Моя рука своевольно выворачивала их в другую сторону, и Рахиль не переставала цокать. Под конец я уже просто корчился от отчаяния. Для меня это был первый урок, открывший мне власть женщины над мужчиной, хотя наша мужская власть над миром и кажется безраздельной. Неодобрение женщин лишает мужественности лучших из мужей. Позднее мне пришлось столкнуться с величайшей силой, которой владеют женщины, – любовью. Но это случилось больше века спустя, а в тот день, когда насмешник Бог достаточно натешился своей шуткой, урок наконец-то подошел к концу. Рахиль вздохнула и сунула доску с табличкой под мышку.– На сегодня хватит, дурачок, в смысле, Бастардо, – сказала она, закатив глаза. – Завтра попробуем еще. Может, у тебя лучше получится.– А может, послезавтра? – с надеждой заикнулся я. – Мне нужен отдых. Читать оказалось сложнее, чем я думал.– Тебе надо усердно учиться, а не отдыхать! – фыркнула она и выпорхнула из сарая, оставив меня с острым инструментом, зажатым в потной ладони. Я посмотрел на него и вспомнил о Гебере, который просил меня что-нибудь ему принести. Теперь я знал что.
Дверь в жилище Гебера распахнулась, и оттуда просочились струйки синеватого дыма, перевитые, словно пальцы, выставленные против дурного глаза. Войдя, я остановился перед одним из длинных столов, заваленных всякой всячиной, у которого стоял сам Гебер.– Это вам… – начал я.– Тсс! – приказал он.Я спрятал инструмент за пояс своих штанов и стал внимательно наблюдать, как он осторожно льет золотистую жидкость из нагретого горшочка в холодный. Горячий горшочек он держал толстыми кожаными перчатками с дополнительными кожаными подушечками на каждом пальце.– Ты знаешь, что я делаю?– Это золото? – вместо ответа спросил я.– Оно желтое, тяжелое, блестящее, ковкое и обладает способностью выдерживать аналитические опыты купелирования Отделение благородных металлов от свинца путем окислительного плавления.

и цементации, Процесс извлечения металлов из растворов химическим восстановлением более электроотрицательными металлами.

– ответил он.– А?– Это золото, – кивнул он. – Я собираюсь очистить его азотной кислотой.– Зачем?– Думайте, юноша! Для чего нужно очищение? Для того чтобы растворить примеси, быстро достичь природного совершенства… Очисти меня, о Боже, всели в меня чистый дух, – пробормотал он.Его очки сползли вниз по вспотевшему носу.– Помнишь, что я говорил тебе вчера о назначении алхимии? Или, может, опять будешь только мычать?– Высказали: «Алхимия ищет то, чего еще не существует, это искусство перемен, поиск божественной силы, скрытой в предметах», – процитировал я.– Замечательно! Уже не мычание! Ты понял, что только что сказал?– Нет. И все утро я выставлял себя круглым дураком перед девчонкой, которая думает, будто все знает, так что с меня хватит отвечать на вопросы, – угрюмо сказал я.– Красивая девчонка? – с усмешкой поинтересовался Гебер.Я кисло скривился и отошел к столу у окна. Над столом колыхались тонкие занавески. На нем лежала маленькая черно-белая собачка с отрезанными ногами, вспоротая от горла до промежности; кожа была искусно приколота булавками вокруг тела, чтобы под ней видны были мышцы. Меня заинтересовало то, как эти мышцы сжимались и разжимались, а еще толстые вены бежали по ним, будто реки по холмам.– Вы распороли эту собаку, чтобы увидеть, что у нее внутри?– Да, только ничего не трогай, – предупредил Гебер. – Это называется «препарирование». Я начал с того, что вскрыл кожу, а потом буду по очереди изучать фасцию, Соединительная оболочка, покрывающая органы, сосуды, нервы и образующая футляры для мышц у позвоночных животных и человека.

мышцы и скелет.Он потянулся за стеклянной склянкой с жидкостью и взглянул на нее, будто бы взвешивая на глаз.– А зачем вы делаете препарирование собаки?– У меня осталось еще столько всего неизученного, что даже ста пятидесяти лет на все не хватило, – вздохнул он.– Неужели вам так много лет? – изумленно спросил я. – Как такое возможно?– А как возможно, что человек почти в тридцать лет похож на тринадцатилетнего мальчика? – Гебер метнул в меня взгляд, оторвавшись от своего золота. – Думающий человек всегда сначала задумается о себе. А мое время уже на исходе.– Может, врач сумеет вам помочь, – предложил я, увиливая от темы возраста и времени.Мне не раз ставили в упрек мою затянувшуюся юность, и я не хотел, чтобы и сейчас меня настигло чувство смущения, стыда и мучительное знание того, что я не такой, как все, – изгой. Я хотел сосредоточиться на Гебере и на том, чему он мог меня научить: как из простого металла сделать золото. С таким умением человек всегда будет надежно обеспечен, потому что, имея достаточно золота, ты всегда как за каменной стеной. Я подошел к другому столу, где лежала кучка перьев. Бурые, серые, красные и черные лежали вдоль длинных зеленых, а с их концов на меня таращились какие-то синие глаза. Природа вечно на меня таращилась.– Вы правда можете превратить обычный металл в золото?– Любой хороший алхимик это может, – небрежно ответил он. – Собаку обучи алхимии – и она сможет.– Я тоже хочу научиться!– Не все сразу. Сначала надо решить более важные проблемы. Пока я стою тут, меня пожирает чума. Я хочу создать идеальный философский камень… Я хочу воскрешать мертвых, сотворить гомункулуса Человекоподобное существо, искусственно созданное в лаборатории алхимика.

