По лицу потекла вода. Он ловил ее воспаленными губами, ощущая внутри едва ощутимое движение холодного ручейка.
– Обморок! Нашатырю бы дыхнуть
– Ничего даром не проходит…
Чуть погодя лица стали узнаваемы. Он вспоминал вялой памятью больного человека, кому они принадлежат. За лицами сразу начинался барачный потолок и они были словно подвешены к нему невидимыми веревочками. Вода прекратила течь. Остался ее прошлый след, – былое русло, сохранившее прохладу исчезнувшего ручейка.
– Где болит, Вадим? – спросил Лысый, перестав хлопать по щекам.
– Уже нигде. Прошло… Сильно кричал?
– Ха! – подпрыгнул Гнус, расстегнул верхнюю пуговицу хозяйской серой рубахи. – Думал – кастрируют тебя суки, или американцы пришли. Ты глянь – весь барак на ногах.
– Гнус врет. Ты хрипел. Как в петле.
– Болезнь выходит, – уверенно поставил диагноз однорукий Лука. – Она, недолеченная, всегда так проявляется. Или молча – в ящик. Давай спать ребята. – Его уже потащило в сонник.
– Раз зараза вышла – сном надо оздоровляться еще выпить можно.
– Придурок! Водка хуже отравы при такой-то болезни.
Спать ему, однако, не пришлось. За час до подъема приперся Голос. Соломон Маркович поведал шепотом что всю ночь готовил отчет по изменению хозяйственной структуры производственных зон.
– Они рассуждают о социалистическом соревновании, Вадик! – он схватил в руки голову, – Инженеры, образованные люди, встают и на полном серьезе убеждают друг друга во всемогущей силе этого бреда. Воры скоро уходят. Печальный факт. Меня оставляют в зоне. Какой я вор?! Смешно!
Но не смеялся, а только водил по стенам сушилки, куда они пришли для разговора, испуганными глазами.
Вадим слушал его, отчетливо представляя – Голос появился неспроста.
– Когда экономисты начинают придумывать фокусы с этим самым соцсоревнованием…
– Насколько мне известно – его придумал Ленин…
– А что, ваш Ленин когда-нибудь в жизни работал?! – взвизгнул Голос и тут же стушевался, прикрыв ладонью мокрый рот. – Это, по их мнению, – экономический рычаг и элемент демократизации лагерной системы. Тупорылые стратеги! Вас там тоже имели в виду. Хотите совет, Вадим?
Упоров кивнул, даже не взглянув на возбужденного Соломона Марковича. Он пытался определить свое место в этих изменениях, но странное дело: все менялось, оставаясь неизменным. Голос говорил:
– Повторяйте то, чему учат они, но делайте все наоборот, и вас заметят. Эти люди выросли на почве демагогического безделия, однако золото с них требуют те, кто рангом выше, и, следовательно, они нуждаются в чьем-то реальном труде. Такой труд организуете вы.
Кто– то за стеной громко испортил воздух. Соломон Маркович вздрогнул:
– Господи! Всегда кажется – стреляют по мне. О чем я говорил? Да, вы создаете бригаду прекрасных специалистов, бьете рекорды. Становитесь маяком, а держать маяк за решеткой неловко даже при развитом социализме. Надо только подготовить почву, потянуть за нужные нити. У меня есть план…
Дверь в сушилку распахнулась, вошел заспанный Гнус. Вначале зэк тряхнул головой, желая убедиться – не сон ли? Поверив в реальность их присутствия, пошло улыбнулся и покинул сушилку.
– Он нас продаст! – побледнел Соломон Маркович. – Видели, как скривился противно?!
– Нет, – успокоил его Упоров. – Он решил, что у нас – семья.
– Семья?! – глаза Голоса стали еще больше. – Ах, да! Теряю ситуацию. Никак не научусь мыслить реальными категориями. Я – фантазер. Иногда мне ни с того ни с сего становится жалко наш социализм – совершенно химерическое, обреченное на распад общество.
