А для того сам командир отделения должен все усвоить на «отлично». К этому Петр и стремился.
Вошел начальник школы Рюхин. Петр встал, как положено, при появлении командира.
— Сиди, сиди,— совсем не по-уставному вымолвил Рюхин и уселся на скамью рядом с Петром.— Есть разговор.
Из казармы донеслась команда: «На поверку становись!» И тут же в дверь заглянул дневальный. Увидев начальника школы, вытянулся на пороге.
— Скажи помкомвзвода, что я задержал здесь командира отделения,— приказал Рюхин дневальному.
— Есть сказать помкомвзвода...— повторил дневальный и скрылся за дверью.
— Разговор вот какой,— проделжил Рюхин, когда дверь за дневальным закрылась.— Я знакомился с твоими документами. Ты работал на Прикамском кожевенном комбинате в должности директора по труду?
— Так точно,— ответил Петр.
— Не надо по форме,— поморщился Рюхин.— Разговор неофициальный... Так вот, парня двадцати одного года
директором редко ставят. Значит, есть голова на плечах. А потом в обкоме профсоюза. Ну, это не работа, а вот директор — другое дело. Я, к твоему сведению, тоже на гражданке работал директором по труду на лесокомбинате. И даже по соседству: ты в Уральской области, а я в Вятской. Можно сказать, рядом. А вот теперь, как видишь, командир Красной Армии...
Рюхин остановился, посмотрел на Петра пытливым, оценивающим взглядом и неожиданно спросил:
— А как ты думаешь, почему я сменил гражданку на военную службу? А?..— И почти сразу сам ответил на свой вопрос: — По двум причинам. Первая, она же основная. Впереди большая война. Полагаю, ты достаточно грамотен и умен, чтобы понимать — война неизбежна. Вопрос в сроках. Так вот, надо, чтобы в армии, в нашей Красной Армии были надежные, грамотные и умные командиры. Значит, такими, у кого есть масло в голове, нужно обеспечить в первую очередь кадры Красной Армии. У них,— Рюхин мотнул рукой, показывая куда-то за плечо,— у них, и на Востоке, и на Западе, отличные командиры. Там офицерство — привилегированная каста. Возьми хоть прусских юнкеров, хоть японских самураев. Там кадровое офицерство — отпрыски родовитых семейств, цвет нации. И к военной службе будущих офицеров готовят с детства. Военная служба там почетнейшая служба... Надо и нам непрестанно увеличивать число и повышать уровень наших красных командиров. Нет сейчас более важной задачи. Ты понял, к чему я это говорю?..
— Понял...— ответил Петр.
— Ну а вторая причина — это, так сказать, личная. Там, на гражданке, бестолковщины много. На каждом заводе невпроворот хозяев: и дирекция, и завком, и ячейка, и депутатская группа, и еще невесть что, а у семи нянек, как и положено, дитя без глазу. В армии больше порядка. Здесь каждый знает свой права и свои обязанности. Я знаю, кому я подчинен, и знаю, кто мне подчинен. А без этого не может быть порядка ни в каком деле. Ты понял, почему я все это тебе рассказываю?..
Петр промолчал, хотя давно уже сообразил, к чему ведет речь начальник школы.
— Потому рассказываю, что уверен, больше того, убежден — может из тебя получиться командир Красной Армии. Сам-то ты что об этом думаешь?
Петр сказал, что так вот сразу очень трудно ему ответить на этот вопрос.
— Правильно,— одобрил Рюхин.— Отвечать надо подумавши. Подумай. Я не тороплю. Сам избегаю опрометчивых решений. Времени впереди достаточно — целых два года... И учти, если покажется тебе, что я или еще кто из твоих начальников относятся к тебе излишне строго, так это лишь для того, чтобы вырастить из тебя командира.
Больше Рюхин к этому разговору не возвращался. Но Петр очень часто вспоминал неожиданную и необычную беседу с начальником школы.
Доводы помкомэска были убедительны, можно сказать, неопровержимы. Что такое офицерство в старой армии, Петр хорошо знал из классической литературы: образы многих, от Печорина до капитана Тушина, жили в памяти. И понятны были забота и тревога советского командира Рюхина. Только вот представить себя кадровым командиром Красной Армии Петр никак не мог. Он все еще жил в мирном мире, где созидательный труд рабочего, тем более инженера, был «главнее», нежели пусть трудная, пусть тоже непрерывная подготовка к будущей войне, которая неизвестно еще когда будет. И потому призыв помкомэска Рюхина пока не дошел до сердца Петра. Хотя он и понимал, что разговор был неспроста и для размышления срок ему отведен достаточный — два года, все чаще и чаще закрадывалось опасение, как бы не пришлось давать ответ ранее названного срока. Он-то не был готов к ответу, какого от него ждали...
