– Где Барма?
Хозяин зимовья не ответил ни на приветствие, ни на вопрос. Он просто кивнул всем вместе. Спокойно и независимо. После чего Вадим почувствовал – Пельмень придал холодному приему серьезное значение, опустив в карман телогрейки правую руку.
Малина сел на изрубленное топорами крыльцо, гостеприимно похлопал по крыльцу ладонью, приглашая того, кого звали Камышом, присесть рядышком:
– Тебе задали вопрос, Камыш. Не темни…
– Барму убили.
– Кто?! – Пельмень покосился на Малину, ища поддержки.
– Бармы нет. Будешь очень любопытный – спросишь у него сам.
– Ты что себе позволяешь, белогвардейский волк?!
Он протянул руку к автомату, лежащему на пне тут же у ельника стеганул выстрел. Пуля пробила насквозь пень в пяти сантиметрах ниже автомата. Пельмень отпрыгнул за угол зимовья, выхватил наган, не целясь, выстрелил в ельник.
– Что это значит, Ферапонт? – чуть приоткрыв глаза, спросил Малина.
– Ничего. Просто вы не в зоне.
Бородач зашел в зимовье, склонив большую, аккуратно причесанную голову, но через пару минут вернулся и сказал:
– Идите вечерничать. Наган-то спрячь, Саша, Чай, не грабить сюда явился.
Пельмень промолчал, а Упоров сразу зауважал хозяина зимовья. Сидя на широких полатях, он видел в оконце, как из ельника не спеша вышел человек, держа в опущенной руке винтовку. Суконная куртка на его поникших плечах висела мятым мешком, большой вязаный шарф, точно пойманный на помойке грязный удав, обвивал тощую шею. Человек шел прогулочной походкой пожилого бездельника и даже, кажется, что-то напевал. Только птичий взгляд близко посаженных к горбатому носу глаз был настороженно внимателен. Перед входом в зимовье он слегка поддернул из деревянных ножен рукоятку, прислонив винтовку к стене, осторожно тронул дверь.
– Здравствуйте, уважаемые!
Голос вошедшего был хорошо поставлен, здоровался он, как выходящий на сцену артист.
– Это ты, мухомор, хотел меня грохнуть?!
Пельмень держал в одной руке кусок оленины, в другой – наган.
Человек сконфузился, недоуменно посмотрел на Ферапонта Степаныча, ища защиты от бестактного вора.
– Кабы хотел – грохнул! – произнес хозяин зимовья с некоторым раздражением. – Садись, Тиша. Еще не разливали.
Тиша сел, успев деликатно всем поклониться с приятной улыбкой воспитанного гостя. От него даже в этом прокопченном доме пахло лесом и дымком. Он был похож на лесного гнома, нежданно – негаданно подросшего до величины среднего человека.
Поднятая из – под стола бутылка со спиртом поклонилась каждой аккуратно обработанной по краям консервной банке, и последний луч пропадающего солнца коснулся потянувшихся к ним рук.
Неугомонившийся Пельмень вскочил, поднял на уровень рта свою банку. Обвел всех налитыми кровью глазами и сказал:
– За то, чтобы наши следы остыли раньше, чем на них встанут псы!
К его банке потянулся только Колос, все смотрели на хозяина зимовья. Он произнес сидя:
– За то, чтоб с земли русской исчезли воры и коммунисты!
– Значит, каждый – за свое, – миролюбиво предложил Малина.
Некоторое время в зимовье слышалось сопение простуженных носов и голодное чавканье. Колос ел с двух рук, не обращая внимания на подтрунивавшего Дениса.
– Дальше бежать будет потрудней, граждане бандиты, – заговорил Камышин, разливая но второй. – В северах снега еще живые. Провианту на пару деньков дам, а там уж сами будете питаться, чем Бог пошлет. Денег у вас сколько?
– Десять тысяч.
– Мало. Тиша, дай им еще десять.
