Раньше я редко молился и во все прожитые годы чаще поминал Бога в ругательствах, чем в молитвах, но сейчас я молился.– Я прошу не за себя, святой Иоанн, – еле слышно произнес я, обращаясь к возносящемуся на небеса святому.– О чем? – со смешком спросил чей-то голос.Я резко обернулся.– Мастер Джотто! – так и вскричал я на радостях, что вижу наяву этого плотного старика.Позже я узнал, что не один я так радовался при встрече с ним. Между тем он не был красив в обычном понимании, лицо у него скорее было простецким, но светившийся в нем живой ум и воодушевлявшая его огромная человечность вызывали радость с первого взгляда.– Неужели это тот самый щенок снова виляет хвостиком перед моими фресками все на том же месте, где мы с ним расстались? – поддразнил меня Джотто, вскинув брови.
– Я кое-что узнал о ваших работах, – выпалил я, захлебываясь от торопливости. – Я расспрашивал монахов…– Смотри не заучись до утраты непосредственного восприятия! – Уголок его рта иронично приподнялся. – Непосредственное выражение чувств хорошо тем, что показывает незамутненную истину. – Я не знал, что ответить, но он покачал головой и махнул рукой, что, дескать, неважно. – Я так и думал, что найду тебя здесь. И вот принес тебе кое-что.Он протянул маленький сверток.Никто еще никогда не дарил мне подарков. Кроме Марко, который давал мне сласти. Поэтому я растерялся, не зная, как себя вести. Это явно не было чем-то съестным. Я молча смотрел на сверток в руках у Джотто. Он был завернут в дорогое тонкое полотно и перевязан красной ленточкой.– Оно не кусается. – Джотто сунул мне сверток.Я взял его и застыл с вытянутыми руками.– Ну же! – подбодрил он.Я сделал глубокий вдох и развязал ленточку. Обертка раскрылась, и я увидел четырехугольную деревянную дощечку. Я запихнул ткань за пазуху и провел рукой по дощечке. Оказалось, их было две, сложенных вместе. Я раскрыл створки. Каждая картина была размером с две мои ладони в длину и ширину. С одной на меня смотрела пресветлая Мадонна в лазоревом плаще. На другой в полный рост был изображен Евангелист, и с ним щеночек, который с обожанием смотрел на святого.Голос застрял где-то в горле, и я упал на колени:– Мастер, я этого не достоин!– Как же, ведь это твоя семья, – ответил он. – Коли породнился с моими картинами, то надо, чтобы у тебя была и своя, которая всегда будет при тебе. Мне вот никуда не уйти от своих родственников, они так и липнут ко мне, как темпера к дереву, особенно когда оказываются без денег.– Я этого не достоин, они слишком прекрасны!– Нет уж, бери, – возразил он и жестом приказал мне подняться, но я был слишком ошеломлен, чтобы встать с колен.– Мне нечего дать вам взамен, – произнес я, сбитый с толку его щедростью.– Мне достаточно твоего восхищения, – ответил он и обратил свой взор на большие фрески, украшавшие часовню. – Они очень ценные. Так что береги их.– Буду беречь! – поклялся я и медленно поднялся, прижимая к груди складень.От потрясения никакие слова не шли мне на ум, я даже не сумел вымолвить простое «спасибо», хотя чувство благодарности переполняло меня через край, подобно серебристо-серым водам Арно, когда бурные волны захлестывают берега.– Так о чем же ты просил, когда молился не за себя? – спокойно спросил Джотто.Я держал складень дрожащими руками, жадно вбирая в себя каждую черточку, каждый цвет, каждый изгиб. Лик Мадонны излучал свет и был так тонко написан, что одновременно являл собою живую женщину и небесное существо, воистину Матерь Божию. Взор ее источал сострадание и любовь. Мне казалось, в них можно погрузиться навек. Нужно будет хорошенько спрятать это сокровище от Сильвано и его всевидящего ока, найти для него во дворце укромное местечко. Нелегко будет отыскать там недоступный уголок.– Так о чем же? – Любопытный голос Джотто вернул меня к действительности.Я вскинул голову.– О свободе.– Ты просишь у Евангелиста свободу для кого-то другого? А у тебя и без того свободы достаточно?Я отрицательно покачал головой.– Нет у меня свободы. Но у меня есть друг…– Кто-то, кто тебя пожалел и сделал тебе добро? – спросил он.– Ему самому нужно сделать добро. Очень нужно, причем прямо сейчас, а я не знаю, как его сделать, – печально ответил я.– Так вот о чем ты молился, – кивнул он. – Понятно!Он замолчал, а я вновь обратился к картинам и впился в них алчущим взглядом. Спустя некоторое время Джотто произнес:– Мой друг Данте сказал бы, что величайшая свобода – это любовь, и прежде всего божественная любовь. Именно она движет небесные сферы, но бренной плоти она недоступна. Мы обретаем ее, подчинив свою плотскую часть воле Господней.Я вспомнил о мужчинах, что приходили ко мне в комнату. Казалось, они вольны делать все, что пожелают. Они были плотской природы и преданы плотским заботам. Вспомнил Сильвано, который творил все, что ему вздумается, и безнаказанно убивал людей. Я бы усомнился в словах Джотто, но ведь это сказал Джотто. Поэтому я принял их серьезно. Подумав, я сказал:– Один человек говорил мне однажды, что свободу ему даст смерть.