Под руководством Джованни и Моше Сфорно я узнал о комплекциях, различаемых Галеном, о балансе влажного, сухого, горячего и холодного, узнал, что болезни возникают от нарушений этого баланса. Врач может вылечить больного, восстановив природное равновесие при помощи лекарств, в которых эти качества присутствуют в обратном соответствии относительно организма. У каждого человека своя комплекция, комплекция зависит от пола и возраста: так, у женщин комплекция более влажная и холодная, чем у мужчин, а у молодых она горячее и суше, чем у старых. Я также изучил Гиппократову теорию гуморов об особых телесных жидкостях, влияющих на состояние организма. Существует четыре основных гумора: кровь, желтая или красная желчь, флегма и черная желчь. Кровь занимает особое место среди этих жидкостей. Гуморы необходимы для питания и переноса полезных веществ. Сочетанием гуморов определяется комплекция и поддерживается ее баланс, поэтому кровопускание является важным средством сохранения и восстановления здоровья. Но мы со Сфорно считали, что кровопускание назначают больным слишком часто, и он предпочитал прибегать к другим средствам, и я вслед за ним придерживался в своей практике того же правила и после его смерти.В дополнение к Джованни я нанял учителя фехтования, он жил возле Санта Кроче, и я ходил к нему на дом учиться обращению с мечом и кинжалом. Эти уроки стали поводом частых поддразниваний со стороны Моше Сфорно и его дочерей: евреи не имели обыкновения этим заниматься. Но я всегда помнил о своей клятве отомстить Николо Сильвано и знал, что он тоже помнит обо мне. Мы словно ходили кругами один вокруг другого, готовясь к неизбежному столкновению. По какому-то молчаливому согласию мы в эти годы избегали встречаться. Я был поглощен своими медицинскими занятиями, а он, как я слышал, служил в городском управлении и наживал состояние. Судя по всему, он временно прекратил свои наветы. Вероятно, его остановил Содерини, вопреки своему обещанию ни с кем обо мне не говорить. И потому ли, что чувства мои обострились в борделе, или благодаря тому, что я слишком хорошо изучил Николо, но, даже не видя его, я знал, что он усердно совершенствуется в мастерстве фехтования, чтобы опробовать его на мне в день решающей встречи.Итак, я почти не видел Николо, разве что издалека, хотя и этого было достаточно, чтобы понять: он всеми способами старается завоевать благосклонное покровительство знатных людей, магистратов и судей Флоренции и своим искательством добился желанного успеха. Черная смерть унесла слишком много людей, чтобы выжившие могли с прежней строгостью блюсти все правила, предписываемые сословными предрассудками. Николо никогда не отдадут под суд за убийство детей из борделя, так же как меня никогда не отдадут под суд за убийство Сильвано и клиентов или поджог публичного дома.Не знаю уж почему, возможно, дело было в аппетитной стряпне синьоры Сфорно или в том, что я проводил время среди других детей по вечерам, после обычной работы, и жил вполне обычной жизнью, а возможно, помогло появившееся у меня ощущение уверенности благодаря банковскому счету и доходу от маленького виноградника в Анчьяно и от красильной мастерской, для которых я нашел арендаторов, но я начал взрослеть в нормальном темпе. Через пять лет, хотя мне и было уже за тридцать, я стал выглядеть как восемнадцатилетний юноша. Я все еще был худ и едва достиг средненького роста, хотя и сделался мускулистым благодаря урокам, которые брал у учителя фехтования. У меня были такие же светлые рыжеватые волосы, я отрастил их до плеч и прятал под обычную фоджетту – такую шляпу я выбрал нарочно за ее скромный вид. Я не собирался забывать о том, кем был на самом деле и откуда произошел: я был никто из ниоткуда. У меня стала расти борода, но такая скудная и тощая, что меня это раздражало, поэтому я брился. Мое лицо по-прежнему привлекало внимание мужчин, неравнодушных к мужчинам, но теперь и женщины стали на меня посматривать призывным взглядом. Однажды летом на Старом рынке на меня натолкнулась какая-то дама, прильнув к моему боку всеми своими округлыми прелестями. Меня тут же охватил жар, и тело недвусмысленно отозвалось на это прикосновение, чего еще никогда прежде не бывало. Она, казалось, поняла это и задержалась в таком положении чуть дольше необходимого, дав мне ощутить округлость своей груди.– Простите мне мою неуклюжесть, синьора, я не хотел ничего дурного, – дрожащим голосом пробормотал я и отступил, отирая выступившую на лице испарину.