Но сам он выглядел все так же: толстый мешок за плечами, мускулистые руки и ноги, длинная густая борода с сёдиной и веер глубоких морщин возле глаз, светящихся лукавством, грустью и старческой мудростью.– А ты совсем не изменился, Странник, – заметил я, обрадовавшись его виду. – Не один я так долго не старею.– И никогда не изменюсь, – добродушно ответил он. – Как и ты теперь, когда стал матерым волком.– Странное сходство, как стрела, у которой слишком много перьев на древке, – заметил я тихо, чтобы нас больше никто не услышал.– Не знаю. Что такое время, почему мы должны с ним считаться? Что видишь ты в бездне прошедшего времени? – спросил он, швырнув в меня давние вопросы, точно сеть, в которую я должен угодить.Я был так счастлив видеть его, что просто улыбнулся и покачал головой.– Время – это то, чего у нас с тобой очень много, но у других людей гораздо меньше. Почему так?– А почему должно быть иначе? Или ты боишься этого? Боишься, что мы из сказочной страны сердечных желаний, где никто не стареет, не обретает божественной мудрости и величия, где красота не иссякает и нет места смерти, а время и пространство продолжают вечный полет? – пропел он с только ему свойственной улыбкой, по которой я соскучился больше, чем предполагал.– И снова загадки, над которыми я не задумывался уже много лет, – усмехнулся я.– Потому что не хочешь, – твердо ответил он. – Не волнуйся, они о тебе помнят.Я повернулся к юноше.– Томазо, иди. И больше не спорь с Гильермо. Иначе в следующий раз зашивать придется не только руку!Мальчик стал было что-то возражать, но я выдворил его вон и обратился к Страннику:– Ах, эти упрямые сардинцы, вечно держат зуб на кого-нибудь, даже если он ноет!– А разве не все люди лелеют свою вражду? – пожал он плечами. – Кстати, куда ты дел моего осла? Волк, что ли, съел?– Этот осел жил припеваючи во Флоренции, сначала в сарае у Сфорно, а потом у меня. Могу поклясться, что это упрямое мерзкое животное до сих пор не померло. Хотя я был вынужден уехать уже давно.– Так вот как ты поступил с моим подарком? Бросил и оклеветал? – расхохотался Странник. – А ведь он тоже один из нас, проклятый Богом пережить собственную полезность! Тебе надо было взять его с собой. Он очень преданный и надежный, хороший товарищ, с которым и в бою не страшно!– Ну прямо принц среди ослов! – протянул я, возводя глаза к небу. – Хотя я уверен, что он уже околел.– А тебя никогда не мучают сомнения? – спросил Странник. – Кстати, а что ты делаешь здесь, в этой забытой богом деревушке?– Здесь находится лучший цикл фресок во всей Сардинии, написанный тосканцем, который состоит при папском дворе в Авиньоне. Он находится в замке, в часовне, посвященной Nostra Signora di Regnos Altos. Нашей верховной владычице (ит.) .

Когда видишь «Поклонение волхвов», сердце от восторга замирает…– Ты что, шутишь? Цикл фресок? Что это, если не идол, только под другим именем? Послушай, хочу рассказать тебе одну историю…– Историю?! Да я не видел тебя сколько? Пятьдесят два года! А ты хочешь рассказать мне историю? – воскликнул я. – Если уж мне предстоит выслушивать очередную чертову историю, давай-ка сделаем это за бутылкой доброго вина! Пойдем наверх, я велю служанке приготовить нам обед.Я повел его наверх, и мы сели за обеденный стол. Служанка принесла нам кувшин с вином, а потом быстренько сообразила обед. Я налил нам обоим по чаше. Он поднял свою в молчаливом тосте, а я склонил голову, принимая его. Мы выпили залпом. Я со всего размаху ударил чашей об стол, так что даже янтарная жидкость в кувшине заплескалась. Потом мы долго просидели в молчании. Со всех сторон на меня нахлынули впечатления окружающего мира: доносившаяся с кухни возня служанки, аромат поспевающих абрикосов на дереве за окном, пронзительный крик чайки, которая пикировала к прибрежной скале; далекий смех людей, работающих в поле, блеяние стада овец, которое прошло по улице мимо моего дома; порхание коричневой луговой бабочки за окном, теплые яркие лучи солнца, которые косо лились на некрашеный деревянный стол; запах сушеной соленой рыбы и сладкого деревенского сыра, ароматных колбасок, которые собирала служанка, резкий запах соли в воздухе, донесшийся с океана; вкус пряного вина на языке. Я ощутил мгновение, которое было гораздо ярче и полнее, чем те, что я испытывал за последние годы, как будто время, проведенное в увеселениях, было только мелькнувшей тенью того, какой могла быть жизнь. Я чувствовал родственную душу в Страннике, который сидел рядом, тихий, но полный жизни и внимания.