Раздалась команда:
– Смирно!
Губарь прервал рапорт дежурного каким-то обреченным движением руки и, весь потемневший, прошел мимо. Вислые щеки лежали на стоячем воротнике кителя серой мешковиной, лоб стянут в ребристые складки, отчего довольно стройное тело полковника кажется случайно подставленным под отжившую голову.
Он остановился, сцепив за спиной ладони, и, глядя на выпирающую за зоной лосиным горбом сопку, начал говорить:
– Хочу сообщить вам важное правительственное сообщение.
– Про амнистию! Про амнистию! – скулил хлебный вор.
– Вчера скончался…
Упоров почувствовал, как все в нем задрожало мелкой, противной дрожью.
– …великий вождь советского народа, Генералиссимус Иосиф Виссарионович Сталин.
Дознаватель Шерман приложил к глазам платок.
Стало очень тихо, лишь чей-то звук булькнул пузырем со дна уснувшего озера и тут же растворился в глубоком молчании. Руки зэков потянулись к шапкам.
Полковник переждал некоторое волнение в рядах заключенных и с пониманием посмотрел на не скрывающего своих слез дознавателя Шермана.
– Прекратить разговоры! – ни с того, ни с сего крикнул дежурный.
– …Ушел из жизни гениальный продолжатель дела великого Ленина.
– Все бы вы ушли за ним следом!
Губарь побагровел, однако сдержался. И продолжил:
– …остались бессмертные идеи Сталина, его убежденность, твердость, чистота и безжалостность к врагам социализма! Сталин умер. Дело его живет и будет жить вечно! Нет на свете силы, способной одолеть им созданное!
– Как же теперь дальше-то? – спросил, прикрывая рот, испуганный мужичонка – хлебный вор.
– Не переживай, коллега, – успокоил его Филон и взглянул на свои часы без гражданства. – Все останется на своих местах. Даже ты.
– Равняясь! – разнеслось над плацем.
Стадник пнул в зад плачущего комсорга Днепрогэса:
– Педерастов тож касается!
Колос вздрогнул, точно в зад пнули его, и с презрением посмотрел на Руслана.
«Передумал», – решил, наблюдая за Колосом, Упоров. Его охватила непонятная веселость.
– Миша, горе-то какое?! – сказал он. – Плакать хочется, а Стадник, сука, дерется.
– По вас не скажешь, Упоров. Улыбаетесь. Для меня, действительно, горе. Л отец… не знаю – переживет…
– Переживет. Старая гвардия. Ты, говорят, успел вчера с лауреата хорошие кони сдернуть?
Колос ухмыльнулся, опустив голову, глянул на ботинки.
– Ботинкам все равно, кто их хозяин: лауреат или бывший чекист. Они должны служить живому человеку.
Петр Тимофеевич скончался…
– В один день с Иосифом Виссарионовичем. Вот бы тебе со Сталина ботинки стащить!
– Не кощунствуйте, Упоров! Нас может рассудить только будущее.
– На хрена мы ему нужны?!
Пельмень, чуть пыжась, сказал:
– Если побег поведу я, то и подельников мне подбирать.
– План кажи, – прервал его Федор Опенкин.
– Взрываем новую штольню. Пока будут откапывать дубарей, уйдем левым затопленным ходом, там уже подкопались.
Сидящий на корточках у порога сутуловатый детина в меховой безрукавке поверх брезентовой рубахи и в мягких эвенкийских ичигах громко вздохнул.
– Хочешь говорить. Чалдон? – спросил Дьяк.
– Сколь там копать-то надо?
– Час – полтора, не больше. Замокнем только.
– Кто имеет сказать?
– Мне можно? – спросил Упоров, вздумал было подняться, но Чалдон положил на плечо руку.
– Будете рвать штольню, в побег не пойду.
– Тогда тебя нет! – Чалдон воткнул перед собой нож и оперся на рукоятку, как на трость.
– Спрячь приправу, – посоветовал Малина. – Он не из тех фраеров, которых можно напугать.
