Она меня допекла!
Томаса, продолжая мести около алтаря, поздоровалась с двумя женщинами, остановившимися, чтобы перекреститься.
Каридад, однако, не унималась. Томаса устало посмотрела на нее.
— Неужто ты не понимаешь, Каридад, что Розита совсем еще дитя?
— Дитя?! Это она-то дитя? Да на ней воду возить можно! Она тебе помогать должна. У тебя во всем нужда. А ты ей потворствуешь. Делает что хочет! И это ты виновата. Кого ты из нее вырастила? Дикарку! Тупицу!
— Ну хорошо, хорошо, Каридад, утихни ты, утихни… Я поговорю с Розитой… Чтоб она, значит, оставила твоего сына в покое.
С трудом разогнув спину, Томаса направилась домой. Каридад не удержалась от того, чтобы не пообещать ей в спину:
— А не то я ее так отделаю — не узнаешь! Ну, прощай, Томаса, я тебе добра желаю…
Войдя в свое нищее жилище, Томаса застала Розу в кресле за чтением журнала.
— «Хватит курочить из себя»… Нет, неправильно… «Хватит корчить»… Во дает!.. Манина, послушай-ка, эта «ворушка» прямо как я…
Томаса поставила в бутылку с водой цветы, которые принесла с улицы.
— Тебе нравится читать это?
— Так все равно скучища. А эта «ворушка» — она уж за себя постоит, на нее где сядешь, там и слезешь!
— Послушай, Розита, за что ты отлупила Палильо?
— Как — за что? Да он меня воровкой обозвал. А мамаша его сказала, что я дикарка. Еще раз такое скажет — я ей вообще фонарь под глазом поставлю! Вот увидишь.
— Плохо, Роза. Тебе пора перестать играть в шарики.
— Да, это верно…
— И в футбол. И негоже девочке, да уж почти и девушке, с мальчишками по деревьям лазать.
— А кому от этого вред?
— Страшно подумать, что с тобой будет, когда не станет меня.,
Розита сорвалась с места и обняла Томасу.
— Не говори так, Манина, ладно? Ты всегда будешь со мной! Всегда!
— Но я же могу умереть.
— Не дай Бог! Он не допустит!
— Да ведь я как все. Сколько человеку отпущено — никто не знает. И что ты одна делать будешь?
— Ну… В служанки пойду.
— Ты? В служанки?
— Почему бы и нет?
— Ты хочешь сказать, что будешь выполнять чужие приказания? Не смеши!
Роза заливисто рассмеялась. Томаса тоже улыбнулась:
— Да тебе только прикажи, так ты хозяйке тут же — кастрюлей по голове.
— Да, пожалуй, служанка — это не для меня. — Роза задумалась.
Томаса отвернулась к окну. Помолчала.
— Эх, Розита, Розита… Самая твоя большая беда — что ты попала в руки такой бедной й неграмотной старухи, как я.
— Не смей так говорить, Манина! Ты — лучшее, что мне послал Господь.
Но Томаса продолжала говорить как о наболевшем:
— Кого я из тебя сделала? И впрямь — дикарка, как я сама. Надо было заставить тебя ходить в школу. Права Каридад!
— Манина, я прямо зверею, когда такое слышу!
— Я тебя погубила, держа все время при себе.
— Не надо, ну прошу тебя…
Но Томаса не могла отрешиться от грустных мыслей, посещавших ее в последнее время все чаще. Она чувствовала себя виноватой, что девочка всю жизнь провела возле нее, необразованной прачки, не сумевшей заставить Розиту даже как следует учиться в школе.
— Тебе лучше быть от меня подальше, — сказала Томаса, печально глядя на Розу.
— Да что ты такое говоришь?! Я лучше буду темной, грязной, как свинья, и пусть меня все будут презирать, только бы меня не разлучали с тобой. Никогда, Манина, поняла?
— Ох, доченька, несправедлива к тебе судьба.
— Это почему же?
— Потому что все у тебя могло быть. Все-превсе. А судьба у тебя даже родителей отняла.
