Она чуть повеселела и натянула тунику через голову.– Прячься, – сказал я и подобрал меч с земли.Она кивнула и бросилась прочь. Интересно, увижу ли я ее когда-нибудь снова, когда она вырастет и станет взрослой? Пройдя по запутанным закоулкам, я вышел на широкую улицу. Моему взору предстали те же сцены: грабежи, насилие. Я поднял меч и опустил его на плечо кондотьера, который пробегал мимо в погоне за женщиной с ребенком на руках. Он рухнул и закричал, но умолк, когда я полоснул его мечом по глотке.– Прячься! – крикнул я женщине.Она кивнула и исчезла.«Прячься» – это слово я повторил, наверное, тысячу раз за этот день. Только так я мог помочь жертвам, прокладывая себе путь по улицам Вольтерры и пытаясь предотвратить убийства и надругательства. Естественно, усилия мои были совершенно напрасны. Я был один против армии из двенадцати тысяч, и казалось, что каждый из них стремится совершить самые жестокие зверства. И я все время опаздывал. Но все же мне удалось сделать так, чтобы пара дюжин человек уже никогда никому не причинили зла, а несколько раз смог согнать кондотьеров с беспомощных женщин или детей прежде, чем они совершили свое грязное дело. Я уже потерял счет тем, кого убил, и просто бежал на крики. Кондотьеры от похоти как с цепи сорвались, опьянев от собственного зверства. Они вели себя как обезумевшее стадо, беспорядочное и бездумное. Они ни о чем не думали, иначе и мне пришлось бы плохо. Я бы не выстоял более чем против четырех или пяти вооруженных и обученных солдат, действующих заодно.Я был на узкой улочке и только что отправил еще одного кондотьера в мир иной послушать божью ругань, когда краем глаза увидел мелькнувшую знакомую синюю тунику. Я обернулся и увидел ту девочку. Она несла ребенка на руках и вела еще четверых через булыжную мостовую от горящего деревянного дома к каменному дворцу. Детишки шли за ней, как утята за матерью. Люди до сих пор кричали и разбегались в разные стороны, и я подумал, что дети доберутся туда, куда их ведет девочка. И тут крики стали громче. К детям с гоготом бросились три кондотьера. Главный метнулся на них, размахивая мечом, и окровавленный кончик меча метил как раз в пухленький живот самого маленького карапуза в конце цепочки. Я понял, что он хочет насадить ребенка на меч. И оказался проворнее его. Вместо мягкого детского тельца кондотьер напоролся на мой меч. Два его товарища с криками кинулись на меня. Огромные и страшные, оба бывалые бойцы, пышущие злостью от зрелища убитого на их глазах товарища. Перекинувшись взглядом, они решили разделиться, чтобы напасть с двух сторон и без труда со мной разделаться. Но я владею мечом уже сто лет, и даже сообща у них не было шанса сравняться со мной по ловкости и опыту. Они набросились на меня одновременно, я предугадал это еще по первому вздрагиванию мышц на ногах и отскочил в сторону. Потом молниеносная защита, удар, еще удар – и оба мертвыми повалились на землю.Девочка не мешкая перевела детей через улицу. Я бросился за ними.– Я, кажется, сказал тебе спрятаться, – мрачно произнес я, догнав ее.– Возьми тех двоих на руки.Она указала на малыша, которого едва не проткнул мечом кондотьер, и еще одного перед ним, который был лишь чуточку старше. Я схватил их на руки и побежал за девочкой в каменный дворец. Она прошла в заднюю часть дворца, и мы оказались в каком-то чулане.– Там есть подвал! – крикнула она мне.Я пошел за ней. С трудом она отодвинула одну из каменных плит в полу.– Я не одна, – предупредила она, махнув рукой в мою сторону.Я подошел к яме и заглянул в вырытый лаз. На меня из черной дыры смотрели несколько пар глаз, и я понял, что туда уже набились женщины и дети.– Потеснитесь, – сказал я и протянул им ребенка. Женщины молча освободили место для детей. Девочка залезла последней. Я ласково коснулся ее головы.– Сиди и больше не вылезай!– Какие-то кондотьеры утащили их мать, не могла же я оставить их в горящем доме, – ответил она, широко распахнув глаза.И я понял, что она переживет этот день и сердце ее останется нетронутым. Она заплатит дорогую цену, но сможет выжить. Я задвинул камень, прикрывая вход. Мне было жалко этих людей, но чувствовал я и облегчение оттого, что хотя бы одна юная девочка вопреки всему сохранит то, что составляет основу ее существа.Остаток дня, пока шло разграбление Вольтерры, я провел на той безымянной улице, рядом с подвалом. Я перекрыл все пути, связывающие мои чувства с окружающим миром, запер все дверцы разума и сердца, через которые получал впечатления о происходящем вокруг. Я замкнулся в себе, в каком-то холодном и жутком убежище, где царило бесчувственное безумие, куда не мог проникнуть даже смех Бога. Я убивал любого кондотьера, который приближался к укрытию. Это были не мужчины, а черные движущиеся тени, которым не терпелось поцеловать мой меч. А я больше не был Лукой Бастардо. Точнее, я был тем Лукой Бастардо, который мальчишкой убил семерых клиентов и владельца борделя. Я сражался мечом, обливаясь потом и кровью, но был неутомим и бесчувствен.