– Значит, договорились, – не обратив внимания на возникшее разногласие, сказал Дьяк. – Побег поведет Малина. С тобой идут Пельмень, Чалдон, Вадим и этот самый Колос, проводником из зоны. Завтра сами решите. Понесете кассу. Пуда четыре золотишка царского, да камушки. Две фигуры. Сорок патронов и граната. Чалдон знает, где остановить машину. Добудете если, ее поведет Вадим. Но шибко не рискуйте. Груз надо донести до места.
– Зачем нам Колос, Никанор?
– Сказано: за зону выведет. Груз понесет. Потом решите, не дети.
– Когда? – спросил Пельмень.
– Сейчас, – ответил Малина, пряча под телогрейку наган со взведенным курком.
Михаил Колос вошел в сарай в сопровождении Ираклия, который тут же снова ускользнул за дверь.
– Встань сюда! – Малина указал угол, куда надлежало встать бывшему чекисту. – И слушай. Это побег. Мы будем уходить через старый водовод.
– Он завален, – механически проявил свою осведомленность перепуганный Колос, но тут же, спохватившись, стал сопротивляться. – Зачем вы мне это рассказываете? Знать не хочу ваших дел!
– Тебя просили только слушать! Со вчерашнего дня там есть лаз. Охрана пустила собак. Сегодня сторожит Герда…
– Герда, – повторил Колос, пытаясь изобразить недоумение. – Но при чем здесь я? Никакой Герды я не знаю.
– Ты ее кормил, помнишь – Герда щенилась? Сам сек: она лизнула тебе руку, когда ты вешал над вахтой флаг. Хочешь дожить до коммунизма?
– Но я… я не знаю, как она отнесется ко мне сейчас. К тому же я вовсе не хочу!
– Это не имеет значения, сучий твой потрох!
«Тебя впутали в крупное дело, – подумал, слегка сожалея, Упоров. – Они ни перед чем не остановятся. Черная свеча… ты видишь ее чад».
Дверь распахнулась так поспешно, что Малина не успел выхватить наган. На пороге стоял взволнованный Ираклий:
– Стадник! Откололся от комиссии, прет сюда. Нас кто-то вложил.
Зэки переглянулись. Колос воспользовался их растерянностью, бросился к выходу. Чалдон был готов ко всему. Он поймал его за ухо и прижал к горлу нож;
– Тебе не туда, профура!
– Спрячьте его за ящики, – распорядился мгновенно оправившийся от потрясения Дьяк. – Старшина один?
– Один.
– М – да. – Никанор Евстафьевич покачал головой. – Страх потерял Ипполитыч…
Он был прозрачно спокоен и говорил почти ласковым голосом, без фальши:
– Пельмень, вы с Чалдоном задушите мента. Ираклий, покарауль это животное за ящиком. Нож при тебе?
– Все есть.
Никанор Евстафьевич не спеша вынул из мешка веревку. отрезал кусок, бросил Пельменю:
– Ему положено помереть тихо.
Стадник распахнул дверь так свободно, словно входил в родную хату, шагнул и лишь перед следующим шагом заподозрил неладное.
– Ну, здравствуй, Ипполитыч! – грустно произнес Дьяк.
– Я здесь, гражданин начальник! – закричал Колос.
Захлестнувшая горло старшины петля опрокинула его на пол сарая. Он захрипел, бордовый от напряжения, начал медленно подниматься, ухватившись за края веревки и не давая петле затянуться до конца. Воры тянули изо всех сил, по Стадник вставал, оскалив зубы ч вытаращив из орбит глаза. Стадник почти выпрямился… когда перед ним возник Упоров. Еще оставалось сомнение, в глазах напротив – мольба. Как перешагнуть такое?! Вопрос не родился. Раньше был мощный апперкот в солнечное сплетение «Ипполитыча». Он вякнул, а через секунду был мертв…
– Ну и бык, – Дьяк заметно взволновался. – Положите его под пол. Фигура – при нем? Нету. Инструкцию соблюдает. Ираклий, веди сюда это гнойное существо!