Томаса ласково сняла с головы Розы шапочку, которую та носит даже дома, и стала нежно гладить по ее спутанным густым волосам.
— Отца у тебя отняла смерть. А мать — время да забытье… Роза обняла Томасу и не дала говорить ей дальше.
Старая Эдувигес слышала, может, уже и не очень хорошо. Но она так давно знала семью, в которой жила, что ей не нужно было слышать слов, чтобы понимать: мирная трапеза за столом ее любимицы Паулетты хоть и сопровождается улыбками и ласковыми словами всех троих ее участников, на самом деле полна напряжения. Отношения у Паулетты с мужем Роке и сыном Пабло непростые. Но они хорошо воспитаны и дорожат друг другом. Эдувигес жалела всех троих.
— Я собираюсь пойти позаниматься к друзьям, — сказал Пабло. — Ты не против, мама?
— Что ж… А ты, Роке?
— У меня вечер свободен, и я хочу провести его с тобой. Конечно, если у тебя нет других планов.
Паулетта улыбнулась.
— Ах, Роке!.. Да хоть бы и были.
Она отхлебнула кофе, приготовленный Эдувигес так, как любила ее хозяйка.
— Папа, ты же знаешь, мама почти не выходит из дома, — сказал Пабло.
— Поэтому я и остаюсь. Я не знаю другой такой домоседки, как твоя мама. Другие мужья были бы в восторге. Но не я. Я решительно протестую. Я хочу, чтобы ты, Паулетта, почаще бывала со мной на людях.
— Это упрек, Роке?
— Это шутка, Паулетта. Разве ты когда-нибудь давала мне хоть повод для упрека?.. Ты сопровождала меня по моей просьбе, даже когда тебе этого не хотелось.
Паулетта помолчала.
— Я знаю, я скучная жена… Но я стараюсь…
Роке протестующе поднял ладонь.
— Что бы ты ни делала, ты должна знать: я боготворю тебя… Конечно, мне бы хотелось, чтобы то выражение печали, которое не покидает твое лицо с момента нашей свадьбы, однажды исчезло… Иногда мне кажется, что ты где-то очень далеко от меня.
— Прости меня, Роке, мне очень жаль…
— Это ты прости меня. Но, конечно, мне хотелось бы знать причину этой печали.
— Причины нет. Просто я такая. Это мое свойство, от которого никто не может меня избавить.
Пабло, молча слушавший разговор родителей, встал.
— Покидаю вас, потому что опаздываю.
Он поцеловал в макушку мать, помахал рукой отцу и вышел из комнаты.
Паулетта продолжала привычно хозяйничать за столом: нарезать любимый мужем кекс, подливать горячий кофе в его чашку, очищать от кожуры яблоко его любимого сорта.
Их стол, как, впрочем, и весь дом являл собой образец хорошего вкуса. И старинная голубая с серебряной крышкой сахарница на хрустящей от свежести и белизны скатерти выглядела как бы символом этого годами устоявшегося быта.
Так, во всяком случае, казалось.
Роке тоже встал.
— Пойду переоденусь. Только немного отдохну… Не составишь мне компанию?
— Чуть позже, дорогой, — не сразу ответила Паулетта. Роке вышел, поцеловав жену, и в двери тотчас появилась
Эдувигес, с беспокойством смотревшая на Паулетту.
— Ах, девочка моя, — сказала она. — Так и будешь молчать? До каких же пор?
— Наверно, всю жизнь, кормилица. Раз уж мне сразу не хватило духа признаться Роке… Раз уж я струсила… Раз уж позволила, чтобы меня разлучили с Розитой…
— В футбол погоняем?
— А как же, Розита! Ура!
Мальчишки потянулись за Розой к пустырю.
— Слышь, Розита, говорят, ты Палильо отлупила.
— Было дело. — Роза весело рассмеялась. — Не прискакала бы его мамаша, мокрого места от него не осталось бы.
— Ух ты! Ну ты даешь!