– А коммунизм вам не жалко? – спросил Упоров, специально оттягивая момент, когда Соломон Маркович начнет проситься в бригаду.
Голос разгадал хитрость, впервые за всю беседу посмотрел на него прямо и жестко, как в бою.
– Не испытывайте себя пустыми рассуждениями, Вадим. Коммунизм мы уже имеем. Здесь, о зоне: при равных возможностях одни пьют чаи с медом, другие умирают с голоду. И вам и мне нужна свобода, а для этого нам необходимо быть вместе, чтобы переиграть систему.
– То есть…
– Работать лучше они уже не будут никогда, но желание пользоваться всем продолжает расти. Магически чудесно действует искушение на взращенного социализмом чиновника. Поднимаясь по служебной лестнице, он открывает для себя простой, легкий мир обмана, где можно жить, не прибегая к помощи совести, лишь повторяя то, что следует повторить. Существует огромный, сплоченный сытой бессмыслицей класс бессовестных потребителей. Я тоже так жил.
Голос прижал руку к сердцу, облизал без того мокрые губы, после этого потянулся, словно погружаясь в океан сытого прозябания, закатил глаза:
– О, как утонченно пестуют идеологию указанного безделия ученые, журналисты, писатели, партаппаратчики, особенно, конечно, чекисты. Но у них хватает мозгов подумать о пополнении корыта. И вдруг совершенно неизвестная бригада уголовников начинает совершать трудовые подвиги. Раньше бы вас за это расстреляли, сегодня – заметят. Вы работаете, себе ничего не требуя взамен, кроме свободы. Кричите совдеповские лозунги, а на уме держите закон Моисеев: «Не следуйте за большинством на зло и не решайте тяжбы, отступая по большинству от правды». Первый, кто сумеет убедить их делом, получит свободу. Первыми должны быть мы с вами…
– Черт возьми! – Упоров тихонько похлопал в ладоши, внутренне соглашаясь с тем, что Голос произнес не пустые слова. – Сколько яду вы накопили за годы служения. Если бы вас вернули к корыту…
– А если бы вас продал родной брат?! – Соломон Волков ощетинился, потеряв всякую услужливость, став похожим на загнанного зверька. – Только для того, чтобы товарищи из НКВД думали, что у него – «горячее сердце и чистые руки!» Он даже повышения по службе за меня не получил. Сволочь бездарная! Жид пархатый! Все они сволочи изначально. Истинные дети своей сифилитичной матери-революции!
Сирена продолжала его сопровождаемые жестами выкрики, растянув их в долгое: «У-у-у-у-у…»
– Вот те раз: разбудили, – Вадим уже пришел в себя после ночного обморока. Он легко поднялся с лавки и спросил, вроде бы на всякий случай: – Зачем ко мне приходили, Соломон Маркович? Не понял.
Закусив ноготь, Волков изобразил на остывающем от гнева лице желание вспомнить цель прихода, но всетаки не сумел скрыть удивления от прозорливости простоватого над вид моряка.
– Вы обладаете тайнозрением, Вадим. Я действительно шел сюда, чтобы передать вам распоряжение… простите, просьбу Никанора Евстафьевича: не садитесь играть с тем человеком. Вы знаете, с каким.
– А вы?!
– Мне того знать не положено. Я еще жить хочу…
«…У прошлого нет долгов, – думает Вадим, шагая на развод. – Никто не вернет тебе потерянные годы. Голос прав – все надо начать сначала. Попробовать переиграть ленивую, сучью систему. Чуть загрубишь – она не промахнется. Каждый снайпер. Но когда-то начинать надо. Для начала придется натурально закосить. Ну, легавый буду, поехали!»
