«Нет, она вовсе не так уж наивна, как мне показалось»,— подумал Петр. А вслух произнес:
— За это спасибо! А докладывать на собрании будете вы, Анатолий Кузьмич.
Анатолий Кузьмич подготовился к собранию основательно. Когда ему дали слово, он начал так:
— Говорить я не такой уж мастак. Я лучше вам покажу...
Он нагнулся к стоящему возле него продолговатому ящику, достал оттуда какой-то узкий высокий предмет и поставил его на стол. К полуметровому отрезку трехдюймовой железной трубы двумя полосками жести был прикреплен деревянный стержень в палец толщиной. Верхний конец стержня сантиметров на тридцать возвышался над краем трубы.
Анатолий Кузьмич отошел в сторону, так чтобы изготовленная им модель всем была видна, и начал свои пояснения:
— Звено целиком сварим автогеном на земле. Из толстых железных бочек. Это дело нехитрое. Поднять надо!
— Вся и хитрость, как поднять,— заметил старый раскройщик Михеич.
— И это можно сделать. Вот вроде как модель,— механик указал на стол.— Лиственничное надежное бревно хомутами укрепим на трубе. Наверху навесим блок. Через блок лебедкой поднимем звено, установим и приварим. Вот и вся механика.
— А бревно как подымешь? — полюбопытствовал все тот же дотошный Михеич.
— Вот тут и зацепочка... — насупился Анатолий Кузьмич.— Чтобы поднять бревно, допрежь надо самому подняться, к трубе блок прикрепить. Но когда ставили трубу, забыли приварить скобы... Видно, думали, труба вечная, не придется ее чинить. А вот не так вышло. А скоб нет... Но подняться все равно можно, только не снаружи, а внутри трубы. Она вся склепана из отдельных колец, каждое из листа котельного железа толщиной двенадцать миллиметров. Сделаны кольца слегка на конус и насажены одно на другое. И внутри трубы получились вроде как ступеньки, только узкие очень. А надо по ним взобраться...
Он остановился и перевел дух. Это была, можно догадаться, самая длинная речь в его жизни.
Все, даже настырный Михеич, нетерпеливо, но молча глядели в рот рассказчику.
— И можно взобраться... Бери железный прут потолще, а длиной точно по внутреннему диаметру трубы и клади его
на эти ступеньки. Подымись и положи следующий. И так до верху, как по лестнице. Можно подняться и какой надо инструмент с собой захватить...
— Вот это здорово! — крикнул кто-то из зала.
А сидевший за столом председатель собрания Егор Иванович Амосов сказал:
— Очень хорошо придумал механик наш, Анатолий Кузьмич. Золотая голова!
— Хорошо-то хорошо,— усмехнулся Анатолий Кузьмич,— да еще одна зацепочка есть.
— Всего-то сколь их у тебя? — выкрикнул Михеич.
— Последняя. Не по мне трубу сладили. Не то она узка, не то я широк. Пробовал пролезть — не вышло. Надо мальца сыскать, ушлого и смелого. Тогда починим трубу, и не за месяц, а за несколько дней.
— Мы найдем,— встала со своего места Ольга Ростовцева.— У нас есть отличные ребята-физкультурники. Завтра утром соберем их...
— Зачем собирать? — громко выкрикнул кто-то из задних рядов.
Все оглянулись. В проходе между стульями появился невысокий подросток в заношенной, не по росту длинной стеганке и лохматой шапке. Подошел к сидевшему в первом ряду Петру и заявил очень настойчиво:
— Мне разрешите, Петр Николаич. Я сумею.
— А если мальчик оборвется и упадет? — с тревогой спросила какая-то женщина.
— Я не упаду! — сердито ответил подросток, Федя Данилов, оборачиваясь на голос.
Собрание постановило: одобрить решение администрации.
Поступок Феди Данилова не то чтобы удивил Петра, но заставил его серьезно задуматься. Ведь он тогда чуть было не совершил тяжелую ошибку и совершил бы, если бы не Таня Агафонова. Совсем молоденькая, почти девочка, оказалась мудрее его, взрослого человека с достаточным житейским опытом.
Двух подростков, Федю Данилова и Костю Мушкина, прислали на комбинат из республиканского детдома в порядке трудоустройства. Обоих определили в обувной цех, в одну и ту же бригаду по пошиву ичиг.
Через несколько дней, уходя с работы, подростки подрались неподалеку от проходной. Пока их разнимали, выяснилось, что Данилов вознамерился вынести через проходную несколько пар ичижного кроя, спрятав их под рубаху. Муш-кин заметил и пытался помешать. Данилов, более верткий и сильный, успел здорово избить Мушкина.
Проступок, а если точнее, то преступление Данилова разбирали в товарищеском суде. Данилов вел себя вызывающе. Петр тогда объявил, что с завода он Данилова увольняет, а меру наказания пусть ему определит товарищеский суд. Казалось, судьба Феди Данилова решена. И быть бы ему в колонии малолетних правонарушителей, если бы не Таня Агафонова. Встала и пристыдила судей: «Затравили, как волчонка, а ведь это ребенок..» Подошла к Петру, попросила: «Оставьте его на заводе. Я за ним присмотрю...» Обернулась к подростку: «Пойдешь ко мне жить, Федя?»
