Сначала они встретили меня недоверчиво, и тогда я привел им цифры за последние десять лет, количество собранного урожая, проданных бочек вина и имена купцов, которые покупали вино, а также цену и прочее и прочее. Все в точности совпадало, потому что я вел тщательный учет своей доли урожая. Убедившись, что я тот, за кого себя выдаю, они начали из кожи вон лезть, лишь бы мне угодить. Я объяснил, что собираюсь задержаться в Анчьяно на неопределенный срок, и мы обсудили, где мне поселиться. С деньгами, которые я скопил за несколько десятилетий, я, разумеется, мог жить где угодно. Я не сказал им этого, потому что виноградник устраивал меня как нельзя лучше. Я не хотел выставлять напоказ свое богатство, ни привлекать внимание к своей персоне, обзаведясь собственным домом. Пожилая пара с одним сыном жила на главной вилле, а старший сын с женой и ребенком – в маленьком домике на территории виноградника. Мы порешили, что молодая семья вернется в дом к родителям, а я займу домик через два дня, когда из него вынесут вещи и сделают там уборку. Еще я сказал, что моей лошади нужен хороший уход, и младший сын, долговязый и мосластый деревенский паренек примерно одного возраста с Лоренцо, так и просиял и пообещал заботиться о Джинори «лучше, чем мужья за своими женами».Устроив все по своему вкусу, я ускакал обратно в таверну. Леонардо играл на лужайке перед постоялым двором в какую-то игру с камешками, выложенными квадратом. В этой игре зачем-то нужно было прыгать, и он скакал по земле, размахивая листочком бумаги.– Лука, вот твоя лошадь, хочешь посмотреть? – крикнул он, когда я спешился.Я подошел к нему, и он вручил мне листочек дорогой льняной бумаги.– Где ты раздобыл бумагу? – спросил я, потому что бумага в те времена стоила недешево и считалась предметом роскоши.Весь листок был покрыт множеством маленьких рисунков: лиц, птичек и даже насекомых, был там и вид горы Монте Альбано. Рисунки были сделаны каким-то грубым угольным карандашом, но рука, державшая этот карандаш, была необычайно чуткой и умелой, слишком развитой для обычного одиннадцатилетнего мальчика. Использование теней для придания объема, постепенная градация поверхности – такие замысловатые приемы использовали опытные художники.– Кто это нарисовал?– Я, кто же еще! Мама покупает мне бумагу, когда у нее есть деньги. Иногда можно выпросить у папы, – весело ответил он, подхватил несколько круглых серых камешков и покидал в карманы. – Я люблю рисовать.– А где лошадь? – спросил я, изумленно пожирая глазами миниатюрные рисунки.Каждый из них был чудесным образцом смелой и эмоциональной графики. Любовь Леонардо к птицам проглядывала в каждом изящном изгибе крыла. Его восхищение человеком пульсировало в повороте щеки или взгляде. Всего несколько уроков – и этот мальчик превратится в великого художника. Но я не мог его научить этому. Держа в руках рисунки, я понял, что способен ему дать лишь немногое. Ему нужны лучшие учителя, гораздо лучше, чем я. Я одновременно почувствовал и облегчение, и грусть, и любопытство при мысли о судьбе Леонардо. Может, все-таки не стоило выселять из домика моих арендаторов. Мой срок на поприще учителя Леонардо, скорее всего, будет недолгим.– Лошадь? Вот она.Он дотянулся до моей руки и перевернул листок другой стороной и вверх ногами. Под наброском пухлого младенца и собаки была лошадь.– Нравится? Как зовут твою лошадь? Мы на ней поедем во Флоренцию? А когда мы уезжаем? И долго займет путь? Мы скоро поедем?Закончены были только шея лошади, холка, голова и одна нога. Небрежными штрихами были обозначены остальные три ноги и круп.