— Я его вот так! — Роза ловко подставляет ножку идущему рядом мальчишке, опрокидывает его на землю и тут же помогает подняться. Мальчишка скорее польщен.
— А знаешь, Роза, что я видел?
— Что ты видел, дурачок?
— Видишь вон тот дом за пустырем, желтый такой?
— Ну?
— Забор видишь?
— Ну, вижу.
— За ним сад.
— Ну и что?
— А то, что там вот такие сливы! — Мальчик показывает Розе два сложенных вместе кулака.
Роза останавливается. И тотчас останавливаются ее друзья.
— Обчистим?
Ребята молчат недолго.
— Уж как я сливы люблю! — говорит один.
— Подбери слюни, Кот, — отвечают ему. — Там вон какая ограда!
— Ну и какие сложности? — спрашивает Роза. — В первый раз, что ли?
— То-то, что не в первый. В прошлый раз еле ноги унесли.
Роза презрительно сплевывает.
— Прямо зла на вас не хватает. Бабы какие-то!.. Сама, без вас, залезу. Тогда уж слив не просите.
Она решительно направляется к дому, крыша которого чуть виднеется из-за растрепанных крон кучки деревьев, приютившихся на краю пустыря, служившего ребятне «заброшенного города» футбольным полем.
— Я с тобой, Розита!
Это Кот. Он с такой же решительностью двигается за ней.
— А кто не с нами, тот старуха поганая!
Кто-то из ребят, изображая походку дряхлой старухи, направляется за двумя смельчаками.
— Что ты, Розита, мы здесь все — молодцы ребята, — шамкает он старческим голосом…
Подойдя к ограде, Роза командует:
— Нагибайся, Кот!
— Уж больно ты длинная.
— Я длинная, но легкая.
Роза забирается на спину Кота и, подпрыгнув, садится на ограду.
— Слышь, Роза, давай быстрей. У меня слюнки текут… Уж как я люблю сливы!
Роза, протянув руку, прямо с ограды, срывает с дерева крупную синюю сливу и ест ее.
— Во! Сама жрет, а мы тут дожидайся! — раздается снизу. Роза кидает мальчишкам сливу за сливой.
— Нате, ешьте, трусишки, что бы вы без меня делали! Сливы доставать все труднее. Роза тянется за ними с трудом.
— Сверзится она, — мрачно предполагает Кот.
Но Роза не падает. Она намеренно спрыгивает в сад, собираясь набрать слив в свою любимую шапочку.
Сестры и братья Линарес имели общего отца.
Матери у них были разные.
Родительница Кандиды и Дульсины умерла, когда братьев-близнецов Рикардо и Рохелио еще не было на свете.
В детстве сестры опекали малышей и привыкли, чтобы мальчики слушались их. Но мальчики росли, становились юношами, потом молодыми людьми. И в последнее время опека сестер довольно часто раздражала их, особенно Рикардо.
Он вообще был самостоятельнее и решительнее брата, на характер которого, довольно нелюдимый, безусловно повлияла тяжелая травма, полученная во время автомобильной аварии и приведшая Рохелио к инвалидной коляске и костылям.
Рикардо, наоборот, был олицетворением молодой силы и здоровья. Он был очень способным спортсменом и выступал за легкоатлетическую и волейбольную команды университетского клуба, а в последнее время увлекся еще и восточными единоборствами, целыми часами пропадая в гимнастическом зале университета, где проходили тренировки.
Довольно дружные в детстве, в последнее время сестры и братья стали заметно прохладнее друг к другу. Этому способствовала и финансовая зависимость братьев от сестер, главным образом от Дульсины, ведшей хозяйство.
Впрочем, в финансовых вопросах у семьи был надежный и опытный советник — лиценциат Федерико Роблес, старый знакомый семьи.
В мрачноватом кабинете своего дома, где вечерние лучи солнца отбрасывали легкий отблеск на дорогую кожу кресел и старое темное дерево рабочего стола, сестры Линарес разговаривали с адвокатом Федерико Роблесом.
— Как вам кажется, Федерико, я дала достаточно денег Рикардо? — спросила Дульсина.