…Кружился по пустеющей бутылке спирт, исчезая в закопченных банках. Упоров сидел, сложив на груди руки, ощущая себя в теплом мешке покоя, отгородившего душу от полыхающих вокруг страстей. Люди бормотали что-то о своем, неясном, их бормотание напоминало весенний разговор загулявших в болоте лягушек.
Он слушал себя, наблюдая в оконце за погибающим солнцем.
Тиша растопил печь, и зимовье быстро набрало тепло. Свет коптилки высветил блеск смоляных слезинок на желтоватых сучках.
"Ты был ишаком, выполняющим чужую волю, – грустно улыбнулся себе Вадим.
– Воры везли на тебе свою кассу. Ладно… Зато ты свободен и у тебя есть маленькая надежда".
– Денис! – рычал захмелевший Пельмень. – С какого хера касса доверена фраеру, который нас презирает?!
– Так решила сходка.
– Врешь! Сходка решила передать груз Барме.
– Савелия застрелили два дня назад. Завязывай, Шура. С таким занудой я еще не бегал!
Упоров видит, как плотный дым отделил чуть приплюснутую с висков голову Пельменя от туловища, она будто висит самостоятельно под потолком. Его взгляд переместился в угол, где лежали мешки с воровской кассой. Задержался. И тут же, уже не лениво, даже слишком остро, подумалось: «Вот оно, твое благополучие! На всю оставшуюся жизнь хватит. Дом, яхта, нормальное человеческое существование в нормальной стране».
– Ты нас с коммуняками поравнял, Ферапонт, – стонал Пельмень, истекая потом. – Думаешь, тебе пролезет?!
– Пожалуй, я переборщил, – Ферапонт Степаныч огладил с улыбкой роскошную бороду и прикрыл глаза. – Согласен – переборщил. Куда вам до тех коммунистов! Они вона какую прекрасную страну в лагерь превратили. Это надо было до такого додуматься: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Соединились – теперь места на нарах мало.
– Воры! Воры при чем?! – Пельмень был готов заплакать от посетившей его обиды.
– Как это при чем?! Тож работать не хотите. Дьяк каким хозяином мог стать?! Партсобрания проводит, людей приговаривает.
– Сходки, Ферапонт Степаныч, – лениво поправил разомлевший Малина.
– Разницу не вижу. Что там, что сям, все равно не от труда живут. От обмана и ножа. Страх человеческий эксплуатируете!
Упоров увел сознание от разговоров, сосредоточив все внимание на брошенных вповалку у печи мешках с бесценным грузом. Он решил рисковать до конца. Осторожно перевел глаза в сторону автомата: «На это потребуется три секунды, ну, пять от силы…»
В душе что-то шевельнулось нехорошее, тогда он снова закрыл глаза, чтобы спокойно доиграть весь спектакль до конца. С выстрелами, диким метанием захваченных врасплох людей и их последними стонами. Последними… Больше ничего не будет. Через пять минут ты – богатый человек. Он увидел свои шаги по залитому кровью полу. Откроется дверь зимовья, откроется тайга, любой ключ спрячет твое богатство.
Упоров сделал глубокий вздох, расслабился, однако почувствовать себя богатым человеком не успел: только что мирно дремавший Тиша, глянув в его сторону, с доброй усмешкой отстегнул у автомата диск, еще немного погодя сделал то же самое с другим автоматом.
Вначале было ощущение – он умер, провалился в другой мир или слишком охотно туда захотел. Все обошлось остановкой сердца, короткой, но чувствительной…
«Поганый гном чуть больше сука, чем ты сам, гад!» – сквозь внезапную слабость подумал Упоров.
Тиша доверчиво подмигнул птичьим глазом, протянул кружку с крепким чаем.
– Выпейте для поднятия настроения.
Бывший штурман принял кружку, что-то произнес я ответ неразборчивое. Попробовал забыть о кровавом, но не случившемся, и вернул все внимание к жаркому спору тех, кто должен был лечь под автоматной очередью, как сорная трава. Он старался их слушать – не получалось…
Все было плоско, неинтересно, хотя и громко.