В уши ударил какой-то звук. Крики. Кричал человек. Кричал человек, с которым я боролся. Это был сильный, опытный боец и грозный противник. Он пытался мне что-то сказать. Я отскочил, выставив перед собой меч.– Что? – вскричал я. Перед глазами у меня стояла красная пелена, постепенно сквозь нее пробились мутные серые проблески света с затянутого тучами неба. Вместе со зрением у меня прояснился и слух.– Пресвятая Матерь Божья! Сколько моих людей ты убил, Бастардо? – спросил Федериго, и ужас был написан на здоровой половине его лица.– Сколько женщин и детей изнасиловали твои люди? – бросил я в ответ. – Сколько стариков зарезали, когда те пытались защитить своих внуков?– Знаю, сам знаю, скверное дело вышло, – пробормотал он.Неожиданно с неба брызнули крупные капли дождя, а через секунду они слились в плотную стену воды. Федериго свободной рукой вытер с лица капли.– Как ты мог такое допустить? Такой разгул насилия, убийств, грабежей… Я доложу об этом Лоренцо!– А кто, по-твоему, велел мне это сделать? – резко возразил Федериго.И на мгновение весь мир замер, как будто алебарда кондотьера настигла меня и разрубила пополам. Я застыл, тяжело дыша, мгновенно промокнув под стремительно набирающим силу ливнем. С открытым ртом я ошеломленно смотрел на Федериго. Я не мог представить себе, что Лоренцо способен на такое.– Мне это тоже не по душе, – проговорил Федериго, отвернув от меня здоровый глаз. – Только не трубите всему свету. Позже приедет Лоренцо, чтобы возместить ущерб, и заявит, что и не предполагал, будто такое случится.– Возместить? Да как он может возместить ущерб девочкам, которых обесчестили, у которых убили отцов? Как он может возместить ущерб женщинам, которые через девять месяцев родят никому не нужных ублюдков! Люди убиты, их жизни сломаны! Почему? Чтобы Лоренцо мог кому-то что-то доказать?– А что вы хотите от меня услышать? – прорычал Федериго. – Лоренцо хотел установить прецедент, дать людям урок и выбрал меня для выполнения этой задачи! Мне заплатили за эту работу, грязную работу, и я ее выполнил!– Поэтому люди и называют это продажностью, – тихо проговорил я.Федериго поднял меч, я решил, что он хочет ударить меня, и уже приготовился сразить его. Мне доставит это истинное наслаждение!Он посмотрел на меня, чертыхнулся и отвернулся, презрительно скривив губы.– Я не дам себя так легко убить, Бастардо. Я опытный фехтовальщик, но никогда не видел, чтобы кто-то владел мечом, как вы.Он убрал меч в ножны, отвернулся и поспешил укрыться под карнизом ближайшего дворца. Я пошел следом и увидел, как он достает из кармана плаща какую-то вещь и вертит ее в руках.– Что это у вас? – требовательно спросил я.– Это? Библия. Я ее нашел. Редкая Библия на нескольких языках. Не хочу, чтобы дождь ее испортил.– Вы взяли Библию?– Я коллекционирую рукописи. Моя библиотека может соперничать с библиотекой Медичи, а эта Библия очень редкостная и красивая…– Красиво сказано о неприглядном деле! Вы разграбили библиотеку какой-то знатной семьи, украли религиозную книгу и говорите, что ее нашли? И это допустимо в вашей религии, после того как вы отслужили службу перед кровопролитием? Какой толк от ваших книг или религии, если они не останавливают вас перед насилием и позволяют мучить людей?Мне стало невыразимо противно, и под моим взглядом Федериго стиснул зубы и слегка покраснел.– Моя религия это и ваша религия, Бастардо, или вы исповедуете отступничество?– Вы ничем не лучше скотов, которыми вы командуете!– Такова война, Бастардо, она и не бывает красивой! – огрызнулся он.Я покачал головой. Рука моя хладнокровно сжимала меч, и мне так хотелось убить его. Но это ничего не изменит. Я только навлеку на себя гнев Лоренцо. Он захочет наказать меня, но сам этого никогда не сделает. Он просто вызовет Сильвано, которых выслал из города под разными предлогами.– И сколько продлится разграбление?– До заката. Я уже отзываю людей. Дождь их охладит и зальет пожары.