и получить власть над природой, чтобы предотвратить хаос. В этом назначение алхимии!Он говорил с таким пылом и рвением и его слова были так не похожи на благочестивые пошлости, изрекаемые священниками, многие из которых были ложью, что меня это заинтриговало.– А разве природа это не все? Как можно ее покорить? – спросил я.– Многие с тобой согласятся: «Искусство столь голословно и лишено мастерства, что ему никогда не удастся оживить розу или сделать ее естественной… Ему никогда не достичь совершенства Природы, пусть мастер положит на это всю жизнь…» – Гебер мне подмигнул. – Так говорится в истории о любви к розе.– Я мог бы полюбить розу, – сказал я, представив чудесную алую розу, вроде таких, какие держали в скрытых под перчатками руках благородные барышни на рынке. – За цвет, аромат и нежность ее лепестков.– Но разве ты не любишь ее больше, когда она нарисована? Словно бы живая, но даже лучше, потому что к ней приложено искусство художника? – не унимался Гебер, и я вздрогнул, когда мне представилось, что он каким-то образом может знать о моих мысленных путешествиях.Он продолжил:– Ошибка в твоей логике, если это можно назвать логикой, заключается в том, что ты отделяешь мой труд от труда природы. Я по сути выполняю вместе с природой ее работу, подчиняя ее себе: «Госпожа Природа столь сострадательна и добра, что, видя, как Порочность, объединившись с Завистливой смертью, вместе губят творения, вышедшие из ее мастерской, она без устали продолжает готовить отливки и выковывать новые произведения, постоянно обновляя жизнь в новом поколении».– Если бы Джотто рисовал розы, я бы любил их больше, – признался я. – Но Джотто обращался к природе в поисках священного и греховного. Он списывал с природы образы людей такими, какими они были в реальной жизни. Каким Господь сотворил человека. Отчасти поэтому его картины обладают такой силой и святостью.– Но и алхимия – не дьявольское искусство, – ответил Гебер. – Хотя ему сопутствуют демоны, как и всему в этой жизни, даже святым… Многие живописцы покупали у меня свои краски, чтобы списывать природу еще ярче. Даже великий Джотто.– Вы знали Джотто? Он приходил сюда? А у вас есть его работы? – Эти слова неудержимо вырвались у меня сами собой, на мгновение я почувствовал рядом присутствие мастера, вспомнил его шутки, его добродушие, и сердце мое радостно взволновалось.– Я хорошо знал его, как и ты. – Гебер загадочно улыбнулся, и у меня между лопатками в который уж раз поползли мурашки.Откуда этому Геберу столько обо мне известно?– Бастардо! Бастардо! – донесся с улицы слабый голос Рыжего.Я сказал ему, что буду здесь во время перерыва.– Вы просили меня что-нибудь принести. Вот! – Я показал ему заостренную палочку и положил ее на стол рядом с перьями.– Острая палочка?– Для переписывания букв на восковой табличке. Это задание – адская мука на земле, – сказал я, едва сдержав стон, когда в голове всплыло беспощадное лицо Рахили. Учительница она была строгая.– Своего рода алхимический дар, потому что он связан с превращением, – улыбнулся Гебер, с довольным и слегка удивленным видом. – Мысли превращаются в знаки, которые снова становятся высказанными словами и мыслями. Глубочайшая алхимия…– Бастардо! Стражники! – тревожно повторил Рыжий. Я помахал на прощание и слетел вниз по лестнице. Рыжий ждал меня на крыльце у дверей. Взъерошив рукой жесткие рыжие волосы на лысеющем затылке, он махнул рукой: мол, пора и за работу. Плечом к плечу мы заспешили к двум телам на булыжной мостовой – на этот раз нам попались два кондотьера. Нас догнали три конных стражника. Двое, ехавшие впереди, уставились на меня, а я с демонстративной дерзостью уставился на них в ответ. Теперь я свободен. Я не должен прятать глаза и робко убираться прочь, как провинившийся пес, при первом приближении стражей порядка. Моя смелость, похоже, сбила их с толку, и они отступили. Третий, ехавший сзади, подвел ко мне свою гарцующую лошадь и плюнул в меня. Я поднял голову и увидел перед собой хорошо знакомое узкое лицо. На какой-то миг я рассвирепел и пришел в ужас оттого, что какой-нибудь жестокий алхимик мог соединить пневму покойного Сильвано с его телом. Затем я понял, что это был Николо Сильвано, одетый в красную мантию магистрата с нарядным воротником вокруг шеи.– Похоже, городу и правда позарез нужны стражники, раз они набирают на службу таких подонков, как ты, – презрительно усмехнулся я, даже не отерев со щеки плевок.– Есть в тебе что-то от колдуна, Бастардо, – прошипел Николо. – Мой убитый отец часто говорил, что с тобой что-то не так. Ты выглядишь слишком молодо для своих лет, и ты слишком силен. Ни один нормальный мальчик не смог бы так убить его… Я всем о тебе рассказываю, и мы за тобой наблюдаем!Он пришпорил лошадь и затрусил прочь, сопровождаемый двумя стражникамм. В ярости я подобрал с земли камень и швырнул ему вслед.– Осторожно, Бастардо! – предупредил Рыжий. – Николо Сильвано – твой враг. Вместе с чумой приходит страх, и люди запросто убьют любого, кого заподозрят в колдовстве.Я пожал плечами, подавив злость. Подхватив под мышки по обезображенному бубонами трупу, мы отволокли их к одной из многочисленных куч сваленных грудой тел.