Парнишка посмотрел на нее исподлобья (Петр так и ждал, что ответит он очень нехорошо), потом, видимо, понял все же, что из всех присутствующих эта маленькая женщина думает о нем лучше других и больше всех желает ему добра. Опустил глаза и ответил чуть слышно: «Пойду, тетя Таня...»
«Ну вот, сами видите, Петр Николаевич!..» И не смог он отказать ей, хотя и осудил тогда себя за мягкотелость. Позволил оставить мальчика на заводе, а остальное пусть суд решит. Суд вынес свое решение: объявить Федору Данилову строгое общественное порицание.
Федя Данилов остался на заводе, а Петр остался при своем мнении, что смалодушествовал и согласился на ничем не оправданный, проще сказать, весьма рискованный эксперимент. Но уже во время субботника,, когда разгружали баржу, у него закралось сомнение в справедливости своего суждения. Во всяком случае, он начал допускать, что, возможно, пока еще только возможно, Таня Агафонова и права. Он, правда, подумал тогда, что очень было бы обидно, если бы ее самопожертвование (взять такого воспитанника, когда у нее на руках и без него двое чуть ли не грудных детей, конечно, было самопожертвованием) окажется напрасным. Стало быть, уже тогда признал он ее нравственную правоту. А теперь что?.. Теперь каждому понятно, кто был прав.
И тут Петр оборвал свои размышления, сказав себе: не о том задумался. Подумать, хоть самую малость, надо было о том, чем может обернуться его служебная недисциплинированность, если, не дай бог, что-нибудь получится не так. А от опасности зарекаться нельзя... Может оробеть Федя и не
осилить подъем внутри трубы... А может и, наоборот, забыть об осторожности и сорваться с высоты... Может не выдержать бревно или блок... Да мало ли что еще может быть!..
И что бы ни случилось, отвечать ему одному. Решение партийного собрания, конечно, подпора, но в том лишь случае, если операция удастся; тогда, оправдывая свою недисциплинированность, можно и на него опереться. А если не удастся, тогда никакая подпора не выдержит... И все равно от своего решения отступать нельзя. Суть-то не в том, кто и в чем будет виноват. Суть в том, чтобы дело было сделано, чтобы сапоги, такие нужные и солдатам и горнякам, были сработаны в срок и полностью...
Размышления его прервал Анатолий Кузьмич. Первая помеха: обошел всю территорию, разворошил все на лесном складе — нету подходящего бревна.
— Понял,— сказал Петр механику.— Иду к директору лесозавода.
— Бревно лиственничное, толщина в комле не меньше двух четвертей, а длина...
— Не надо,— остановил его Петр.— Я получу разрешение, а бревно выбирать будете сами.
Петру повезло. Он застал директора лесозавода, высказал ему свою просьбу. Директор, настоящий лесовик, рослый кряж с густой бородищей, выслушав, полюбопытствовал:
— Что за бревно такое особенное, что сам директор комбината за ним пожаловал?
— И на самом деле особенное,— подтвердил Петр и рассказал, в чем дело.
— Любопытная затея,— согласился директор лесозавода.— Хитро придумано. Какой же это инженер сообразил?
— Инженеры против. А сообразил наш заводской механик. Он не инженер, но мужик с головой.
— Ну а начальство твое как?
— Начальство, как инженеры.
— А ты, значит, поперек начальства?
— Приходится...
— А не забыл, что бывает, когда начальству своему поперечничают?
— У меня другого выхода нет. Если дело сладится, то и начальство сменит гнев на милость. А если начальство послушаю, самое малое — месяц простоя. План четвертого квартала, да и годовой тоже, горит синим пламенем. А кому нужен директор,
который в военное время спецзаказ срывает?.. Да и не в директоре дело — в конце концов дальше фронта не пошлют,— дело в самом деле.
— Хорошо объясняешь,— согласился лесовик. Позвонил и распорядился: — Начальника лесобиржи сюда! — Потом спросил Петра: — Сам за бревном пойдешь?
— Что у меня, подчиненных нету? — засмеялся Петр. Дотянулся до директорского телефона, позвонил в свою контору, велел послать к нему механика.
Анатолий Кузьмич и начальник лесобиржи, такой же рослый и ладный, как механик кожзавода, явились одновременно.
— Пойдешь вот с ним,— сказал директор начальнику лесобиржи,— и найдешь бревно, какое ему надо. По-быстрому.
