И тут лишь вспомнил, вернее, почувствовал, что сегодня не ужинал. Потом, докладывая комиссару о выполненном поручении и отвечая на его вопросы, Петр понял, что после части официальной должна была состояться и беседа неофициальная, за чайным столом. Но этой «чайной беседы» Петр сам себя лишил.
Есть очень хотелось. Привыкший к точно размеренному режиму, желудок настоятельно требовал своего. Петр отправился на кухню: авось сыщется что-нибудь на голодные зубы. И хорошо, что так поступил. Оказалось, что с вечера дневальным на кухню заступил Семен Кобчиков.
— Что же не предупредил! — посетовал он.
Потом, сообразив что-то, заглянул в котел, поскреб в нем ложкой и сказал:
— Порядок! На ужин каша была пшенная. В котле шкварки остались. Будешь?
Понятно, Петр не отказался. И через малое время Кобчиков подал ему огромную миску, точнее, тазик, доверху наполненный аппетитными на вид, похрустывающими на зубах, безумно вкусными шкварками.
В доармейской жизни такого тазика с кашей Петру хватило бы для пропитания на двое суток. Здесь же он управился с ним за считанные минуты.
Прошел первый год армейской службы. Нельзя считать, что он легко дался Петру. Да и наивно было бы ожидать легкой жизни. Служба в армии непривычному к ней всегда трудна. В особенности в кавалерии, да еще в кавалерии инженерной. К тому же курсанту всегда тяжелее, чем просто рядовому бойцу. У Петра ко всему этому добавлялся еще и груз обязанностей командира отделения.
Обязанности эти на первый взгляд весьма несложны. В размеренном, точными положениями устава расписанном до мелочей распорядке армейской службы все предусмотрено и предназначено. И дело любого командира, от самого высшего
до самого меньшого (а это и будет командир отделения), поддерживать этот распорядок, давать кому нужно приказания и следить, строго следить за неукоснительным их исполнением. Ну и, само собой, поощрять усердных и — главное! — взыскивать с нерадивых. Для этой цели каждому командиру предоставлены права соответственно его служебному положению.
К примеру, командир отделения может наложить на бойца взыскание в размере одного наряда не в очередь, а помком-взвода — уже два наряда, старшина — уже три, а командир средний или старший может даже и на гауптвахту посадить. Таким образом, у командира имеются права для того, чтобы обеспечить строгое исполнение всех отданных им приказов и распоряжений.
И казалось бы, на первый взгляд, что командовать отделением самое нехитрое дело. Но первое это впечатление обманчиво. В отделении круглым счетом десяток бойцов, и в чем бы ни ошибся любой из них, где бы ни оступился, как бы ни провинился, наконец,— везде в ответе командир отделения.
Боец или, того хуже, курсант плохо усвоил на занятиях пройденный материал — в ответе командир отделения. И как только выдастся свободная минута, садись с бойцом в уголок и вдалбливай ему всю обязательную по программе премудрость, пока не уразумеет и не затвердит накрепко.
Повернулся ли боец нескладно в строю или сбился с ноги на марше — в ответе командир отделения. И вот вечером все в теплой казарме — кто пишет письмо матери или зазнобе, кто играет в шашки или в шахматы, кто читает книгу или газету, кто просто мечтает,— а командир отделения на плацу на морозе или на мокром ветру отрабатывает повороты и чеканит шаг с нерасторопным неумехой.
Обнаружил ли проверяющий перхоть в гриве лошади или, боже упаси, плохо расчищенные копыта — в ответе командир отделения. И опять все отдыхают в послеобеденный мертвый час, а командир отделения торчит у коновязи, наставляя на путь истинный нерадивого бойца (для такого случая разрешено нарушить и мертвый час).
Любая из этих промашек, а то и все они вместе могут в любой день приключиться с каждым бойцом. Надо ли удивляться, что редкий день проходит без особых хлопот у командира отделения.
Не стоит и поминать об особых происшествиях, или, как принято в армии именовать, ЧП,— тут опять в ответе командир отделения: почему плохо воспитал бойца. И в ответе не только моральном, но зачастую и дисциплинарном.
Поэтому, несмотря на то что Петру с самого начала удалось установить в своем отделении нормальный климат, удачно избежать и излишне придирчивой требовательности, и еще более опасной мягкотелой фамильярности и добиться того, чтоб подчиненные ему курсанты уважали его и старались не подводить,— несмотря на все это, забот и хлопот хватало, как говорится, досыта и на каждый день.
