– Когда я буду править, то здесь обязательно будет много художников. Я привезу их сюда. Самых лучших!– Лучшие художники всегда приезжают во Флоренцию.– Ты ведь веришь мне, Бастардо, веришь, что я буду править Флоренцией? – взволнованно спросил мальчик.Я присел на корточки и внимательно вгляделся в его желтоватое мальчишеское лицо. Я рассматривал его не одну минуту, чтобы он понял, что я честен с ним. Что-то в его чертах показалось мне смутно знакомым, хотя я знал, что никогда не видел его раньше. А потом что-то в моем разуме сдвинулось, точно осколки стекла со звоном упали на пол, и в памяти мелькнул Гебер-алхимик и ночь философского камня. Когда я увидел себя мертвым, и время устремилось вперед, и я увидел будущее, передо мной промелькнуло много лиц. Одно из них принадлежало могущественному человеку, правителю, который мог вырасти из юного Козимо. Этот парень хорошо одет – подходящая жертва для похитителей. Он из благородной семьи, и у него есть реальный шанс стать правителем города.– Да, – со всей серьезностью произнес я, – я верю тебе. А когда ты будешь править Флоренцией, Козимо, никогда не забывай, что ее красота, ее искусство принадлежат всем флорентийцам, богатым и бедным, независимо от их происхождения!– Я запомню. И ты будешь мне другом, когда я стану править, – решил он.Я поднялся на ноги, прижал руки к груди и благодарно поклонился. Этот жест был лишь отчасти шутливым. Часть моей души верила, что лицо из видения принадлежало Козимо, как верил я и в то, что видение, подаренное мне философским камнем, говорило правду. Уж лучше пусть это будет правдой, а то ведь моей ставкой была вся моя будущая жизнь. Мне казалось, что все эти годы, пока превратности судьбы носили меня по земле, я почему-то не жил. Я все время откладывал жизнь на потом. Не совсем, конечно, но часть меня ждала, ждала, когда же жизнь начнется. И я знал, чего жду: женщину из видения. Ту самую женщину, любовь которой я выбрал, несмотря на то что эта любовь принесет мне мучения и в конце концов смерть. Ведь я мог выбрать богатство и благополучие на протяжении удивительно долгой жизни, такой долгой, как у Бога. А теперь, когда я вернулся во Флоренцию, ожидание закончилось. Я отбросил прихоти, как забытый плащ, а вместо них появилось что-то другое, что-то мрачное и более прочное: предопределенность. Я пришел сюда за ней. Мне казалось, что она вот-вот подойдет ко мне и мы встретимся прямо там, перед Баптистерием. Я поймал себя на том, что оглянулся в поисках нее, а когда заметил это, сам над собой посмеялся. Я еще не знал, что на самом деле встречу ее у Баптистерия, только сначала пройдет еще несколько десятилетий. Я жестом попросил мальчика садиться обратно на осла, но он мотнул головой и пошел пешком рядом со мной. Мы обошли Баптистерий, и он указал на северный вход.– Почему бы не изобразить что-нибудь чудесное и на этих дверях? – предложил он. – Здесь нужны столь же величественные двери!– Но за это придется заплатить, – отозвался бодрый голос, – и придется найти такого же талантливого художника как Пизано, а как нам его выбрать? К нам обращался молодой круглолицый человек низковатого роста. На вид ему не было еще и двадцати, но волосы на голове уже редели. Я внимательно разглядел его одежду в поисках злополучного красного пера, но ничего не заметил. Молодой человек перехватил мой пристальный взгляд и чуть склонил голову.– Я видел, как вы восхищались дверьми Пизано. Я сам часами могу там стоять. Эта красота разрывает мне сердце!– Пока вокруг свирепствует чума, у всех, кроме разве что могильщиков, предостаточно свободного времени, – заметил я.Юноша энергично мотнул головой.– Я вовсе не прохлаждаюсь. Мне нужно закончить работу, чтобы вернуться в Римини и скрыться от этой безжалостной чумы. От нее нет спасения, и приходится ждать, пока она сама не пройдет. Меня зовут Лоренцо, – представился он.– У меня есть младший брат по имени Лоренцо. А я Козимо, – ответил мальчик, вдруг заговорив надменно и рассудительно, и этот трюк ему неплохо удался.– А я Лука Бастардо, – добавил я. – Вы художник, Лоренцо, раз так чувствительны к красоте?– Я ювелир, но… еще и рисую, – скромно ответил он, покраснев до ушей. – Я давно мечтаю создать скульптурные двери, которые могли бы сравниться с работой Пизано и добавить блеска Флоренции!– И что бы вы изобразили? – спросил я. – Какие сцены?