– Это крайний случай, – скорбно откликнулся Джотто. – Наверное, иногда это единственный выход. Жизнь на земле бывает невыносимой, она подчиняется законам, неподвластным нашим силам и нашему пониманию. Но потом смерть отпускает нас на небеса. Хотелось бы верить, что мой давний друг сейчас свободен. Но свободы можно достичь и по-другому. Например, благочестием.– А если и благочестие не спасет? – с трепетом спросил я, ведь именно из благочестивого рвения кардинал обрек Ингрид на муки.– Тогда, наверное, ты прав. Спасение в смерти.В нефе послышались голоса: двое людей уже звали Джотто. Он вздохнул и приветственно поднял руку.– Долг зовет. Я должен тебя покинуть, щенок, оставив наедине с твоими тяжкими вопросами.– Когда я смогу снова вас увидеть? – прошептал я.– Я вернусь во Флоренцию, хотя богатые вельможи и желают, чтобы я беспрестанно рисовал их портреты и украшал надгробия, – сухо ответил он, развернулся и тяжелой поступью двинулся к мужчинам.Горячие приветствия, объятия. Посмотрев на это, я вновь обратился к двум удивительным картинам, столь великодушно подаренным мне художником. Взгляд мой упал на щенка, который не сводил глаз с лица святого Иоанна. Я бросился вслед за Джотто.– Мастер! Мастер! – звал я на бегу, а потом заметил, как богато одеты его друзья, и чуть не сгорел со стыда. Боюсь даже представить, какое впечатление я мог на них произвести.Но Джотто это нисколько не вывело из равновесия.– Прошу прощения, я должен поговорить со своим юным другом, – сказал он.Подойдя ко мне, он вопросительно поднял брови. Я проглотил комок:– Собака…По лицу Джотто растеклась лукавая, довольная улыбка.– Что собака?– Она… светленькая. Как я. У нее русая шерстка, немного с рыжиной, как мои волосы!– Похоже, щенок по прозвищу Лука Бастардо совсем не дурак, – ответил Джотто. – Будь спокоен! Ты придумаешь способ помочь своему другу.Я выпрямился и поднял в руках складень.– Благодарю вас, – со всем достоинством, что было у меня, проговорил я.Он подмигнул мне и вновь отошел к своим друзьям.
На следующий день, пока я работал, а душа моя витала в голубых небесах вместе с Евангелистом, написанным Джотто, меня вдруг осенило решение. Может, это была очередная крошка благодати от смеющегося Бога, божества, наложившего на меня свою десницу, то сжимавшую, то отшвыривавшую меня прочь, как ненужный хлам. И как всегда потом случалось на протяжении моей долгой жизни, этот миг благодати был сдобрен привкусом скорби. Однако я внезапно понял, как спасти Ингрид от жертвоприношения, задуманного кардиналом, и навсегда освободить от Сильвано. Так я освободил Марко. Только на этот раз без содействия реки. Нужно было найти иной способ, чтобы подарить ей свободу без мучений, так чтобы она даже ни о чем не знала, чтобы ее сердечко не трепетало, пронзенное ужасом. Мне и себя нужно было защитить: ведь Сильвано не простит мне, потеряв из-за меня целое состояние. Как ни горько мне было, но я ясно понял, что Ингрид нужно именно это, так же как ей нужно было держать меня за руку, когда мы шли смотреть на казнь Марко. После того как клиент закончил и Симонетта вымыла меня, я был свободен и мог идти на прогулку. С дрожащими руками, но твердо помня, что так нужно, я незаметно прошмыгнул за портьеру, где имелась расшатанная половица; под ней я прятал одну половинку складня, подаренного Джотто, – я разделил его и хранил в двух разных местах. Если бы Сильвано обнаружил одну, у меня сохранилась бы другая. Я достал из-под половицы Мадонну и с благоговейным трепетом прикоснулся лбом к ее прекрасному лику. Я не знал, жила ли на свете Дева, непорочно родившая дитя. Мне с трудом верилось в безгрешную чистоту. Мир был так полон скверны, что вряд ли в нем могла существовать чистота. Но человечность, которой Джотто наделил ее прекрасный образ, заслуживала моего преклонения. Засунув доску под тунику, я вышел из дворца. Спрятавшись в соседнем переулке, я проверил, не следят ли за мной. Убедившись, что никто из приспешников Сильвано не сидит у меня на хвосте, я торопливо зашагал дальше.Я знал дорогу, потому что однажды бегал туда по чужому поручению, когда еще был бродяжкой и готов был делать что угодно, чтобы заработать себе на еду. Все, кроме, правда, того, что я делал сейчас. Один каменщик, который очень хотел продвинуться в своей гильдии, послал меня как-то на дальнюю окраину города. Взяв то, что я оттуда принес, он улыбнулся, сунул мне в ладонь пару монет и велел забыть о том, что мы когда-то встречались. Через день до меня дошли слухи, что его соперник умер.Стоял погожий зимний денек, и молочное небо было пятнистым, точно скорлупа дроздовых яиц. Я прошел по берегу Арно мимо красилен до моста Понте Веккьо, где стояли маленькие деревянные лавочки и открывалась широкая панорама реки. Я перешел через мост на другую сторону Арно и очутился в Ольтарно. Покружив на всякий случай по улочкам, чтобы отделаться от хвоста, я обогнул церковь Санта Феличита Церковь Святого Благополучия.