– Вы проделали далекий путь в Сардинию только ради того, чтобы рассказать мне какую-то историю? – наконец вымолвил я.– А разве не стоит ради этого проделать долгий путь? – в ответ спросил он, приподняв седеющую бровь над живым горящим глазом.– Зависит от того, какая это история, – хитро произнес я, и он усмехнулся.– А разве в конце каждой хорошей истории нет морали? Позволь мне спросить. Вот ты теперь врач, каким был старик Моше Сфорно…– Был?! – воскликнул я, заметив, что он говорит о Моше в прошедшем времени.– Моше умер пятнадцать лет тому назад, – ответил Странник. – Хорошей смертью. Он умер в сознании. А теперь вот ты врач, помогаешь людям, излечил бы того, кто пришел бы к тебе с болезнью, верно?– Если это в моих силах, то конечно, – ответил я, и у меня кольнуло сердце, когда я вспомнил, как добр был ко мне Сфорно.Почему-то я долгие годы все никак не удосуживался справиться о его семье, а теперь, когда узнал о смерти Моше, сам удивился, почему этого не сделал. Неужели я в сердце своем остановил время, чтобы оно осталось как замерзший цветок, между тем как другие люди, те, кого я любил, доживали лето своей жизни, которое неизбежно клонилось к осени? Разве нельзя было получше распорядиться отпущенными мне лишними днями жизни?– Так вот. Один человек…– Как его звали? – перебил я, вызвав искреннюю улыбку на лице Странника.– Некоторые вещи не меняются, да, Бастардо? Но я не стану портить хорошую историю, привязывая ее к определенным именам. Достаточно сказать, что этот человек был болен и невыносимо страдал. И вот он пошел к великому раввину.– А его как звали? – еще раз ввернул я.Странник поднял мясистую мозолистую руку, показывая, чтобы я помолчал.– «Равви, исцели меня», – сказал он. И равви был сильно опечален страданиями человека.– Еще бы, ведь страдать необязательно, – решительно ответил я.Служанка поставила перед нами блюдо с мягким деревенским сардинским сыром, колбасками, ветчиной из дикого кабана, солеными сардинами, оливками, ранними винными ягодами и оранжевыми мелкими помидорами, блюдо с желудочком ягненка, зажаренным с бобами, миску с зеленоватым оливковым маслом, солонку и две круглые плоские лепешки хлеба. Я оторвал ломоть и обмакнул в оливковое масло.– Страдания – это часть жизни, – изрек Странник, расправляя густую бороду. – Живой человек должен увидеть страдания в мире и сам их испытать, сохранив свое «я» вопреки и благодаря страданиям. Нельзя сохранить себя, не изведав страданий.– Я бы предпочел сохранить себя наполовину, – попробовал поддразнить его я, – многого из пережитого я был бы рад избежать.– Ой ли? – переспросил он. – Найдутся ли и впрямь в твоей жизни страдания, от которых ты откупился бы, оставив их позади? Разве не благодаря им ты стал тем, кто ты есть?Я сделал большой глоток вина и посмотрел на окно, где среди цветов порхали колибри. По настоянию служанки на подоконнике росли в ящике цветы. Крохотная пташка порхала над пышным красным цветком ладанника и, полетав, унеслась прочь. Я вспомнил о Сильвано и годах, проведенных в публичном доме, вспомнил о Массимо и Паоло, своей жизни бродягой, вспомнил о Моше и его семье, годах, прожитых в его сарае. Прошлое еще крепко сидело во мне, подогревая мой ненасытный голод, но уже не держало меня на крючке. Я держал его, как воздух держит колибри, – не сжимая. Время, проведенное в скитаниях, помогло мне. Пространство и прошлое разместились в нем свободнее, чем прежде. И я с улыбкой произнес:– Ты задаешь вопросы, каких давно уж никто мне не задавал, Странник.– Вопросы ждут всегда, они царят вечно, без конца и начала, – ответил он. – Можешь удалиться в изгнание, но они нагонят тебя. Они царили еще до сотворения мира и будут царить даже тогда, когда мир исчезнет.