– Да что угодно, что будет предложено для дверей. – Он отмахнулся от моего вопроса. – Дело скорее не в том, что бы я сделал, а как. Я бы изобразил сцены, на которых фигуры одновременно грациозные и живые, в струящихся одеждах. Видите, сколько покоя в работе Андреа Пизано? Мои фигуры были бы полны движения, из них бы лилась жизнь! Я бы заполнил пространство, но в то же время сделал его важным элементом композиции…Он стоял перед гладкой дверью, размахивая руками, как будто уже создавал свои бронзовые двери, похожие на замысел Пизано, но гораздо более волнующие и совершенные. Это был обман света или сказывалось смятение от всколыхнувшихся во мне воспоминаний о ночи философского камня, но на мгновение я почти увидел двери Лоренцо: двадцать восемь рельефов – верхние двадцать изображают жизнь Иисуса, и на самой первой в верхнем ряду несение креста… Потом я моргнул, и образ исчез, остались только амбициозный молодой художник, который разглагольствовал о своем искусстве, и еще более амбициозный мальчишка, который слушал его разинув рот.– Может быть, вы и сделаете такие двери, – сказал я, – раз уж у вас столько идей.– Да как, как такое может со мной случиться? – воскликнул он, ударив себя кулаком в грудь. – Я никому не известный ювелир. Никто во Флоренции не знает моего имени. Если кто-то и получит разрешение украсить эти двери, то это будет какой-нибудь знаменитый мастер!– Никогда не знаешь, что уготовила тебе судьба. Яркие мечты имеют обыкновение сбываться, а ваша мечта очень яркая. – Я пожал плечами. – Возможно, будет объявлен конкурс на создание новых дверей, и вы его выиграете. Бога бы это позабавило.– Конкурс? Вот это интересно! – воскликнул Козимо, закрыл рот руками и выпятил грудь, точно взрослый. – У моего отца есть хорошие друзья в гильдии Калимала, которая содержит Баптистерий. Я поговорю с ним об этом!Лоренцо провел рукой по редеющим волосам.– Заказ? Сейчас? Когда Милан лает в наши ворота, как бешеная собака, и черная смерть губит горожан? Да разве гильдия Калимала станет тратить деньги в такое время?– Может быть, не прямо сейчас, – задумчиво произнес Козимо и стал в позу взрослого человека: положил локоть на солнечное сплетение и подпер подбородок ладонью, как будто погрузившись в размышления. – Но я все-таки поговорю с отцом. Он ведь ко мне прислушивается.– Уверен, что прислушивается, – ответил Лоренцо без тени усмешки.Козимо производил на людей сильное впечатление. Уже ребенком он обладал сдержанностью, благодаря которой его принимали всерьез. И позднее мне суждено было увидеть, как, повзрослев, он использовал свою непревзойденную серьезность еще более умело.– Искусство во Флоренции всегда было предметом гордости граждан, – добавил я. – Деньги, потраченные гильдией, были бы потрачены с умом, чтобы воодушевить и поднять дух города перед лицом опасности. Они бы сплотили всю Флоренцию.– Что верно, то верно, искусство – это душа Флоренции, – согласился Лоренцо.– Искусство и деньги, – поправил его я, и он ответил сардонической ухмылкой, которую я повторил вслед за ним.– Искусство, деньги и народ Флоренции, – поправил нас обоих Козимо, стерев с наших лиц маски цинизма.Разумеется, величие Флоренции кроется в ее индженьо, в творческом духе горожан, и именно эти качества воплощали в себе искусство и деньги внутри ее крепких каменных стен.– Устами младенца глаголет истина… Я должен вернуться в мастерскую. Кому-то еще нужны золотые броши и ожерелья, даже когда красоту сжирают бубоны, – вздохнул Лоренцо. – Чтобы и в гробу производить должное впечатление на соседей.– Не забывай о своей мечте, Лоренцо…– Гиберти. Лоренцо Гиберти, В XV веке, когда итальянская скульптура переживала расцвет, художественные конкурсы приобретали характер широких общественных мероприятий. Конкурс на изготовление из бронзы вторых дверей Баптистерия открыл новый период в развитии ренессансной скульптуры. Блестящий рисовальщик Лоренцо Гиберти победил в этом конкурсе, обойдя Филиппо Брунеллески. Гиберти был одним из самых образованных людей своего времени, первым историком итальянского искусства.

– сказал он, и я кивнул.– Такие мечты могут вдохновить на великие свершения, – сказал я. – Мечты и видения – это милость насмешника Бога, особенно мечты и видения о красоте!– Она может вдохновить тебя на создание ворот Рая! Микеланджело действительно назвал двери флорентийского баптистерия работы Гиберти «Вратами рая».