– Прекрасно, но не закончено, – заметил я.Леонардо пожал плечами. Я посмотрел на листок и заметил, что большинство рисунков были брошены незавершенными. Половина лица идеально прорисована, а половина едва намечена, или одно крыло птицы прорисовано в деталях, а все остальное – лишь намечено парой штрихов по бумаге.– Ты что, никогда не завершаешь начатое?– Столько всего нужно узнать, – ответил он, и по обеим сторонам его широкой улыбки появились озорные ямочки, совсем как у его хорошенькой матери.Я покачал головой.– Ты должен научиться доводить начатое до конца, это важно.Он одарил меня ангельской улыбкой на непроницаемом лице, и я подумал, что если уж ничему больше не способен его научить, то научу его хотя бы настойчивости и упорству, которых во мне было хоть отбавляй. Позже я сам смеялся над своим тщеславием. Уж не знаю, чему он научился у меня, но я, глядя на него, прекрасно усвоил: учить значит извлекать наружу то, что изначально заложено в человеческом сердце, и человека можно научить только тому, чему он сам хочет научиться.– Возьми, если хочешь, – сказал он и легко взмахнул ангельской ручонкой.Я всегда ценил подарки, и этот не был исключением. Я нежно дотронулся до его головы и потрепал волосы. А потом отправился на постоялый двор. Этот листок с детскими рисунками был для меня настоящей драгоценностью, и я решил сохранить его. Я взбежал по ступенькам к себе в комнату и открыл кожаную сумку. Ей было всего несколько лет, я купил ее на базаре в Константинополе, где товары резко подешевели после падения города несколько лет назад. Я вынул блокнот Петрарки, который всегда носил с собой, как и фреску Джотто с изображением святого Иоанна и рыжеватого щенка у его ног. Я осторожно открыл обтянутую кожей книжку на середине.– Что это? Записная книжка? А почему она пустая? – спросил мелодичный голосок прямо у моего локтя.Естественно, Леонардо Любопытный пробрался за мной в мою комнату.– Она пустая, потому что я еще ничего в ней не написал, – ответил я.– А почему нет?– Не знаю.– Ты должен, – заявил он, подбоченясь.Я вздохнул.– Наверное, ты прав. Я жду, когда случится что-то особенное. И тогда запишу это в книжку.– Особенное? Что, например? – не унимался он. – Что-нибудь из твоего видения о будущем? Вроде великой любви, о которой ты рассказывал тогда у пещеры, когда я тебя первый раз встретил?Он, конечно, видел меня насквозь, но мне не хотелось об этом говорить.– Ты чрезмерно любопытен и расспрашиваешь о вещах, которые тебя не касаются, – сказал я как можно строже.– Дай-ка посмотреть, – потребовал он и осторожно взял у меня из рук книжку.Леонардо сел на пол и внимательно пролистал ее, разглядывая каждую гладкую пергаментную страницу, как будто на ней и впрямь было что-то написано или он мог прочитать то, что будет написано в будущем. Хотя если и был человек, способный прочесть книгу будущего, то это был Леонардо.– Я что-нибудь для тебя нарисую в этой книжке. На первой странице, чтобы тебе захотелось в ней писать.Он лукаво улыбнулся и достал из кармана огрызок карандаша.– Не знаю, хорошо ли это, – ответил я, уперев руки в бедра.Слишком поздно – Леонардо уже взялся за дело. Его рука проворно забегала по странице.
– Ты левша, – заметил я и в ожидании присел на кровать.– Угу! – хмыкнул он, не поднимая головы.Некоторое время я просто сидел, наблюдая, как рисует этот мальчик. Стоял ясный теплый июньский денек, за окном щебетала какая-то птичка, и комната вдыхала ароматы полевых цветов. Солнечные лучи, отраженные от мирных холмов и ярких подсолнухов, от скалистой Монте Альбано и струящихся ручьев, мягким, словно благоухающим светом заливали комнату. На какой-то миг я почувствовал, что погружаюсь в покой, растворяюсь в нем без остатка. Мое тело отяжелело, все мысли улеглись и замолкли. И мне вспомнился давно минувший день в Босе на острове Сардиния, когда с письмом от Ребекки Сфорно ко мне пришел Странник. Как и в тот день, дрожащие тени остальной моей жизни растаяли, оставив лишь этот единственный миг. Я ощутил пространство – не пустое, а наполненное чем-то неопределенным, что чувствовало сердце, – между мной и этим одаренным мальчиком, который рисовал в записной книжке, подаренной мне когда-то давно Петраркой. И вот я успокоился и принялся ждать, когда Леонардо закончит рисунок. Наконец он поднял голову.– Это очень хорошая книжка. Мне тоже такую надо. Ты мне купишь? – спросил он с такой искренней мольбой в глазах, что я ответил «да» прежде, чем обдумал эту просьбу.Мальчик так и просиял.– Здорово! Спасибо, учитель Лука. Ты столь же щедр, сколь и красив!– Ну-ну, – с сомнением пробормотал я.Я знал, что он подлизывается. Но Леонардо запрокинул голову и засмеялся.– Нет, правда! – воскликнул он. – Но моя книжка не останется пустой! Я заполню ее магическим письмом. А потом еще одну, и еще, и еще!– Ну-ну, – повторил я, но с гораздо меньшим сомнением. Запросто можно поверить, что магия – прислужница златовласого Леонардо. А если так, то, может быть, именно ему я смогу наконец доверить воображаемую магию, которая преследовала меня всю жизнь: мою вечную молодость и долголетие. За все годы странствий я встретил только одного человека, который обладал тем же даром: это был Странник. Возможно, какие-то алхимики вроде Гебера и знали секрет долголетия, но никто не признавался в этом, по крайней мере, при мне такого не случалось. А я спрашивал. И у Леонардо я спросил, небрежно, хотя на самом деле вопрос был для меня очень важен:– А как же ты его сделаешь магическим?Он вскочил и вручил мне книжку.– Не знаю. Я буду писать задом наперед или еще как-нибудь иначе.Он вдруг вытаращил глаза и засмеялся. Я вопросительно посмотрел на него, и он пояснил:– Ты рассказывал мне, что видел будущее. Иногда я тоже что-то вижу – мельком, словно мгновенно заглядываю вперед сквозь время. Я только что видел людей, которые живут в далеком будущем и пытаются прочитать мой перевернутый почерк. Они будут озадачены и сбиты с толку. Поэтому мое письмо покажется магическим другим людям, но объяснение будет простым и естественным. Магию всегда можно легко объяснить, разве нет?Я промолчал, разглядывая его рисунок. На нем был привлекательный человек лет двадцати пяти с правильными тонкими чертами, не слишком изящными, но благородными. Было что-то задумчивое и печальное в его взгляде и едва заметной, ироничной и почти горькой усмешке на полных губах.– Неужели я такой печальный? – тихо спросил я.– А разве нет? – невинно переспросил он.– Нет.– Может, когда-нибудь станешь, – пожал он плечами. – Может, ты не сможешь найти свою великую любовь и будешь сильно опечален! Тогда ты будешь рад, что учил меня, и если не будет любви, то у тебя хотя бы будет моя дружба! Правда?Я угрюмо посмотрел на него. Он дождался, пока я осторожно положу его листок с набросками в книжку Петрарки, закрою ее, завязав кожаным ремешком, и уберу обратно в сумку. А потом весело спросил:– Итак, мы наконец едем во Флоренцию? Где я буду сидеть – впереди тебя или сзади?
