часов. Значит, конец рабочего дня в шесть вечера. Час на ходьбу — семь.
Так к семи часам и ждал.
А пришла Даша гораздо раньше: еще и пяти не было; отпросилась у начальства. Быстренько сбросила тюремную робу, умылась, переоделась, и около шести часов они были уже в директорском кабинетике.
Федор тоже еще не ждал их, но тут же позвонил Лизе и сказал, что через полчаса будет с гостями.
У Лизы было время собрать на стол. Но только оно и было в достатке. А вот насчет остального?..
Накрыто было опрятно: нарядные тарелочки с мелкими
синенькими цветочками, нож и вилка в каждом приборе. А посреди стола две мисочки: в одной — десяток вареных очищенных картофелин, в другой — ломтиками порезанная пареная брюква. По ломтику черного хлеба лежало на каждой тарелочке.
Завершил убранство стола хозяин. Отлучился на минуту из комнаты и, возвратясь, выставил на стол поллитровку с красной сургучной головкой. Сказал виновато:
— Вот закуски только настоящей нет. Не обессудьте... — А у меня есть! — весело произнесла Даша и выложила на стол продолговатый бумажный сверток.
Когда его развернули и обнаружилась тушка золотисто-коричневой ряпушки, ликованию не было предела.
— Ну, Дарья! Ну, Дарья! — восклицал Федор, приплясывая на коротеньких ножках и воздевая к небу коротенькие ручки. И, метнув на Петра уничтожающий взгляд, процедил сквозь зубы подчеркнуто презрительно: — Бывают же такие беспонятные люди!..
Первую выпили за скорую победу, вторую, как водится, «со свиданьицем», а на третий тост осталось только по половине рюмочки на каждого. Лиза предложила было уступить мужчинам, но Даша решительно воспротивилась:
— Возражаю! Не старый режим. Нынче уравняли баб с мужиками. Во всем... баб и на войну берут, и в тюрьму сажают...
И заплакала. Лиза обняла ее, отвела на диван, села рядом, стала успокаивать. А Федор, когда все вернулись за стол, предложил тост: «За наших милых прекрасных дам!»
Потом пили чай с конфетами-подушечками. Даша успокоилась, и совсем не похоже было, что это она только что так горько плакала. Петр же не мог прийти в себя, все еще чувствуя себя виноватым. Конечно, он виновник Дашиных слез. Но в чем его вина? Установить это не так-то легко...
А Федор благодушествовал, пил чашку за чашкой жиденький морковный чаек и сладко причмокивал, посасывая и перекатывая во рту конфету-подушечку.
И, словно начисто забыв им же высказанную истину о том, что Петр не магометанин, так и норовил перевести разговор в опасную плоскость: какая они с Дашей прекрасная пара да какую он совершил ошибку в свое время — и закончил свои рассуждения категорическим выводом, что истинно умен и благороден не тот, кто не совершает ошибок, а тот лишь, кто имеет достаточно ума и мужества, чтобы ошибки свои исправить.
Петр не мог сердиться на Федора: наверно, во многом тот был прав. Йо так как знал, что не готов к тому, чтобы воспользоваться его настоятельными советами, то чувствовал себя неуютно.
Прервала затянувшиеся разглагольствования словоохотливого хозяина сама Даша:
— Ты на Петю не нападай. Он самый душевный. Узнал, что человек в беде, сразу пришел на помощь.
Установленное самому себе время пребывания в Прикам-ске подходило к концу, а Петр со все возрастающей тревогой сознавал, что уезжать ему вовсе не хочется. Если бы не обязанности по службе да не боязнь оставить Дашу и Капитолину Сергеевну совсем без продуктов, он бы, конечно, значительно продлил срок своего пребывания на берегах Камы.
А может быть, и совсем бы не уехал?.. Нет, к такому решительному повороту он тоже не был готов.
Даша была нежной и трогательно предупредительной. Разговаривали преимущественно о том, как лучше собрать Юленьку в дорогу. На какой срок он увозит ее, не было даже и речи. Петр был очень благодарен и Даше и Капитолине Сергеевне за то, что они не задают ему трудных вопросов.
Уехали они с Юленькой на пятый день его пребывания в Прикамске. Капитолина Сергеевна, провожая внучку, не выдержала и расплакалась, а Даша даже на станции до последней минуты держалась мужественно.
До Приленска добрались быстро и благополучно. Юленька, вопреки ожиданиям, хорошо перенесла почти суточный перелет, а опасения, как бы не застудить ее, тоже оказались напрасными. Василий Васильевич, встречавший их в аэропорту, не забыл захватить и волчью доху.