– …Ты ведь, красавец, тоже, поди, не коммунистом родился? – не теряя благодушия, спрашивал у Колоса Ферапонт Степаныч.
– Коммунистом! – хмельной Колос попробовал встать для убедительности, но Малина ему не позволил. – Коммунистом родился, коммунистом умру!
– Вот она, убежденность грубого довольства злоупотребления. Он тот же вор, Денис, только феня у него другая: марксизм, ленинизм, коммунизм. Машина, которую заправляли привилегиями, и он делал то, что скажут. У него чувств человеческих не осталось. Партийное животное! Все чувства – на конце члена, а мозги – в желудке!
Камышин допил свой спирт, понюхал хлеб, продолжал:
– Отторгнут человек от человеческого. Разве позволит себе душа высокая и чистая паразитировать на несчастье ближнего? Отступничество ваше не политическое, а животное. Животом живете. Вы – паразит, молодой человек!
Упоров отхлебнул глоток предложенного чаю, не очень ловко вступил в разговор:
– Вы-то, Ферапонт Степаныч, тоже в деле. А дело воровское?
И тут же почувствовал, как внутренне напрягся доселе дремавший Тиша.
«Этот может тебя опередить», – пронеслась жалящая мысль. Упоров большим пальцем взвел курок пистолета.
Неловкая пауза длилась достаточно долго. Все это время он не сводил глаз с Тиши, вернее, с его костлявой руки, сжимающей берестяную рукоятку ножа.
– …Дело мое кончилось в сентябре 1919 года атакой на батальоны красных, – Ферапонт Степаныч говорил с явной неохотой. Возвращение в прошлое причиняло ему боль. – Потом пошли тюрьмы, ссылки и, естественно, должки, о чем Никанор не преминул напомнить человеку, имеющему представление о чести. Частный случай. Личный расчет за оказанную услугу…
Малина потянулся с улыбкой:
– Знал Дьяк, кто доброе не забывает. В Бармс были сомнения…
– Значит, он разговорился? – Камышин не удивлен, скорее – озадачен.
– Сходка просила объяснений. Сами понимаете…
– Не понимаю! И понимать вас не хочу. Но расчет есть расчет. Кстати, – Ферапонт Степаныч указал пальцем на Упорова, – вы какой масти будете?
– Надежной, – ответил за него Малина.
– Хотите призвать меня остепениться? – спросил Упоров.
– Поздно. В такой войне победителей не бывает. Вы будете уничтожены…
Упоров решил: белогвардеец рассчитывается с ним за тот неудачный вопрос, но не стал возражать.
– …Смерть придет к вам из-за угла или войдет, чеканя шаг, в вашу камеру. Вопрос не в методе. Она непременно придет.
– Ну уж нет! – взвизгнул Колос. – Товарищи разберутся! Они знают – я не виновен! Меня принудили!
– Товарищи излишне заботливы о собственной карьере – и жизни. Вы – носители тайны. А такие ценности… – Ферапонт Степаныч кивнул в сторону мешков с грузом: – Приговор!
– Нет! – заорал Колос. – Отпустите меня. Зачем я вам? Товарищи, дорогие мои!
…Прикорнувший Пельмень очнулся от завываний бывшего чекиста и, приставив к виску Колоса пистолет, потребовал:
– Сколько же мне терпеть можно, насильник? Скидывай штаны!
Дальнейшее произошло, как по нотам: Камышин коротким хватом поймал вора за руку. Раздался выстрел.
Пуля ушла в потолок, а пистолет упал на стол, и его тут же накрыл костлявой ладонью Тиша.
– Все! – Ферапонт Степаныч оттолкнул вора на полати, где уже храпел пьяный Чалдон. – Будете демонстрировать свое бесстыдство в камере смертников.
– Изменщица, – погрозил кулаком Колосу обалдевший Пельмень. Обнял Чалдона, и через пару минут они храпели вместе.