А еще через некоторое время Петр привлек внимание комиссара эскадрона Яковенко. Комиссар и по внешнему облику, и по манере обращения был полной противоположностью начальнику школы: худощав и строен, обворожительно красив, с украинскими темными очами и щегольскими гусарскими усиками; в обращении был предельно вежлив, голоса никогда не повышал.
Комиссар вызвал Петра к себе сразу после обеда, пригласил сесть и, извинившись, что лишил его мертвого часа, поинтересовался, регулярно ли он читает газеты.
Петр ответил, что «Тревогу» (газета- ОКДВА — Особой Краснознаменной Дальневосточной армии) читает каждый день.
— Это очень хорошо,— одобрил комиссар,— а то, к сожалению, многие даже вполне интеллигентные люди, попав в наши хлопотные условия, забывают о книгах и газетах. Упрекнул одного, а он мне в ответ: «Конюшня вытесняет». Коня, конечно, положено любить и холить, но... надо совмещать. Вас я вызвал вот за каким делом...
Опять же, в отличие от начальника школы, комиссар ко всем независимо от должности и звания обращался на «вы»; на «ты» он был только с командиром эскадрона Долгопо-ленко, с которым вместе служил многие годы.
— Вы до призыва в армию работали на ответственных постах. Конечно, часто приходилось выступать с докладами, в том числе и на темы общеполитические?
Петр подтвердил, что приходилось.
— Хочу дать вам поручение, серьезное и ответственное: сделать доклад нашим шефам.
Вот уж такого поручения Петр никак не ожидал. Все такое осталось там, на гражданке, далеко позади. Почти машинально спросил:
— На какую тему?
Тема обычная. О международном и внутреннем положении.
А кто паши шефы? — поинтересовался Петр.
— Аптечное управление.
— Почему аптечное?
— Тик уж разверстал политотдел дивизии.
— Значит, аудитория будет небольшая?
— Но и не маленькая. Сотрудники всех городских аптек. Публика, сами понимаете, интеллигентная. Сколько вам потребуется на подготовку?
Петр подумал и ответил:
— Три дня, если прикажете, чтобы разрешили использовать мертвый час и личное время.
— Освобождаю вас от всех учебных и строевых занятий, кроме уборки лошадей.
— Тогда и двух дней хватит.
Комиссар определил правильно: аудитория была не большая, но и не маленькая. Уютный зальчик, заставленный несколькими рядами венских стульев, со стенами, украшенными плакатами, призывающими собирать лекарственные растения, был полон.
Несколько необычный состав аудитории сперва удивил было Петра. В зале сидели почти одни женщины, в большинстве молодые и совсем молоденькие. «Как у нас на фабрике в заготовочном цехе»,— подумал Петр, и напряжение,
скопившееся, как всегда, перед началом выступления, стало мало-помалу спадать. К тому же Петр давно успел заметить, что в женских аудиториях выступать куда легче: внимательнее слушают и особо щекотливых вопросов не задают.
Тема доклада была знакома. Немало таких докладов сделал Петр на недолгом своем веку, последний всего за какую-нибудь неделю до призыва в армию. Так что понадобилось лишь освежить примеры, насытить доклад новыми фактами, а для этого внимательно просмотреть подшивку газет за последние три месяца.
Вообще само выступление, даже перед незнакомой аудиторией, не особенно смущало Петра. Больше был он обеспокоен экипировкой. Тут неожиданно помог непосредственный начальник, помкомвзвода Устьянцев. Узнав, что Петру поручено делать доклад у шефов, Устьянцев принес ему свою новенькую суконную гимнастерку и новые же синие габардиновые галифе, благо роста и сложения они были примерно одинакового.
Перед тем как передать парадный наряд обрадованному Петру, Устьянцев отвинтил с синих петлиц красные эмалевые треугольники, сказав при этом:
— Надо бы, конечно, другие петлицы пришить, а то дырочки остались — вроде бы разжалованный,— да не успеть... Ладно, не разглядят, а кто и разглядит — не поймет.
И после того, надо полагать, чтобы компенсировать ущерб, нанесенный дырочками на петлицах, снял с себя комсоставское снаряжение, то есть широкий пояс с блестящей пряжкой и поддерживающими его крест-накрест ремнями, и тоже вручил Петру.
Когда Петр надел все это на себя, то вид у него стал поистине командирский. Особенно после того, как Устьянцев прицепил ему к снаряжению с левого бока саблю, а с правого — новенькую полевую сумку, в которую сияющий Петр и уложил тезисы своего доклада.
Все было отлично, вот только короткая стрижка «под машинку» входила в некоторое противоречие с командирским обликом. Но тут уж ничего нельзя было поделать. Отращивать волосы, «носить прическу» разрешалось только сверхсрочникам, а бойцам и даже младшим командирам срочной службы эта вольность воспрещалась категорически.