Следующие несколько недель прошли в устоявшемся ритме. Рахиль будила меня перед рассветом и учила грамоте, точнее, пыталась учить. Я обладал даром запоминать на слух или подражать голосам и никогда не забывал увиденную хоть однажды картину или скульптуру, но значение нарисованных ею закорючек оставалось для меня тайной. Я никак не мог усвоить, что процарапанные на воске черточки что-то означали: ведь это были не картины, которые можно увидеть, и не звуки, которые можно услышать. Я вечно забывал, что они обозначают. Рахиль приходила в отчаяние от моего тугодумия, и она начала щипать меня изящными крепкими пальчиками, если я, забывая, как правильно пишется буква, изображал ее наоборот, что случалось почти постоянно. Во мне шевелилось желание ущипнуть ее в ответ. Годы у Сильвано развили у меня сверхъестественную чувствительность к тонким прикосновениям и яростное желание защититься, когда эти прикосновения становились резкими. Но как я мог применить силу против такого мягкого, округлого и ароматного существа, против девочки? И я вовремя удержался от того, чтобы сообщить ей, как убил нескольких человек, когда она ущипнула меня в шестой раз в один и тот же синяк на плече.Я всегда сбегал от ее уроков при первой возможности. Приходил из сарая в дом, желал Сфорно, Страннику и остальным доброго утра, хватал кусочек хлеба, обмакнутый в оливковое масло, ломоть сыра и несся к Рыжему на площадь дель Капитано дель Пополо. Несколько часов, пока мы собирали тела, он рассказывал мне о жене и детях. Мне нравилось слушать, как его старший сын ему подражал, как второй поддразнивал, а дочка с прелестными ручонками, бывало, помогала матери шить ему тунику. Однажды девочка шутки ради зашила ему штаны и хохотала до слез, глядя, как он скакал на одной ноге, пытаясь их надеть. А потом, когда Рыжий делал перерыв в работе, чтобы отдохнуть и перекусить, я бежал навестить Гебера.В третий или четвертый раз Гебер встретил меня в дверях и, смеясь, произнес:– Такими темпами ты никогда не научишься читать, мой невежественный колдун.Его лицо и черная туника были измазаны истолченной в мелкий порошок охрой, и он весь пропах солью и мокрой кожей. У него за спиной по комнате вились струйки серовато-бурого дыма, обволакивая изобилие разнообразных предметов.– Давай-ка я дам тебе урок. Обещаю не щипаться!– Откуда вы все это обо мне знаете? – требовательно спросил я, отказавшись пройти за ним в комнату, пока он не ответит.По правде сказать, у меня уже плечо посинело от постоянных нападок Рахиль.– Мне поведал об этом философский камень, – таинственно ответил он, все еще посмеиваясь.Он нетерпеливо пригласил меня войти и начал свой урок. С этого дня мы занимались с ним, пристроившись за столом, на котором бурлил его перегонный куб с тремя носиками. На кусочках полотна он рисовал буквы, потом сочетания букв. Когда я мог семь раз подряд правильно прочитать весь кусочек, он разрешал мне бросить его в огонь, и чернила, как по мановению волшебной палочки, окрашивали пламя в фиолетовый и зеленый цвета.Вопреки самому себе через несколько месяцев, пока Флоренция пеклась в созданной природой печи под названием долина Арно, а потом снова охлаждалась, пока трупы, которые раньше росли на улицах, как грибы, наконец пошли на убыль, двойные уроки принесли свои плоды. Без всякой моей заслуги буквы сдались и открыли мне свои тайны, заговорив со мной сначала шепотом, затем отчетливо и уверенно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76