Петр стоял возле зияющего проема в кирпичном цоколе трубы с часами в руках. Прошло уже около сорока минут, как Федя Данилов, облаченный поверх стеганки в просторную брезентовую куртку, скрылся в проеме. Теперь он где-то там, уже высоко... Впрочем, где он, можно было сказать совершенно точно: поднявшись на ступеньку, Данилов спускал бечеву за следующим стержнем; ему послали четырнадцатый стержень — значит, он уже на высоте примерно двенадцати-три-надцати метров. Сейчас сбросит бечеву за пятнадцатым и, стукнув по стенке трубы, сообщит об этом... Но прошла минута, другая... почти пять минут — и нет ни привычного уже удара в стенку трубы, ни конца, бечевы в проеме.
— Как ты там?.. — крикнул Анатолий Кузьмич, просовываясь в проем.
Молчание. Вот оно, то самое, чего он больше всего страшился. Потерял сознание... задохнулся...
— Слезай! — закричал что есть мочи Анатолий Кузьмич. И тогда из проема глухо донеслось:
— Доберусь...
И почти тут же показался конец бечевы.
— Устал,— обратился механик к Петру.— Это я виноват, надо было строго наказать: на каждой пятой, а то и четвертой ступеньке передохни...
Или у Феди еще сохранились силы, или он очень уж опасался снова испугать оставшихся внизу, только больше роздыху он себе не давал. И еще через десять — теперь уже особенно долгих — минут голова Феди в лохматой шапке показалась над верхним урезом трубы.
— Готово! — крикнул он и, взмахнув рукой, сбросил вниз конец бечевы.
— Тяни! — скомандовал Анатолий Кузьмич. Подбирая бечеву, Федя вытянул конец прочной пеньковой веревки. Теперь ему предстояло выполнить вторую, пожалуй, не менее сложную и трудную часть порученной ему работы: поднять наверх тяжелый металлический хомут с блоком и прикрепить его к трубе.
— Тяни без натуги! — приказал Анатолий Кузьмич. Федя Данилов тянул медленно, не напрягаясь, давая себе
передышку: сберегал силы. Прошло еще минут десять, и массивный хомут — широкое и толстое стальное кольцо с прикрепленным сбоку болтом — был поднят.
Теперь предстояло самое трудное. Работа вовсе не по мальчишечьим силам. Работал Федя, сцепив зубы, и все-таки довел дело до конца: установил хомут и закрепил его намертво двенадцатью болтами. И снова крикнул: . — Готово!
— Бросай веревку! — крикнул механик.
Осталось последнее: втащить наверх конец стального троса и пропустить его через блок. Только и всего!.. И на этом конец первого, едва ли не самого сложного этапа операции, в котором главным исполнителем был Федя Данилов.
А еще через несколько минут измазанный и запыхавшийся, но сияющий и счастливый Федя Данилов вылез из дымохода.
— Молодец! — сказал ему Петр.
А механик сгреб мальчишку в свои могучие объятия, расцеловал в обе щеки и скомандовал:
— Теперь в душ и отдыхать!
— А как же?.. — взмолился Федя.— Сами обещали — до конца буду с вами работать...
— Когда отдохнешь, сынок. Не бойся, работы хватит. Прибежала тоже запыхавшаяся секретарша Фаина.
— Петр Николаевич! Вас срочно вызывает нарком.
— Самое время...— сказал стоявший возле Анатолий Кузьмич.
Нарком даже прислал за директором свою машину. Стало быть, дело совершенно не терпело отлагательства. Петру очень не хотелось уезжать с завода в такую минуту, но что поделаешь...
Петр, конечно, понимал, какое у наркома к нему дело. Безусловно, Протвину доложили, что директор комбината не принял к исполнению санкционированные самим наркомом указания комиссии, а приступил к аварийно-восстановительным работам по своему бредовому проекту.
«Недотепа!.. — обругал себя Петр.— Надо было позвонить Инчутину».
Он даже и предполагать не мог, что тихонькой и застенчивой Зинаиде Тихоновне тоже придет в голову эта мысль и что она, долго не раздумывая, приведет ее в исполнение.
Наркомат был совсем недалеко от горкома, и, когда Петр вошел в кабинет наркома, Инчутин был уже там. Протвин сухо поздоровался с Петром и без предисловий сразу приступил к делу:
— Почему вы технический вопрос, который должно решить руководство наркомата, поставили на обсуждение партийного собрания?
— Партийной организации по уставу предоставлено право контроля,— ответил Петр, покосившись на Инчутина. Тот сидел в сторонке и сосредоточенно рассматривал висевшую на стене многоцветную диаграмму.
— В данном случае,— возразил нарком,— парторганизации нечего было еще контролировать. К тому времени вы еще не получили указаний технического отдела наркомата.
— Я считал, что обсуждение на партсобрании поможет вам принять правильное решение,— ответил Петр.— Потому и попросил секретаря парторганизации довести до вашего сведения постановление собрания.
— Сдается мне, вы сделали это для того,— резко сказал Протвин,— чтобы противопоставить предприятие наркомату.
— Товарищ нарком,— возразил Петр,— мы уклонились от сути дела. Главное в том, правильно ли мы решили. Мы убеждены, что правильно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52