Самым же трудным делом в армейской жизни на первом году службы была, конечно, уборка, точнее, чистка лошади. (Младшим командирам срочной службы коноводов не положено, и лошадей своих они чистят сами.) Особенно тягостно было в зимние морозы, которые на Дальнем Востоке часто совмещаются с пронзительными ветрами. Озябшие пальцы, казалось, примерзали к металлической скребнице, и не понять было, судорожная боль или стылый ветер высекают слезу из глаз.
Но, как известно, всему на свете — и радостному и грустному, и приятному и тягостному — приходит конец. Закончилась и первая армейская зима. С приходом тепла куда веселее стало у коновязи, да и привычка выработалась за прожитые месяцы.
Наконец завершился и учебный год в полковой школе. После выпускных экзаменов всем курсантам присвоили звания младшего начальствующего состава. Двоим, в том числе и Петру, присвоили звание помкомвзвода (три треугольника на петлицах), остальным — звание командира отделения (два треугольника).
До сих пор продвижение Петра по службе проходило, как говорится, по нормальной схеме. И вдруг в военной его карьере произошел головокружительный скачок.
Дня через два или три после выпуска из полковой школы помкомвзвода Петра Калнина вызвали к командиру эскадрона. В небольшом командирском кабинете собралось все начальство части. Комэск Долгополенко сидел за столом, посасывая неразлучную трубку; комиссар Яковенко стоял у окна, разглядывая что-то происходящее на плацу; начальник школы Рюхин примостился на узеньком диванчике.
— Явился по вашему приказанию! — отчеканил Петр.
— Вольно, вольно... Садись,— сказал командир эскадрона. Петр оглянулся. Единственный стул находился у окна и предназначался, понятно, комиссару. Сесть было некуда. Но Рюхин, потеснясь на диванчике, мотнул головой, указывая ему место. Петр осторожно присел на самый краешек.
— Есть серьезный к тебе разговор,— сказал комэск, обращаясь к Петру.— Мы тут посоветовались. Начальник школы тебя хвалит и ручается за тебя.
Петр покосился на Рюхина. Но он сидел молча с самым безучастным видом, никак не отзываясь на слова командира эскадрона.
— Так я говорю, Сергей Иваныч? — обратился тот к Рюхину.
— В отделении у него порядок,— не спеша, словно бы нехотя, произнес начальник школы.
— Есть мнение, общее наше мнение,— пояснил командир эскадрона,— назначить тебя командиром учебного взвода полковой школы.
Петр так и решил, что ослышался. То, что сказал командир эскадрона, было невероятно, просто даже несуразно. Командир взвода, да еще учебного,— это кадровый средний командир, и никак нельзя представить себе на этом месте младшего командира срочной службы.
— Я вижу, удивлен,— вступил в разговор комиссар эскадрона.— Объясню. У нас в эскадроне недостает кадровых командиров. Должны были нам прислать из училища двух командиров взводов, прислали одного. Сергей Иваныч предлагает назначить тебя на вакантное место.
— Справишься? — спросил Долгополенко.
— Поручиться не могу,— ответил Петр и заметил, что ответ его понравился и комэску, и комиссару.
— Захочет — справится,— сказал Рюхин.
— Захочешь? — спросил комэск.
— Буду стараться,— ответил Петр.
— На том и порешим,— сказал Долгополенко.— Завтра будет приказ по эскадрону.
Петр встал, полагая, что разговор окончен, но комиссар жестом остановил его.
— Наделив Калнина обязанностями среднего командира, не забудем о правах,— сказал он.
— Само собой разумеется,— подтвердил комэск.— Права в полной мере, по уставу.
— Я о другом,— возразил комиссар.— Бойцы должны видеть, что он такой же командир по положению и по облику, как и все остальные. Довольствие и обмундирование должны быть командирские.
— Это в наших силах,— сказал комэск.— На довольствие прикрепим к командирской столовой, обмундирование выдадим, как положено сверхсрочнику. Начхоз, конечно, покряхтит малость, но переживет. Сложнее с проживанием. Срочнослужащий обязан находиться на казарменном положении.
— Можно выгородить келью в красном уголке,— заметил, улыбаясь, комиссар.
— Принято,— сказал командир эскадрона.
— Разрешите идти? — обратился к нему Петр и, получив разрешение, направился к выходу.
Уже в дверях услышал реплику Рюхина:
— Теперь и прическу можешь отрастить.
Если бы дело было только в прическе... Весь вечер после разговора в кабинете комэска Петр был так задумчив и замкнут, что, глядя со стороны, можно было подумать — на него свалилась большая беда. Да и на самом деле он не знал, радоваться ему или печалиться... Конечно, с одной стороны, лестно, когда тебе оказывают такое доверие, подтверждая тем самым, что ты чего-то стоишь, не говоря уже о том, что командирский харч наверняка сочнее солдатского и что в комсостав-ском обмундировании приятнее на люди выйти, особенно когда и «прическа» отрастет... Все это так...