Собор был достроен. Таким я никогда его не видел. Великолепный красный купол был самым большим во всем христианском мире, он возвышался над городом, покрывая едва ли не все население Тосканы своей тенью. Необязательно подходить к нему близко, как сделали мы: он был виден отовсюду, он возникал над каждой узкой каменной улочкой, неожиданно и властно врываясь в поле зрения, стоило только завернуть за угол или ступить на площадь. За долгое время, что я отсутствовал в моей несравненной родной Флоренции, строительство было закончено, и собор был мне горьким напоминанием о том, сколько всего я упустил. Хотя негодяю Николо Сильвано и не удалось сжечь меня на костре шестьдесят четыре года назад, ему удалось отнять у меня целый человеческий век воспоминаний о моей родине – Флоренции, где самые улицы, казалось, напитали меня небывало долгой молодостью, где церкви и дворцы были моей родней, где я получил крещение от вод реки Арно.– Его построили круг за кругом, – рассказал Леонардо, прервав мои мысли. – нутренняя конструкция сделана очень изобретательно, так что начало и конец невозможно отделить одно от другого, поэтому давление сил распределяется по кругу и нигде не нарушается. Круги позволяют куполу вознестись на небывалую высоту, о какой до этого собора нельзя было и мечтать!– Он восьмигранный.– А внутри сложен кругами, – настаивал Леонардо. – В куполе имеется два внутренних каркаса, которые выполнены в виде серии концентрических колец, которые уменьшаются к вершине. Поэтому капомаэстро Главный мастер (ит.) .

Брунеллески Филиппо Брунеллески (1377–1446) – итальянский архитектор раннего Возрождения, один из создателей теории перспективы (возводил постройки на основе точных математических подсчетов).

построил его без лесов. Он полагался на силы, которые сходятся у вершины купола, где фонарь своим весом может поглотить внутреннюю силу и перенаправить ее наружу. А еще он использовал древнеримский способ кладки кирпича «в елочку», соединяя каждый новый слой кирпичей с предыдущим таким образом, чтобы конструкция сама себя поддерживала. И вот собор тянется ввысь благодаря целостному замыслу, и Брунеллески был великим гением!– Откуда ты столько знаешь, малыш? – спросил я и потрепал пушистые волосы, разглядывая купол.Вокруг нас было мало людей, хотя стоял ясный летний день. Чума имела обыкновение заманивать людей в дома и за запертые двери.– Все говорят о соборе, – ответил он. – А я слушаю!– В этом я не сомневаюсь. А что еще ты слышал?– Умный Брунеллески изобрел несколько механизмов для строительства. Разве не здорово? – воскликнул Леонардо. – Я тоже хочу многое изобрести! Он придумал лебедку для поднятия огромного веса на огромную высоту. Эту лебедку тянут волы. Ты только представь! Он поднимал мрамор, кирпичи, камни и известку под самые небеса! Это просто чудо, его лебедка, такая огромная и мощная, а уж эта двусторонняя шестерня…– Хватит! – Я поднял руки. – Я не архитектор и не математик и ничего не смыслю в технике. Тебе нужен другой учитель, если хочешь этому научиться!– Но разве тебя это не увлекает? Эти вопросы силы, и движения, и веса? – Он повернулся ко мне, жестом указывая на Собор. – Если мы сумеем их подчинить, то для человека не будет ничего невозможного! Мы сможем построить летающие машины, которые ты видел в своих видениях, плавающие машины и другие изобретения, в которые так трудно поверить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76