Лето только начиналось, но Флоренция уже задыхалась от жары, поскольку она стоит далеко от моря и вместо прохладного дыхания морского простора ее освежает серебристый Арно. Флоренция стала не такой многолюдной, как до чумы, но на рынке сновала целая толпа покупателей, заполняя площадь. Люди покупали розовые куски мяса и свежую рыбу в серебристой чешуе, ощипанных нежных фазанов и зайцев со свернутыми шеями. Они рылись в корзинках груш с белой мякотью и оранжевых пятнистых абрикосов, выбирали разную зелень, которая становится нежнее нежного под оливковым маслом, тушенная с дичью и белыми бобами. Они нюхали оливковое масло и пробовали вино из бочек, трогали мокрыми пальцами открытые мешки с мукой, чтобы оценить качество помола. Они слонялись туда-сюда, останавливались поболтать с продавцами фарфора и стеклянной посуды, тканей и кухонной утвари, которые арендовали одни и те же прилавки из года в год. Они меняли деньги и заглядывали в зубы лошадям, ощупывали плечи невольников. Они встречались, обменивались новостями, спорили о политике и все были частью великого многонационального смешения людей, которое проживало во Флоренции. Тут были флорентийцы, римляне и неаполитанцы, татары и каталонцы, белокурые северяне, франки и далматинцы, турки и монголы, евреи и мавры. Здесь были люди из всех возможных слоев общества. Дворяне с женами, картежники и сутенеры, проститутки и тунеядцы, разбойники и кондотьеры, хулиганы и нищие, крестьяне и ремесленники, работники шерстяных фабрик и воры, и вкрапленный среди них какой-нибудь ученик врача и колдун вроде меня, который не принадлежал ни к одному слою общества и не имел родословной. Моя встреча со знатной дамой не представляла ничего особенного, и наш разговор не привлек никакого внимания.– Ничего, синьор, не стоит извиняться, это все моя вина, – проворковала она и, шагнув ко мне, дотронулась до моей руки.Она была примерно лет на восемь старше того восемнадцатилетнего парня, на которого я был похож, и взмахнула густыми и темными, как горностаевый мех, ресницами.– Такой красивый мужчина не может быть неуклюжим!– Я… э… вы так великодушны, – заикаясь, ответил я и бросил взгляд на свою рубаху, чтобы убедиться, что она скрывает мое возбуждение.Она проследила за моим взглядом, и я густо покраснел, когда она улыбнулась.– В моем дворце нет ни одного мужчины, синьор. Их всех унесла черная смерть, – произнесла она.У нее были большие темные глаза, а на голове – каппуччо небесно-голубого цвета, в тон шелковой накидке, распахнутой достаточно широко, чтобы я видел блестящие волны густых черных волос.– Я очень сожалею, что вы потеряли своих родственников, синьора, – ответил я, с некоторым смущением и неловкостью вдыхая мускусный аромат ее духов.Я еще не успел понять, как мне отнестись к проявлению своего естества; это было для меня слишком ново и неожиданно. И еще я не знал, как истолковывать ее поведение со мной. Надо быть дураком, чтобы не понять, на что намекает этот воркующий голос и нежный взгляд, а уж я-то дураком точно не был. И я смело ответил:– Чума никого из нас не пощадила.– Мне тоже было жаль, – вздохнула она, наклонив ко мне голову на длинной изящной шее. – Но теперь я понимаю, что она даровала смелой женщине определенную свободу…– У вас есть индженьо, раз вы из несчастья смогли извлечь что-то хорошее, – ответил я.Если она будет и дальше так откровенно и маняще улыбаться мне, я точно не сдержусь!– Не столько хорошее, сколько возможность хорошего, – поправила она и приглушила свой грудной, сочный голос. – Возможность пригласить красивого мужчину в мой чудный дворец, чтобы приятно провести вечер!– Думаю, это удача для мужчины, – ответил я, и сердце в груди заколотилось сильнее.Она заливисто рассмеялась.– Ах, мой юный друг, у женщин тоже есть желания! Ее огненный взгляд остановился на моих губах.– У женщин есть желания? – повторил я и задохнулся от волнения. Не зная, что еще сказать, я почувствовал себя идиотом.– Разумеется, особенно когда они уже делили брачное ложе и изведали наслаждение. Возможно, тебе захочется узнать его со мной, сегодня, после заката?Она подняла на меня глаза, в которых горело неприкрытое и необузданное желание. Я так и застыл с раскрытым ртом.Теперь уже моя рубаха ничего не могла скрыть. Я желал ее. Это было совершенно очевидно. Она снова рассмеялась: ее явно радовал произведенный на меня эффект. И она сказала:– Дворец Иуди, к западу от Санта Кроче. Малый дворец. Мой покойный муж был младшим братом. А я Кьяра Иуди.– После за… заката, сегодня? – заикаясь, переспросил я.Улыбнувшись, она поправила капюшон и накидку, встряхнув на плечах шелк, чтобы ткань прилегала к одежде под накидкой, которая очерчивала изгибы ее тела. Странная томность охватила меня, и я обмяк, хотя кровь моя кипела. Конечно, я все знал о желаниях, ведь столько лет становился их предметом у Сильвано. Но сам еще никогда ничего подобного не испытывал. Я не ожидал, что ощущение будет вот таким – настойчивым, сладким и теплым. У меня горели щеки. Кьяра приложила ладонь к моей щеке и, одарив меня ослепительной улыбкой, направилась к крестьянке с корзинкой ранних винных ягод.Остаток дня прошел как в бреду. Когда я вернулся со Старого рынка к Сфорно – без стручкового гороха, лука, лимонов и шалота, за которыми меня послала синьора Сфорно, Рахиль осыпала меня всеми возможными вариациями прозвища «Лука-Дурак». И, приведя таким образом в чувство, выпроводила снова под палящее полуденное солнце. На этот раз я сходил на ближайший рынок, расположенный в Ольтарно, и принес, что мне заказали.Была суббота, и ужинали рано, семейство Сфорно каждую неделю праздновало шабат. День отдохновения, суббота (у евреев).