и, снова перейдя через Понте Веккьо, вернулся в Ольтарно через Понте Санта-Тринита. Я брел узкими улочками мимо шелковых и ювелирных мастерских, мимо монастыря Сан Ромуальдо, пока не набрел на маленькую лавчонку на южной окраине, где посреди трущоб держали свои лавки ворсильщики, шерстобиты и чесальщики шерсти и где селились иноземцы и евреи. На лавке была вывеска как у обычной портняжной мастерской, каких во Флоренции десятки, но я знал, что там трудится не портной. Лавка была закрыта, но я знал, что хозяин откроет, и нетерпеливо постучал в дверь.Мне открыл высокий светловолосый мужчина. Увидев меня, он прищурился, и квадратное лицо его переменилось. Этот человек с далекого севера обладал хорошей памятью. Он вспомнил меня и, не говоря ни слова, впустил в лавку. Пока я осматривался по сторонам, он запер дверь на засов. В комнате никого не было, никаких подмастерьев, которые обычно, сидя на разложенных на полу ковриках, работают, сложив на коленях ткань и нитки. Здесь не было длинного стола для кройки, ни деревянных манекенов, ни ножиков, ни ножниц, ни иголок, ни рулонов грубого полотна, идущего на подкладку. Стоял только маленький рабочий столик из грубо отесанных досок и несколько стульев. Обернувшись, северянин вперил в меня пронизывающий взгляд.– Меня снова прислали за тем же, что в прошлый раз, – тихо произнес я.– Плата при тебе? – медленно, с сильным акцентом спросил он.Я глубоко вздохнул и вынул из-за пазухи свою дощечку. Сердце сжалось от горя и сожаления. Мне так не хотелось расставаться с Мадонной, что я мысленно вызвал образ маленькой Ингрид – в порезах и ожогах, в муках, которые заставили Марко молить о собственной смерти. И тогда мои руки протянули ему доску. Мужчина громко ахнул и сел за стол, изучая картину. Он пробежал по ней пальцами, точно не смог удержаться от этого. Как мне было знакомо это чувство! Его суровое лицо смягчилось и даже совсем обмякло, и он пробормотал:– Этого достаточно.«Еще бы не достаточно! – воскликнул я мысленно. – Тебе не придется больше творить эти темные делишки, и ты сможешь вернуться в свою холодную страну, увозя с собой целое состояние!»Но вслух я произнес:– Эта штука, ее нельзя обнаружить?– Невозможно, – заверил меня он.– И никакой боли?– Действует как снотворное. Рецепт моего деда.Осторожно взяв доску, он скрылся в задней комнате и вынес оттуда крошечный флакончик. Он был синего цвета, изящной работы, с двумя ручками. Картины в его руках не было.– Мне приказано спросить, можно ли подмешать это в сласти, – сказал я, не отрывая глаз от темного дверного проема, за которым скрывалась моя бесценная картина. Часть меня оплакивала ее, и я знал, что теперь буду вдвойне дорожить оставшейся.– Так даже еще лучше, он сам сладкий, – ответил мужчина и сунул пузырек мне в руку. – Используй весь, здесь одна порция.Он отодвинул засов и подтолкнул меня за порог, на холодную вечернюю улицу. Безлунное небо над Флоренцией подернулось рябью светло-лиловых и фиолетовых туч. Пронизывающий ветер обещал назавтра морозный день. Я побрел назад по узким улицам между двумя рядами высоких зданий и укрепленных особняков. Мимо чужих домов, где другие люди жили в мире и покое в окружении своих близких.
На следующий день в полдень Сильвано вызвал меня в столовую. Он сидел за столом, высасывая костный мозг из телячьих костей. В комнате стоял густой запах его мускусных духов, усиленный разгоряченным телом.– Сегодня я жду посетителя, – сообщил он.Я ничего не ответил. Мой взгляд метался по комнате в поисках тяжелого шелкового мешка. Его нигде не было. Сильвано отбросил кость и почесал острый выпирающий подбородок там, где кончалась борода.– Важного посетителя. Очень важного. Но, к величайшему сожалению, этот посетитель будет разочарован.Я прикусил язык и посмотрел на Сильвано.– Дело обстоит так, – продолжил Сильвано ядовитым тоном, – что я вынужден возвратить ему солидный задаток. – Он обратил ко мне свое лицо, острый нос его вздрагивал, словно вынюхивая скрытую правду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76