– Ложитесь спать, ребята, – предложил Камышин, – я пойду посмотрю оленей.
– Сколько у вас голов, Ферапонт Степаныч?
– Не мылься. Тебе даже за хвост подержаться не придется. Каждый уйдет в свою сторону.
– А я?! – опять в отчаяньи начал Колос.
– Ты спи, Михаил, – Денис обнял Колоса за плечи. – У тебя впереди светлое будущее…
…Упоров проснулся от холода. Двери зимовья были открыты настежь, и в первом проблеске надвигающегося утра он увидел оленей. Светлый Тиша неторопливо пристраивал на покрытые войлоком спины животных мешки с грузом.
– Прокоцанные мужики, – зевнул Денис. – Таких изловить не просто.
И тогда Вадим подумал, что все происходящее здесь проникнуто какой-то необыкновенной тайной, разрушающей его собственный замысел уничтожения этих людей.
Ему помешал не Тихон – другой, посторонний, почти невидимый пришелец из ниоткуда. Он здесь был… Ну, как же! Как же! Такая необыкновенно плотная тень за спиной Тихона. Ничья…
Чтобы прервать свои нечаянные мысли, он сказал:
– Думаешь, прорвутся?
– Гадать не хочу. Раз Камыш в деле – дело верное.
Ферапонт Степаныч вошел розоватый с морозца. Увеличил огонь коптилки и внимательно осмотрел зимовье.
– Ничего вроде не забыли, – произнес он и, словно подыскивая нужные слова, осторожно посоветовал: – Ты, Денис, уходи с Вадимом к Оратукаиу. Шалить не будете, глядишь, и проскочите. Господь да благословит вас в пути.
– Прощайте, Ферапонт Степаныч!
– Еще вот что, – белогвардеец стоял в проеме двери. Глаза смотрели с усталым безразличием. – Зимовье спалите. Есть надобность.
Дверь скрипнула. Немного погодя всхрапнули олени, и их цокающие шаги растаяли в тишине утра.
– Вставай! – Денис толкнул в бок Чалдона.
Тот сразу сел, будто и не спал, уставившись внимательным взглядом на пустые бутылки. Тягуче проглотил слюну и сказал:
– Сука буду – пить вредно…
Слова Чалдона вызвали в Пельмене протест. Он попытался подняться, но не смог и, хрюкнув, завалился на бок. Сесть удалось со второй попытки. Заговорщицки подмигнул Малине, прижав к губам палец, прошипел:
– Т-ш-ш!
После чего со всего размаху хлопнул по заду Колоса:
– Руки в гору, ментовская рожа!
Спящий не шелохнулся… На опухшем лице вора появилась почти испуганная растерянность.
– В рот меня ка-ля-по-тя! – произнес он со сложным чувством страха и восхищения. – Не вякнул…
Рывком опрокинул Колоса на спину, обвел зимовье внимательным взглядом. Михаил был мертв. Он смотрел перед собой огромными голубыми глазами очарованного скитальца, внезапно встретившего неизреченную красоту будущего мира.
– Отслужил, Мишаня, – вздохнул Денис. – Хорошо, хоть не мучился.
Чалдон икнул и, погладив по голове Пельменя, прочувственно сказал:
– Что, падла, овдовел?
– Тиша-то – мастер! Всех ведь мог, змей тихий!
– Будет вам понтоваться, Шура. Вашу работу сделали другие: все равно зарезать пришлось бы. Уходите с Чалдоном. О всем другом не говорю, потому как знаю: каждый из вас умрет вором…
– Я тя понял, Денис. Как поступим с фраером? Это ведь не твое личное дело. Сообща бы и решить…
Пельмень говорил подчеркнуто небрежно, будто того, о ком шла речь, здесь не было, и Упоров целил в живот вора сквозь карман телогрейки, не сомневаясь – выстрелит.
– Твои заботы кончились, – сухо произнес Денис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61