Сфорно молился по-древнееврейски и читал из своей Священной книги, синьора Сфорно и Рахиль зажгли свечи, и Сфорно благословлял хлеб и вино. Я столько раз слышал эти молитвы, что знал их наизусть, но никогда не присоединялся к молящимся. Бог семьи Сфорно – не мой ироничный Бог и не Бог с картин Джотто. А может быть, он был всюду, но прикасался к нам по-разному. Евреям, как народу, досталось, конечно, в жизни не меньше моего. Прочитав молитву и приступив к трапезе, Моше Сфорно, повернувшись ко мне, произнес мое имя, и я перевернул чашу с вином.– Простите, синьора Сфорно! – Я расстроенно вскочил на ноги.Она отмахнулась от моих извинений и поставила на стол горшок со вкуснейшим горохом, приправленным укропом.– Лука, ты весь день где-то витаешь, – укорила меня Рахиль, а младшие девочки захихикали.Сейчас ей было восемнадцать, и она во всем напоминала мать высокими скулами и красивым лицом с четкими чертами. Она вышла из комнаты и вернулась с тряпкой, чтобы вытереть пролитое вино. Цокая языком, она вытерла стол вокруг моей тарелки и бросила на меня безнадежный взгляд.– Рахиль говорит, тебе нужна заботливая хозяйка, – сказала Мириам, теребя пальцами каштановую косу.Сейчас ей было уже девять, и она осталась такой же бесхитростной и озорной, как и всегда.– А как ты думаешь, Лука? Пускай бы Рахиль о тебе заботилась! Она тогда станет синьорой Бастардо?– Мириам! – в один голос воскликнули синьора Сфорно и Рахиль.Мириам засмеялась.– Мужчинам нужно, чтобы о них заботились женщины, так устроен мир, – согласился Моше. – Поэтому Господь сотворил из Адамова ребра Еву. Мне повезло, у меня есть твоя матушка.Он улыбнулся жене, и она улыбнулась ему в ответ.– С вашего позволения, синьоры, я выйду, – произнес я.Я знал, что не смогу высидеть весь ужин, когда все мои мысли заняты совсем другим, и Моше Сфорно посмотрел на меня, склонив голову набок. Госпожа Сфорно незаметно бросила на меня взгляд из-под опущенных ресниц.– Конечно, как пожелаешь, Лука, – наконец ответил Моше.Я пробормотал «спасибо» и выскочил вон. Я снова направился в город, держа путь к северу, где протекала река. Смеркалось; вечер простер над городом лиловеющие рукава златотканого света, проникая прохладными воздушными перстами в глубину узких извилистых улиц. Я пересек Понте Грацие и не спеша прошел вдоль берега Арно возле Санта Кроче, где скопились красильные мастерские, мыловарни и лавки чистильщиков шерсти. У уличного торговца я купил каравай румяного хлеба, начиненного вместо вынутой мякоти тушеным цыпленком в лимонном соусе и хрустящими белыми бобами. Я быстро съел все это, почти не почувствовав вкуса еды, и стал разглядывать небо, нетерпеливо дожидаясь приближения темноты, а для этого вскарабкался на опору моста и уселся там, дабы лучше видеть горизонт.Никогда еще солнце не садилось так медленно! Я помнил времена, когда сумерки опускались слишком быстро и я с ужасом ожидал, когда подкрадется вечер, потому что Сильвано ждал меня во дворце на ночную работу. В это время суток его дворец наполнялся клиентами. Может, и я сейчас, так же как эти клиенты, сгораю от невыносимого желания. Я знал, что не люблю прекрасную Кьяру, что это просто влечение. Кровь во мне бурлила, я весь кипел от нетерпения, мечтая поскорее оказаться во дворце Иуди. Я не мог думать ни о чем другом. Желание туманило мой разум, как прежде на моих глазах оно доводило людей, у которых дома были жены и дети, до насилия и надругательства. Тогда где же разница между мной и ими? Этот вопрос уязвил мою гордость, и я чуть было не повернул обратно, чтобы прокрасться в сарай Сфорно и зарыться в свое сено. Но тут я вспомнил густые черные волосы синьоры Иуди, цветочный аромат, окружавший ее, подобно золотистому ореолу вокруг ангелов на картинах Чимабуэ, учителя Джотто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76