Но, с другой стороны, доверие надо оправдывать, а сможет ли, сумеет ли он?.. И больше всего тревожила мысль: как быть строгим с теми, кто еще вчера был ровней?... (Командир отделения срочной службы мало чем отличается от рядового бойца — вся разница в том лишь, что с отделенного больше спросу.) А строгим быть придется, иначе никак нельзя, иначе всем плохо будет: и им и ему самому.
Вот тут и соображай... Хотя если подумать всерьез, то и думать-то особенно нечего. Это ведь армия. Приказано — выполняй. И если размышлять, то лишь о том, как лучше выполнить приказание. В армии спрос строгий.
Однако вскоре выяснилось, что многие тревоги, притом самые докучливые, неосновательны. Прежде всего: командовать своими сверстниками ему не придется. Они, как и он, закончили школу и разойдутся по своим частям. Да и вообще пока что командовать ему некем. Он назначен командиром взвода полковой школы и обучать будет тех, кто явится в эскадрон после очередного призыва, то есть не раньше осени.
А пока?.. А пока сиди и изучай (зубри!) уставы и наставления, которых в армии, особенно в инженерных частях, более чем достаточно. Кроме того, начальник школы Рюхин часто давал ему разные поручения, связанные с подготовкой школы к новому учебному году. И в тех случаях, когда поручение было достаточно сложным, неизменно приговаривал:
— Поручаю, уповая на твой директорский опыт.
Не обделял Петра своим вниманием и комиссар. И хотя теперь окончательно выяснилось, что Петр не кандидат партии, а беспартийный (пришло решение комиссии по чистке о том, что он исключен, утвержденное всеми вышестоящими инстанциями), комиссар по-прежнему давал ему достаточно ответственные поручения. Впрочем, для комиссара случившееся не было неожиданностью: Петр сразу по прибытии в эскадрон рассказал ему, как проходил чистку в ячейке Уралпроф-совета.
Чаще всего комиссар поручал Петру выступить с докладами. Оказалось, что кроме городских аптечных шефов у эскадрона шефские связи с несколькими дальневосточными селами. Из всех поездок Петру особенно запомнились две.
Первая состоялась вскоре после его возведения в командирское звание. Он уже получил новое обмундирование: суконную гимнастерку, диагоналевые галифе, новую кавалерийскую фуражку с ярко-синим околышем, которая была очень кстати, так как прикрывала несостоявшуюся еще «прическу». К новенькому, не потерявшему еще кожаного блеска снаряжению были подвешены слева шашка, справа наган в кобуре, а поверх всего щегольская командирская планшетка на тоненьком ремешке. Вид хоть куда, особенно верхом на лошади, потому как в пешем строю шашка не так уж и уместна.
К такому обмундированию неплохо бы иметь еще и коня показистее, чем тощая Выдра с редкой гривой и жидким хвостом. Была у Петра возможность сменить и коня — после каждой очередной демобилизации старослужащих в эскадроне остается без хозяев едва ли не половина конского поголовья,— но он сказал, что оставляет за собой Выдру. Такое решение делало честь и сердцу его и уму. Выдра за этот год не только привязалась к нему, но, что очень важно, добыла своему хозяину отличные оценки по всем разделам кавалерийской выучки: по вольтижировке, по преодолению препятствий и особенно по рубке лозы.
Так мне сказал Петр Николаевич, так я и записал.
Однако он сразу заметил, что это выше моего понимания, и потому счел полезным и даже необходимым продиктовать мне следующее пояснение:
«Во всех этих упражнениях роль лошади не менее значительна, чем роль седока. И не только в преодолении препятствий, где это само собою разумеется: седок может «задернуть» лошадь или иным способом сорвать прыжок, сам за нее прыгнуть он не сумеет, хотя может помочь или, наоборот, помешать коню хорошо прыгнуть. Также и в вольтижировке и рубке лозы успеха можно добиться лишь в том случае, если лошадь идет не только быстро, но и ровно. Что такое вольтижировка, надо полагать, всем известно, пояснения не требует. А вот чтобы ясно было, что такое рубка лозы,— расскажу. По обе стороны скаковой дорожки установлены станки — стойки, которые удерживают в строго вертикальном положении прутья лозы. Установлены станки в шахматном порядке, на равном расстоянии один от другого. Обычно десять или двенадцать станков, то есть по пять или по шесть станков с каждой стороны. Кавалерист скачет по дорожке и, махая шашкой то влево, то вправо, ссекает укрепленные в станках лозы.
На первый взгляд все очень просто. На самом же деле в полной мере искусством рубки лозы овладевают лишь кадровые, немало лет прослужившие кавалерийские командиры, да и то не все:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52