Вор поймал за пуговицу телогрейки Колоса, укорил с отцовской простотой:
– Пошто баловал-то? Убьет тебя гордец. Он такой! Поведешь и знай наперед – другого пути у тебя нету.
– Никанор Евстафьевич…
– Буде каяться. Время торопит. Держи вот, собачке дашь.
Дьяк протянул Колосу кусок колбасы, тут же предупредил:
– Сам не слопай. Яд в ей. Сожрешь – и прощай твой коммунизм.
– С вами доживешь.
– С нами зачем? Со своими жировать будешь. Нам одну услугу оказать придется. Дело свое сделаешь строго. Иначе у этих головорезов пощады не проси. Сам видал, что они с Ипполитычем сотворили. Царство ему небесное!
Дьяк перекрестился, приподняв над головой кепку – восьмиклинку.
– Загорится в старой котельной. Начальство знает – там вся накипь собирается, может, шибко горевать не стоит. Коли словят вас, дело-то обоюдное – Ипполитыча на себя не берите. Найдем, кому грех одолжить. Поклажу не теряйте. Многих воровских жизней она стоила. Вам доверена, с вас спросится…
Глухой взрыв потряс сарай. С потолка посыпалась земля.
– С Богом!
Дьяк опять перекрестился. Помог беглецам надеть половчее мешки с грузом. Молча пожал каждому руку, ладонь Упорова придержал, чтобы сказать:
– Не бери воровского креста, парень. На том кресте себя распнешь!
– У меня свой крест, Никанор Евстафьевич!
Упоров успел заметить, как Ираклий уронил в дыру под полом тело старшины Стадника, и подумал о черной свече, что будет освещать ему дорогу.
Колос постарался усмирить дрожь в голосе:
– Зачем курок взвел? Зачем?
– Чтоб знал – тебя не бросят.
Пельмень скрипнул зубами с особенной выразительностью, и это подействовало без слов.
Колос приклеился грудью к плоскому песчанику, пополз, стараясь держаться против ветра. Овчарка все-таки поймала его запах. Шерсть на ее загривке пришла в движение, верхняя губа освободила два белых клыка.
– Горда, – задыхаясь, позвал человек. Уши собаки заострились, голова медленно склонилась набок. Она узнала голос.
– Иди сюда, собачка, иди!
Колос с трудом выговаривал слова, шаря в кармане телогрейки. Запах колбасы вызывал головокружение.
Зэк боролся с диким желанием сожрать ее. Он ел ее кожей, чувствуя, как весь превращается в мешок слюней, они уже текут через край. Невыносимо дышать!
Собака приблизилась осторожно и не агрессивно.
– Герда, – прочмокал Колос. – Вот возьми, возьми!
Она повела глазами в сторону водовода, где прятались зэки, слегка рыкнула.
– Тише, тише, собачка, – успокаивал ее трясущийся зэк, зная наверняка – первая пуля достанется ему. – Кушай, кушай!
Герда взяла колбасу, без жадности съела, вильнула признательно хвостом.
– Вот и молодец, – облегченно выдохнул Колос.
Повернул голову, но, увидав торчащий из куста ствол нагана, почувствовал себя плохо. Собака лизнула ладонь, он ее тут же отдернул, вытер о телогрейку. Герда решила – с ней играют, лизнула его прямо в губы. Он спрятал лицо в землю, вытер о землю губы и попятился. Герда присела, дернулась. Распрямиться уже не могла, свалилась набок, загребая сильными лапами сухую траву. А Колос все полз, вернее – пятился, стараясь не замечать страдающих глаз Герды.
– Вы куда, Михаил? – спросил подползший Малина. – Двигайте вперед!
Гримаса ужаса стерла траур с лица бывшего чекиста, оно обрело землистый цвет.
– Вы же обещали, – прошептал Колос, – Киканор Евстафьевич лично.