– громко проговорил Козимо.– Если будет так, юный Козимо, то я буду считать себя трижды благословленным человеком! Для меня большая радость – встреча с вами обоими!Он учтиво поклонился и отправился в сторону реки Арно.– Козимо, Козимо! – раздался голос. – Сын, где ты пропадал?К нам подбежал коренастый мужчина в оранжево-зеленом лукко из лучшей ткани. Его окружали десятки людей: слуги, кондотьеры, офицеры и священники. Лицо его от тревоги осунулось, но стоило ему подхватить мальчика на руки, как все беспокойство растаяло и скрытые под капюшоном глаза смягчились.– Мы боялись, что тебя похитили разбойники. Один из слуг видел, как тебя схватили…– За мной гнались бандиты, но этот человек меня спас! – воскликнул Козимо и крепко обнял отца за шею.Отец выглянул из-за плеча сына и внимательно посмотрел на меня с облегчением и благодарностью.– Двое злодеев схватили меня, потащили и бросили в свою повозку, чтобы вывезти из города, но я одного укусил, и выпрыгнул из повозки, и бросился бегом, хотя болели ушибленные коленки, а они гнались за мной! Они были такие огромные и чумазые! А этот человек убил их, и я так обрадовался! Они заслужили смерть, потому что хотели причинить мне зло! Так страшно было, папа, но я старался быть храбрым!– Я в этом не сомневаюсь, Козимо, сыночек! – прошептал отец.Опустив мальчика на землю, он погладил светло-русые волосы и серьезно посмотрел на меня. У него был большой нос и крепкий подбородок, но привлекательность его заключалась в задумчивой величавости, полной достоинства, которую он передал своему сыну. Мужчина сказал:– Я в огромном долгу перед вами, синьор. Мое имя Джованни ди Бичи де Медичи. Только скажите, и я к вашим услугам!Я отрицательно покачал головой.– Вы ничего мне не должны. Любой бы помог попавшему в беду ребенку. А ваш сын очень храбрый мальчик, синьор. Возможно, вы захотите послать кого-то, чтобы убрать тела и избежать недоразумений. Я имею в виду мою причастность к их смерти.– Я сделаю все, чтобы у вас не было неприятностей из-за большой услуги, которую вы оказали мне и моему сыну, – ответил он и, слегка прищурившись, пытливо посмотрел на меня. – Ваше лицо мне почему-то знакомо. Можно узнать ваше имя?– Папа, давай пойдем и по дороге поговорим с ним, – предложил Козимо высоким звонким голосом.Джованни ди Бичи де Медичи посмотрел на сына, а Козимо многозначительно посмотрел на людей, которые от любопытства едва сдерживались, чтобы не подойти к нам вплотную. Их было много, и все возбужденно шептались, дожидаясь с едва скрываемым льстивым рвением возможности поздравить отца с благополучным возвращением сына. Козимо снова глянул на отца, и они без слов поняли друг друга. Отец взял сына за руку, похлопал по ладони и крепко сжал.– Пойдемте, синьор, прогуляемся с моим сыном, – как бы между прочим предложил отец, обернулся и властно махнул свободной рукой. – Мы трое пойдем пешком!По толпе пробежал свистящий шепот разочарования, и множество пытливых глаз впились в меня, как пиявки. Я вздрогнул и поплотнее завернулся в плащ, несмотря на то что солнце в этот поздний летний или ранний осенний день стояло еще высоко и согревало теплом.– Сюда, – указал Джованни.Он крепко держал сына за руку и повел нас прочь от Баптистерия к до сих пор не завершенной Санта Мария дель Фьоре, украшенной вычурными геометрическими и цветочными узорами из зеленого, белого и красного мрамора. Я потянул осла за веревку, тот заревел, но подчинился, и мы пошли. Джованни пробормотал:– Надо уже наконец поставить купол на этот огромный собор! – Он вытер ладонью резко очерченное лицо. – Не годится, чтобы самый прекрасный и почитаемый храм в Тоскане выглядел словно руины. Так не пойдет!– Надо устроить конкурс, пап, и найти мастера, который сумеет построить купол, – предложил Козимо. – Но сначала конкурс на новые двери Баптистерия.– Конкурс, говоришь, молодой человек? – улыбнулся Джованни и ущипнул сына за нос. – Неплохая идея. – Он обернулся ко мне. – Синьор, с вашим именем какие-то проблемы?– Мое имя меня вполне устраивает.– Могли быть проблемы, – обеспокоенно возразил Козимо. – Папа, моего друга зовут Лука Бастардо!Джованни взглянул на меня, и суровые морщины между густых бровей стали глубже. Он поджал губы и медленно кивнул.– Ваше имя упоминалось при мне в такой связи, что я бы на вашем месте встревожился. Но еще я видел это имя в записях регулярных вкладов в мой фамильный банк. Вы благоразумный человек, Бастардо, разумно распоряжаетесь своими деньгами и копите их уже столько лет.– Не такой уж и благоразумный, раз сумел нажить врагов, – сухо ответил я.Осел Странника остановился и громко заревел, отказываясь двигаться с места. Я вернулся и хлопнул его по крупу, подталкивая вперед. Негодная скотина клацнула зубами, как будто хотела цапнуть, и я хлопнул его еще раз сильнее. Осел нехотя потащился дальше. Осеннее солнце светило с бескрайнего лазурного неба, и моя тень съежилась до крошечной чернильной кляксы у ног. Я снял плащ, свернул его и запихнул в сумку, привязанную к ослу.– Братство Красного пера только и мечтает, чтобы вы попали ему в лапы, – безрадостно произнес Джованни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76