Бабушка светилась от радости. Не знала, куда посадить внучку, чем угостить ее. Разглядев Юленьку поближе, сперва ужаснулась ее худобе, но тут же успокоила себя: это дело наживное, были бы кости, мясо нарастет.
Петр только что вернулся к себе после утреннего обхода цехов и не успел еще углубиться в принесенные секретаршей бумаги, как резко зазвонил городской телефон.
— Здравствуйте, Петр Николаевич! — приветствовал его веселый молодой голос.— Это Самсонов из промышленного отдела. Бюро горкома будет не завтра, а сегодня. Как всегда, в три. Когда ваш вопрос, точно сказать не могу, поэтому прошу вас быть к трем часам.
Сообщение инструктора Петра не обрадовало.
— А почему перенесли бюро?
— Точно не знаю,— ответил Самсонов,— но, кажется, Василий Егорович завтра куда-то уезжает по заданию бюро обкома, вроде бы в Алдан. А заседание бюро хочет сам провести, потому и распорядился перенести на сегодня. Так что не опаздывайте. Может и так получиться, что с вашего вопроса начнут. Вашего министра и министра финансов тоже велено пригласить на три часа.-
— Буду к трем часам,— заверил Самсонова Петр. Положил трубку и задумался, словно забыв про лежащие перед ним бумаги.
Для того чтобы стало понятно, почему сообщение инструктора промышленного отдела Самсонова явно не обрадовало Петра, надо вернуться на несколько лет назад, сперва к довоенным, а затем и к минувшим трудным военным годам...
Читатель, конечно, не забыл, что кожкомбинат расположен в самом отдаленном от центра районе города Приленска. Именовался этот район Рабочим городком, то есть уже само название как бы намекало, что это и не Приленск будто, а вроде бы совсем иной населенный пункт. Но суть дела, конечно, не в названии, а в том, что от Рабочего городка, на окраине которого разместился кожкомбинат со своим крошечным заводским поселком, до центра города было добрых пять километров.
Расстояние само по себе немалое, а если учесть шестимесячную зиму, да еще с морозами, доходящими до шестидесяти и ниже градусов, то и вовсе практически зимой и осенью, иначе говоря, большую часть года, почти непреодолимое. Особенно если принять во внимание, что весь общественный городской транспорт состоял в те годы из двух неприглядных, скособоченных временем малогабаритных автобусиков, курсировавших по единственному, пересекавшему весь город маршруту Рабочий городок — Залог протяжением свыше десяти километров в один конец. Интервал между очередными
рейсами измерялся обычно не минутами, а часами, и нетрудно догадаться, что только крайняя нужда могла погнать человека в город, особенно в вечернее время. И на то, чтобы отправиться зимой в кино или в театр, отваживались только самые отчаянные.
Но живому требуется живое, к тому же добрая половина рабочих не вышла еще из молодого возраста, немало было и вовсе молоденьких девчат и парнишек. Большая была необходимость общаться, встречаться, чем-то разумным и интересным заполнить тоскливые зимние вечера.
Вся повседневная общественная и культурная жизнь сосредоточилась в заводском клубе. С виду он был очень неказист, никак не соответствовал своему наименованию. Обычный, несуразно длинный барак, к тому же каркасно-засыпной, иначе говоря, стены дощатые, фаршированные опилками. Барак был ровесником завода, но у заводских корпусов стены бревенчатые, а у барака дощатые, потому и состарился он много раньше. Доски от времени и непогоды покоробились, почернели и потрескались. Вдоль всех стен приклепаны заплаты из свежего теса, чтобы не вытекли опилки и вместе с опилками не утекло бы тепло. Словом, куда как неказист...
Но было у барака одно достоинство: просторный был, в зрительном зале на тесно поставленных скамьях усаживалось больше двухсот человек. Три раза в неделю крутили кино, в остальные вечера хозяйничала клубная художественная и спортивная самодеятельность. Пели, плясали, разыгрывали спектакли; состязались в играх в пинг-понг и волейбол, проводили шахматные турниры. В общем, сколь ни убогий был клуб, а все же единственный на дальней окраине города и по этой причине незаменимый очаг культуры.