Он споткнулся о кочку, зашатался и едва не сшиб с ног культяпого Луку. Сердитый минер было психанул, однако, поймав плавающий взгляд бывшего штурмана, крикнул:
– Слышь, Лысый! С Фартового дурь полезла.
– Помогите ему, – бросил через плечо Никандра.
Вадим почувствовал у локтей хватку крепких рук и остался собой доволен: ему поверили. Теперь отступить было невозможно. Ноги сломились в коленях. Ключик сказал:
– Тяжелый бык! Не дотащим…
– Эй! – окликнул старшина. – Чо вы его волокете?!
– Худо ему, гражданин начальник.
– Не сдохнет! А сдохнет – невелика потеря.
Подлипов за подбородок поднял голову Упорова и, поглядев в его посоловевшие глаза, весело спросил:
– Верно я говорю, покойничек?
Зэк с трудом шевелил языком, но все же ответил:
– Верно, гражданин начальник.
Чем несказанно обрадовал сияющего духовным и физическим здоровьем старшину.
– Раз согласен – торопись, – заворковал тот. – Чтоб до осени убрался: пока свободные могилы есть. Не то песцы сожрут.
Он бы и еще поговорил на приятную тему, но подошедший Лысый, не обращая внимания на хорошее настроение старшины, распорядился:
– Иди в сарай, Вадим. Инструментом будешь нынче заниматься, там и прилечь где есть. Чувствуешь-то как?
– Уже чувствую, – выдохнул зэк, виновато улыбаясь. – Вот и гражданин начальник заботу проявляет.
Бригадир снова не заметил улыбающегося Подлипова, и тогда старшина, хмыкнув, пошел на вахту. Они смотрели ему вслед. Рука Вадима схватила с той же кочки, на которой стояла нога, пук травы, выжала зеленоватую каплю сока вместе с запахом уходящего лета.
Он так и шел к сараю, словно на свидание: с букетом.
Бросив траву под ноги грека, первым протянул ему мокроватую ладонь:
– Здравствуй, Борис! Прилично выглядишь.
– О чем с бугром базарил? – Заратиади пожал руку, но смотрел в сторону шахты.
– Тряхнуло меня на этапе. Просил работу дать полегче.
– Закосил?
– Нет, со мной бывает.
Пряча глаза, грек обронил с сожалением, а скорее – с досадой:
– Не на танцы ломимся… Выдюжишь?
– Хочешь списать меня с корабля? Ну, что ж…
– Не болтай глупости! Приправу захватил?
– На месте, – Упоров хлопнул себя по голяшке кирзового сапога, зная – никогда не сможет воспользоваться ножом после того, как резал себя сам.
Пока они ползли в высокой траве до ржавой цистерны из-под мазута, он приглядывался к выпуклостям на одежде Заратиади, стараясь угадать, где спрятан пистолет. Ничего не обнаружил, решил – оружие у живота или его вовсе нет.
Гнилые бревна, сломанные тачки, прочая рухлядь надежно прикрывали их от курившего на вышке часового. Не меняя положения тела, грек, сильно оттолкнувшись, перелетел через груду хлама и оказался в околоствольной траншее. За ним маневрировал Вадим.
Они посидели минут десять, приводя в порядок дыхание.
– Пойдем левым бортом: там суше, – не ожидая возражения, распорядился заметно нервничающий грек – Перед рудным двором – промоина. Держись строго за мной.
Но поднялся не сразу, прежде тревожно убрал взгляд с того борта, куда ходить не следовало. Упоров засек перемену настроения, наклонился, чтобы поправить сапог, глянул в ту же сторону. Он замер, словно наступив на край пропасти. Под нависшим над стволом шахты козырьком, там, где серая тень провала обрезала солнце, были отчетливо видны два следа. Один принадлежал греку, другой… Оскоцкому? Слишком велик. Морабели?
Но времени на окончательный вывод не осталось.
– Поканали, Вадим!