– Уведите своих людей с этой улицы, – с горечью произнес я. – И пусть держатся отсюда подальше. Любой, чья нога ступит сюда, покойник. ГЛАВА 20 После резни в Вольтерре жизнь моя изменилась. В тот вечер ливень лил с таким неистовством, что случился оползень, нанеся еще больший урон городу. Войска Федериго ушли из стен города на закате, а когда за ними закрылись ворота, я отодвинул плиту и выпустил женщин и детей, прятавшихся в подвале. За время ожидания одна пожилая женщина с синими венами и пергаментной кожей умерла. Я вынес ее и передал остальным женщинам для погребения. Город превратился в адское смешение дождя, грязи, крови, дыма пожарищ, сваленных обломков мебели, черепков посуды и раненых людей. Всю ночь напролет я помогал вольтерранам ухаживать за ранеными. Многие из выживших навсегда остались калеками. Мужчины с отрезанными ногами или руками, изнасилованные женщины, изрезанные с той бесчеловечной жестокостью, какая может родиться только в больных головах обезумевших солдат.На следующее утро дожди прекратились, но небо было по-прежнему пасмурное. Как-то одна повитуха, умевшая варить травяные настои, говорила мне, что чай из корня воронца может предотвратить беременность, и я сказал об этом многим женщинам, извинившись, что сам не знаю, как приготовить этот чай. Я помогал детям находить матерей, а женам – мужей, отцов и сыновей, мертвых или раненых. Много детей погибло в пожарах, чаще от угара, чем от огня. Мы нашли только два обугленных маленьких тельца. И я пытался убедить скорбящих матерей в том, что их дети умерли без мучений.
Утром я почувствовал, что проголодался и устал. Я сел, привалившись спиной к шершавым камням городской стены. Все у меня болело: руки, плечи и спина от взмахов мечом, ноги от выпадов, глотка от криков, челюсть оттого, что я со злостью стискивал зубы при виде разрушений. Я был весь покрыт грязью и кровью и уже не помнил, когда последний раз ел. Я закрыл глаза и прислонился головой к стене, не с размаху, но так, чтобы ощутить прикосновение к шероховатым камням. Как уже не раз, я мысленно проклинал Бога за то, что он развлекался, позволяя людям творить такое варварство. Тут что-то коснулось моих пальцев, и я устало открыл глаза. Кто-то сунул мне в руку тарелку с едой.– Вам надо поесть, – произнес низковатый женский голос.Это была девочка, которую я не успел вовремя спасти от кондотьеров. Сейчас она была умытая, длинные волосы, заплетенные в косу, были убраны ото лба, открывая ее прелестное личико, на ней было хорошенькое платье с бледно-розовой юбкой. Цвет, неуместный среди разрушений, но я улыбнулся.– Ну же, давай! Это вкусно! Ветчина, твердый сыр с хлебом и оливковым маслом, – негромко проговорила она.Я кивнул. Она права, мне нужно поесть, хотя желудок бунтует при воспоминании о необузданной жестокости, которую я видел вчера. Я откусил немного ветчины и медленно прожевал. Она смотрела на меня большими умными глазами, они были карие с зелеными и золотистыми крапинками, но казались черными рядом с белизною белков. Ее глаза такие же разноцветные, как и волосы, подумал я и снова улыбнулся. Я не знал, что эти самые глаза будут преследовать меня остаток жизни и что даже сейчас, в этой тесной камере, я до сих пор вижу их во всех возможных оттенках и в разном настроении: прищуренные, искрящиеся смехом, оживленные внезапной мыслью, широко распахнутые от озорного веселья или черные, с расширенными зрачками, полные любви и желания. Она была такая живая, что менялась каждую секунду, и ни у кого не было столько разных выражений лица и настроений, как у нее, так что я не переставал удивляться. Но тогда она была еще только хорошенькой девочкой, которая смотрела, как я ем. Ветчина была вкусная, и я поел с удовольствием. Она робко улыбнулась и отошла.Закончив есть, я прислонился головой к стене и поспал с часок. Проснулся потому, что кто-то тыкался мне в лицо носом и нежно лизал языком ухо. Полусонный, я решил, что это та милая девочка, которая заставила меня улыбнуться, и, еще не совсем проснувшись, повернул голову, чтобы посмотреть. Потом, вспомнив, как она юна, я охнул и вскочил. Я никогда не позволил бы себе завести любовные шашни с девочкой, еще не вышедшей из отрочества. На самом деле я предпочитал, чтобы мои женщины были достаточно зрелыми. Но оказалось, что этими сладострастными ласками меня одаривал не кто иной, как мой верный конь Джинори.– Джинори! – завопил я и, обезумев от радости, обнял его.Конь заржал и затопал копытами, просясь домой.– Я еще не могу ехать отсюда, мне нужно работать, – ответил я, и он понимающе потерся об меня носом.– Я знала, что это наверняка твой друг, – пропела девочка, подойдя с другой стороны. – Я видела, как он бродил поблизости, нюхая воздух, и поняла, что он идет на твой сильный запах!– Эй, да кто угодно будет вонять после таких боев, – ответил я с некоторой обидой.– Да я не то хотела сказать! – покраснела она. – Я хотела сказать, что ты сильный. Сильный и храбрый, потому что помог мне и многим другим. Значит, у тебя запах силы и храбрости!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76