Петр уложился в отведенное ему время, не успев переутомить аудиторию, и слушали его внимательно. После доклада пожилая степенная женщина в темном платье, которая представляла Петра собравшимся и давала ему слово, предложила задавать вопросы докладчику.
Вопросов Петр не опасался: не зря просидел два дня в красном уголке, листая газеты. Материал своего доклада он знал достаточно глубоко и каждое положение, высказанное им, мог подкрепить, если понадобится, дополнительными фактами международной и внутренней жизни.
Однако же первый заданный ему вопрос его не только озадачил, но даже несколько и смутил. Встала прехорошенькая девица с рассыпанными по плечам золотистыми кудряшками и спросила:
— А почему у вас никаких знаков различия нету?
И тут же из глубины зала еще одна девица, не вставая, выкрикнула:
— И почему вы стриженый?
Громко никто не рассмеялся, но приглушенно зафыркали во многих местах зала.
Пожилая степенная председательница, встав, сказала строго:
— Коваленко! Синицына! Что за неуместные вопросы?
— Ничего, ничего,— успокоил ее Петр.— Пока других не задали, я отвечу на эти.— И обратился к залу; он уже определил для себя, как следует поступать в таких случаях: — Вас интересует, почему у меня на петлицах нет знаков различия. Отвечаю. Знаки различия обозначают звания командиров. А я пока еще не командир, а рядовой боец, точнее, курсант полковой школы, и мне знаков различия не положено. Очень, конечно, обидно. Будь моя воля, я уж чего-нибудь да нацепил бы. Отвечаю на второй вопрос: почему стриженый? По той же причине. Бойцу срочной службы длинные волосы носить не положено. Вот кончу полковую школу, выйду в командиры, тогда и знаки различия повешу, и волосы отращу. И снова к вам приеду, если, конечно, позовете.
Ответ оценили по достоинству: смеялись от души и даже аплодировали. И стали задавать серьезные вопросы. Почин сделала степенная председательница, а за нею осмелели и другие. Успевай только отвечать.
Когда же и с вопросами было покончено, на сцену вышла прехорошенькая Тоня Коваленко и объявила танцы под баян. И тут же представилась Петру и, не теряя попусту времени, пригласила его на первый тур вальса.
Далеко не первый раз в жизни Петру легче было бы провалиться на месте. Не мог он признаться такой славной девушке
в своем постыдном пороке: именно так расценивал Петр свое неумение танцевать. Пришлось солгать.
— Обязан вернуться в эскадрон к вечерней поверке. Только-только успею — сказал он заметно огорченной Тоне и, собрав все силы, отважился еще пошутить: — Вот выйду в командиры, уж тогда мы с вами потанцуем!
— Ждать долго,— усмехнулась Тоня, но, как подобает учтивой хозяйке, добавила: — Так и быть, уж подожду.
Проводила до самой коновязи в аптечном дворе и крепко пожала руку. А Петру показалось, что она поняла, почему он так торопится в свой эскадрон.
Выдра хорошо отдохнула, пока ее хозяин просвещал аптечных девушек, и бежала мягкой, но ходкой рысью по безлюдным уже улицам рано засыпавшего городка. А Петр всю дорогу терзался, ругая себя последними словами, и в который раз давал себе клятвенные обещания научиться, обязательно научиться танцевать, хотя бы этот проклятый вальс.
«И не пришлось бы огорчать милую девушку Тонечку... Да и славно было бы покружиться в вальсе... И также наступать ей на ноги, как когда-то Даше?.. И так ли приятно было бы Даше узнать о какой-то Тонечке?.. А обязательно разве ей знать об этом?.. Можно ведь и промолчать... Сейчас-то, конечно, можно, потому что и промолчать-то пока не о чем... Так и надо, чтобы было не о чем... И вовсе необязательно учиться танцевать...»
Но, сказав так самому себе, он, кажется, все-таки покривил малость душой.
У въезда на территорию военного городка Петра остановил комендантский патруль. Увольнительная у Петра была сделана по всей форме, подписана самим комиссаром части. И все-таки начальник патруля, усатый старшина-сверхсрочник, довольно долго размышлял, повторно перечитывая увольнительную.
Как-то уж очень необычно: рядовой боец срочной службы возвращается в позднее время в гарнизон, верхом и к тому же одет, как командир или сверхсрочник...
— Зачем ездил в город?..
Петр ответил, что послан был сделать доклад о международном и внутреннем положении.
Такой ответ только усилил подозрения ретивого начальника патруля. Смотри, как заливает!.. Самое верное дело
задержать и на гарнизонную гауптвахту — там разберутся. С другой стороны, как задержишь, если увольнительная в полном порядке, подписана комиссаром части?..
Уважение к бумаге победило. Продолжая терзаться сомнениями, усатый старшина разрешил Петру продолжать путь.
Расседлав Выдру, поставив ее в стойло и задав ей сена, Петр вернулся в казарму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52