Но началась война. Почтальоны не успевали разносить повестки. По два раза в неделю уходили пассажирские двухпалубные пароходы вверх по реке, на Большую землю, или, по здешнему выражению, «в жилуху». И каждый пароход наполовину, если не больше, был загружен мобилизованными в армию. И с каждым пароходом уезжали заводские мужики и парни: перезолыцики и дубильщики, мездрильщики и строгали, раскройщики и штамповщики, кочегары и слесари. Сколько и когда — это Петр знал в точности, потому что неизменно провожал каждый пароход...
Уже к первой военной осени изрядно поредело в цехах завода. Можно сказать, все здоровые мужики ушли. На весь завод осталось таких, если посчитать и директора, два-три человека. Добавилось в цехах женщин, стариков и подростков. Но и
такой маломощной рабочей силы не хватало. А план?.. План увеличился. И надо было его выполнять. И выполняли. Работали по полторы смены, а кому-то приходилось и по две. Месяцами забывали про выходные. Женщины, старики и подростки выбивались из последних сил... Не хватало рабочих... На каждого, кто приходил наниматься, Петр готов был молиться. И приходили люди. Кто ушел еще весной в дальнюю тайгу, а теперь, к зиме, вышел из нее... Кто с дальних рудников и приисков по увечью или болезни уволился... Кто из голодного аймака в более сытный город подался... И многие из тех, кому подступающая зима перекрыла дорогу на Большую землю, приходили наниматься на работу.
Петр с каждым разговаривал сам, чтобы сразу установить, кто на какую работу годен и куда нужнее сегодня определить пришедшего.
И у каждого первый вопрос:
— Жилье дадите?
Законный вопрос, неизбежный. Якутскую зиму в шалаше или в палатке не перезимуешь. Но где у директора завода жилье?.. Работники ушли, но семьи-то их остались. Нет у завода свободного жилья.
На нет и суда нет. Поворачивается человек и уходит. Что тут делать?.. Прямо хоть волком вой... Кого первого осенило, теперь уже и установить невозможно. Такие догадки, что на первый взгляд сверху лежат, скорее всего не одному, а сразу многим могут прийти в голову. Только вряд ли догадка тут же была высказана. Очень уж нелепой представлялась осенившая мысль, а если поглубже заглянуть, то даже и кощунственной...
Посудите сами: живут люди трудно — работают до седьмого пота, насчет харчей заметно оскудело, не так, конечно, как потом, в последние годы войны, но все же заметно оскудело. А главное — почти в каждой семье тревога за родного человека: за сына, за мужа, за отца, за брата... Да прибавьте сюда общую тревогу, которая каждого томила,— фашисты подступили вплотную к самой Москве...
И в такое вот трудное и безрадостное время лишить усталых и удрученных людей последнего прибежища, каким был этот пусть неказистый заводской клуб? Можно ли было даже помыслить об этом?.. Конечно, нельзя. Так на том все и сошлись, что нельзя и нечего об этом и говорить, и думать... Все — это, значит, и администрация, и партбюро, и завком, и комсомол, и прочие организации. Ну а после того, как все согласно решили, что нельзя, вспомнили про план. И снова су-
дили, рядили и решили — опять все согласно решили,— что другого выхода нет. Только ведь решать долго, а по решенному сделать — это быстро. Разобрали сцену, ликвидировали все выгороженные за кулисами комнатенки. По всей длине барака, посредине его, соорудили длиннющий коридор и по обе стороны нагородили клетушек. Изладили топчаны, изготовили нехитрые матрасы и в каждую такую клетушку селили семью. А если холостяки, то двоих в одну. По счастью, одиноких приходило больше...
Таким вот образом лишились тогда рабочие кожкомбината своего заводского клуба, а это в конце концов и привело к тому, что теперь «персональное дело» Петра Калнина рассматривается на заседании бюро горкома.
Но пришел и войне конец. Со слезами радости отпраздновали великую победу. Тех, кто не вернулся, оплакали, кто вернулся — встретили с честью. Отдохнули солдаты и встали к своим станкам. Мало-помалу вошла заводская жизнь в прежнюю мирную колею. Впрочем, не совсем в прежнюю. Клуба-то своего, хоть и неказистого, но все же очага культуры, нет. Пока летнее тепло да северные светлые ночи, еще куда ни шло. Песни петь да отплясывать под гармошку можно и на лужайке перед бывшим клубом, благо дожди в летнюю пору очень редки в приленском крае. Но- как только ударила осенняя непогодь, а вслед за нею — очень скоро, по-полярному,— полетели белые мухи, всех причастных к разорению клуба, а прежде всего главного виновника, Петра (главного потому, что его директорское слово—решающее), охватило запоздалое раскаяние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52