– Да, – выкинул он первое попавшееся на язык слово, уже спокойней добавил: – Нам придется сделать маленький крюк от Куяды. За моим грузом. Извини – за нашим.
– Заметано! – Удача упала, как с неба, и грек прореагировал на нее уже открыто. – Раз надо, значит – надо! Шагай за мной!
Они находились под козырьком. Холод заброшенной шахты тронул кожу, Упоров сказал:
– Глянь, Боря, чей-то след. Свежий!
– Где? – грек дрогнул. – Ты одурел!
В это мгновение Упоров ударил. Он вложил в удар достаточно силы и жестокости, но недооценил противника. Заратиади был готов к нападению, убрав чуть в сторону подбородок, позволил кулаку таранить земляную стену. Секундой позже грек сделал подсечку. Оба упали. Упоров принял удар по горлу на плечо и бросил в нависшее над ним лицо горсть песка, коленом толкнул Заратиади к стене. Теперь они стояли на ногах. Им были не нужны слова. Драка продолжалась молча, сосредоточенно, каждый из них знал, чем она может кончиться.
Грек не среагировал на его ложный выпад левой, слегка попятился к выходу.
«Если он выскочит и закричит…» Додумать не успел: только что он видел руки противника в боевом положении, вдруг страшный удар в челюсть почти лишил его сознания. Упоров влип спиной в стену, качнулся вперед и, чудом увернувшись от следующею удара, всем телом прижался к греку. Они стали похожи на двух запутавшихся друг в друге змей. Били короткими тычками, кусались, рвали одежду. Разум покинул бойцов, ему стало невыносимо страшно в звериных объятиях, где плоть душила плоть, чтобы выполнить непонятную уже и ей самой задачу. Впрочем, задача была очерчена довольно ясно: победить, чтобы выжить. В конце концов Заратиади удалось оторвать от себя зэка, быстро нанести удар в переносицу. Кровь хлынула двумя струйками на рубаху. Боль прояснила сознание. Следующий удар он принял на лоб, а когда грек тут же повторил правый прямой, привычно сместил корпус влево, и выверенный в десятках боксерских схваток левый апперкот, крутой и жесткий, поразил незащищенную печень.
– А! А! А!
Заратиади еще находился в пылу боя, но пораженное страшной болью тело уже молило о пощаде: «А-а-а…»
Он бессильно потек к ногам Упорова, уткнувшись лицом в землю, продолжал стонать:
– А-а-а-а…
Пожалуй, с минуту, не больше, зэк наблюдал за ним сквозь вялую дымку в глазах. Озверение прошло. Расчетливый, все взвесивший человек наклонился, поймал за отворот куртки грека, подтянул к себе, ударил затылком о стену. После бросил хрюкнувшего противника в ту же сырую грязь, что недавно они месили.
Он постоял, на границе света и тени, с бесчувственным отношением к своей будущей судьбе. От молодой пихты прилетела чечетка. Села рядом с ним, почистила перышки, приветливо глянула на него крохотными золотыми самородками глаз. Зэк подмигнул птице и тут же проводил взглядом ее перепуганный полет.
– Ты еще не победил, – произнес он, вытирая засохшую на подбородке кровь. Взял горсть холодного песка и приложил к переносице. Боль уходила, а в голове восстанавливался порядок после страшного удара каблуком в челюсть. Ему очень хотелось лечь в зеленую траву, с таким ярким коротким северным веком, и долго, без напряжения, без мыслей, глядеть в сияющее небо.
Хрипло вздохнул грек.
Упоров встал на четвереньки, вынул из-за голенища узкий якутский нож односторонней заточки, расстегнул на брюках грека ремень, выдернул, срезал пуговицы с ширинки. Грек опять застонал, но он даже не поглядел на него, продолжая осмотр. Пистолет зэк нашел в кармане трусов, которые тоже держались на специальном ремне, там же была и карта их маршрута, идущего параллельно тому пути, который он прошел в воровском побеге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61