— Вполне достаточно. Он много тратит.
— В этом месяце я не намерена давать ему ни сентаво.
— А если он обратится с просьбой о деньгах ко мне?..
— …То вы ему откажете. Этот мальчик сущий мот.
— Я согласен с вами. Но хочу напомнить, что в завещании вашего покойного отца…
Дульсина не дала ему договорить.
— Кто знает об этом завещании, кроме нас с Кандидой? Ну и, естественно, вас тоже.
— Я согласен, сеньорита Дульсина: что касается Колонии дель Валье…
Дульсина опять, прервала его, на этот раз поднявшись из кресла.
— Что касается Колонии дель Валье, то полезно будет взглянуть на документы. Ключ от сейфа в моей спальне. Я сейчас принесу его.
— Очень хорошо, сеньорита.
Едва Дульсина успела выйти, Федерико протянул руку к молчаливо сидящей рядом Кандиде и, вытянув ее из кресла, крепко прижал к себе.
— Что ты делаешь? Дульсина сейчас вернется!
— Ну и что? Что она может сказать? Здесь ты хозяйка. Хотя почему-то и позволяешь Дульсине командовать… Qua ни в чем не сможет упрекнуть тебя, даже если узнает про нас. Потому что главная наследница рода Линаресов — моя любовь! Моя Кандида!
У Кандиды нет сил противиться ни его словам, ни его поцелую.
Направляясь к спальне и проходя через залу, Дульсина увидела старшую служанку, что-то внимательно разглядывавшую в окно.
— Что ты там увидела, Леопольдина?
— А вот поглядите-ка, сеньорита Дульсина: никак, мальчишка к нам в сад залез!
Дульсина выглянула в окно.
— Так и есть. Это воришка из Вилья-Руин. А ну-ка давай спустимся в сад…
Служанка кинулась за Дульсиной по пятам.
Роза заметила преследовательниц вовремя. Но вскарабкаться на ограду оказалось не таким простым делом. В последний момент Леопольдина, оказавшись шустрее или смелее своей хозяйки, ухватила девочку за джинсы и стала стягивать с ограды.
— Вот я тебя сейчас!
— Воришка! Нахал! Бандит несчастный! — вторила ей Дульсина.
— Эй, поосторожней, я же так шмякнусь… — довольно миролюбиво объявила Роза, не оставляя попыток взобраться на забор.
— Ты, негодник из трущобы! Вот я тебя! — продолжала вопить Леопольдина, стягивая Розу за джинсы с ограды.
— Да брысь ты! — Розе резким движением ноги удалось стряхнуть Леопольдину, со стоном рухнувшую в траву. Но теперь в нее вцепилась Дульсина.
— Вставай же, Леопольдина, помоги мне!
Леопольдина, кряхтя, присоединились к хозяйке, и вдвоем им наконец удалось стащить Розу с ограды.
— Вот старые кобылы, — недовольно признала Роза свое поражение.
— Ворюга!
На эти вопли в саду появился Себастьян.
— Где вы пропадали, — крикнула ему Дульсина, — вы что, не видите, что этот парень того гляди удерет через ограду?!
— Я был в розарии…
— Карамба! Я спрашиваю, где вы шлялись?
— Я же говорю: в розарии был.
Роза, раздраженная своей боевой неудачей, решила, что настала пора вмешаться в эту перебранку:
— В розарии, в розарии — заладил, как попугай.
Она не спеша сняла свою шапочку, рассыпая по плечам густые волосы и наслаждаясь произведенным эффектом.
— Чего вылупились? Тетки никогда не видели? Все остолбенели.
В это время в саду появился красивый молодой человек. Вид у него был спортивный, как будто он только что покинул беговую дорожку или волейбольную площадку. Загорелую золотистую кожу очень красиво оттеняли голубая с желтым майка и такие же трусы — форма спортивного клуба университета города Мехико.
Он подошел к застывшей в молчании группе.
Дульсина и Леопольдина продолжали судорожно сжимать рукава Розиной куртки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81