– Ползи вперед, Михаил! – голос обрел топ приказа. – Ползи, у меня немеет палец…
Колос всхлипнул. Он не хотел умирать. Потому и полз, изредка вытирая слезы, проклиная родного отца, не сумевшего отстоять сына перед этим выжившим из ума партизанским вожаком. Что-то булькало в его большом теле от неудобства передвижения по мерзлой земле, покрытой в углублениях зачирелым снегом. Отношения с Русланом уже не казались столь унизительными. Хотелось вернуться на нары – к водянистой баланде и обещанному ему отходчивым Андрощуком месту нарядчика.
Теперь при нем остались одни мечты да трижды проклятые воры с пистолетами…
…В кочкарнике, у тощих, настеганных лютыми ветрами березок, сделали первый привал. Распаренные быстрой ходьбой и ощущением нахлынувшей свободы, сидели на мешках, похрустывая сухарями, черпая пригоршнями из темной лужицы меж кочек еще не успевшую хватить весеннего духа безвкусную снеговую воду.
Первым поднялся Пельмень, ткнув стволом в сторону Колоса, приказал:
– Поднимайся, боров! Идешь впереди нас. Ты! – Ствол указал на Упорова: – За ним! И предупреждаю, Фартовый. В случае…
– Оставь свои ментовские замашки! Меня уже предупреждали, – Упоров потянулся с полным пренебрежением к нагану в руке вора. – Слишком много погонял для одного побега!
Пельмень побагровел, но Малина его одернул:
– Спрячь фигуру, Шурик. Ты ведь не хочешь спалить всех нас?
– Побег воровской!
– Согласен. Бери у фраеров три сидора, тащи. Теперь слушайте меня: если кто-нибудь попробует замутить поганку, у нас появится лишний сидор. Менты хипишнутся часа через четыре, тогда вам будет не до склок, Шурик.
– Отпустите меня, – промямлил Колос, пряча в ладони лицо.
– Нет, Михаил, – Малина вздохнул. – Друга я не брошу. Двигай!
Беглецы пересекли болото с волчьей осторожностью, хоронясь за высокими кочками. Минут через сорок болото начало переходить в лес. Появились ели и лиственницы с причудливо изогнутыми ветром мускулистыми стволами. Бездонные ключи тайги еще не начали серебристые разговорчики о своих темных тайнах, спрятанных где-то глубоко под моховой подстилкой.
Треск слева лавиной обрушился на обострившийся слух беглецов. Пельмень выбросил в сторону шума наган, успев дернуть на себя курок.
– Не дергайся, Шура, – прошептал не больно твердо сам заволновавшийся Чалдон. – Лось ломится. Спал, должно, или кормился. С подветру оборотились, он и чухнулся…
…На северном склоне небольшого хребта, где снег держался плотной, слегка зачирелой поверху массой, пошли след в след, с трудом одолевая трудный подъем.
Через пару часов идти стало полегче. Шли по льду ручья, радостного и певучего, как молодой скворец.
– Отсюда до тракта двадцать минут ходу, – Денис Малинин поглядел на те самые часы, которые Упоров видел в руках Филона. – Полковник Губарь уже волнуется.
– На ночь глядя собак не пустят. Да и траур у них нынче…
– Траур трауром, но рвать когти следует пошустрей. Верно, Михаил?
Колос обидчиво отвернулся, хотел сдерзить, но Малина покачал укоризненно головой:
– И зачем ты меня только в это дело втянул?! Хрен отбазаришься от прокурора!
Метров за сто до дороги начинался низкорослый кустарник, и зэки пошли полуприсядью, а где и ползком.
Наконец Денис остановился, сбросил мешок, переводя дыхание, произнес вполголоса:
– Сидора оставляем здесь. Мишу связать. Ты же не будешь обижаться на тех, кто подарил тебе свободу? Договорились?
Чалдон повалил Колоса на живот, завернул руки, ловко спеленал его припасенной веревкой. Но на всякий случай встряхнул, будто мешок картошки, и бросил рядом с мешками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61