– Для меня это не было изгнанием, – тихо проговорил я. – Я не жалею об этом времени. Оно может показаться легкомысленным, но это не так.– Радость – основа мироздания. – Странник пожал плечами. – Так я могу вернуться к своей истории? Итак, раввин пожалел человека, но ответил, что не может его исцелить. Человек был ужасно разочарован и разразился горькими стенаниями. Наконец раввин вздохнул и сказал: «Пойди к раввину такому-то. Он может тебе помочь». Второй раввин оказался младше по сану, не таким мудрым и ученым, не таким проницательным. Но человек пошел к нему, и тот раввин его исцелил.– В чем же смысл поведанной вами истории, ради которой вы проделали такой путь спустя столько лет? – нетерпеливо спросил я.Впившись зубами в вязкую кислую мякоть зеленой оливы, которая была размером почти со сливу, я выплюнул косточку в ладонь и бросил ее на стол. Служанка зацокала языком и принесла мне плошку для косточек, одарив взглядом, который сулил хорошую выволочку. Я обезоруживающе улыбнулся в ответ. Моя служанка была низенького роста, хорошенькая темноволосая женщина с кастильским лицом. Она все еще была очаровательна и мила, хотя юность ее уже прошла вместе с месячными, поэтому забеременеть она не боялась. Я, конечно, позволил ей первой обновить кровать в этом доме и наслаждался ею, не чувствуя за собой вины, исправно выплачивая приличное жалованье за работу по дому. И она, по всей видимости, была довольна таким положением дел. А сейчас, словно очнувшись ото сна, я вдруг сам удивился своей отстраненности, ведь я даже не помнил ее имени. Пускай это и не женщина из моего видения, моя суженая, не та, чье отсутствие я использовал как предлог для бесконечных любовных увеселений, она как-никак добрая душа. Она заслуживала чего-то в ответ на свою щедрость. Может быть, я не спрашивал ее имени, чтобы не расстраиваться из-за того, как далеки мы друг от друга из-за разной меры отпущенных нам дней?Странник подвинулся ко мне, постучав пальцами по столу, чтобы привлечь мое внимание.– А теперь подумай, почему великий раввин не стал лечить человека, а отправил его к другому?– Может быть, этот человек предложил ему недостаточно денег? – предположил я.
Странник смерил меня холодным взглядом. Я пожал плечами.– Великий раввин знал, что страдания человека – это милость Божья, и он не хотел лишать его этой милости, – неторопливо произнес Странник и ударил ладонью по столу, так что задребезжали тарелки. – Милость Божья!– Хочешь сказать – смех Божий! – живо отозвался я, подливая себе вина. – Еще одна подлая шутка Бога!– Болезнь человека уравновесила его долг перед Богом. Бог позволил человеку отработать свой долг, чтобы он мог вернуться к цельности!– Долг? Какой долг? – воскликнул я.– Я что, все тебе должен объяснять? – встряхнул плечами Странник. – Долг из этой жизни, из другой жизни, кто знает? Великий раввин знал и видел, что долг выплачивается через эти страдания и таким образом человек может подняться к высшему преображению. Он не хотел лишать человека этой возможности. Но и не хотел оставлять человека в его мучениях, поэтому послал его к низшему раввину, который не усмотрел бы в страданиях Господню милость.Странник откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди, вытянул грузные ноги и повертел ступнями, будто бы разминаясь.– Другой жизни? Какой еще жизни?– Как? Разве Гебер не говорил с тобой о переселении душ? – удивленно переспросил Странник.Он сделал глубокий глоток вина, подцепил помидор с тарелки и бросил в рот. Сплевывая мелкие зернышки и сок, он проговорил:– Гебер был хорошо осведомлен в этом вопросе. Он читал «Сефир Бахир», «Сефир Бахир» (др. – евр. «Книга просветления»). Впервые опубликована в XII веке на юге Франции. Историки предполагают, что ее написал раввин Ицхак Сагги Нехор, также известный как Исаак Слепой. Ранний труд по эзотерическому иудейскому мистицизму, который в конечном итоге стал называться каббалой.

книгу просветления, даже со мной. Он знал, что души обязательно возвращаются на землю снова и снова, пока не выполнят свое предназначение. Полагаю, его век оборвался раньше, чем он успел обучить тебя всему, что тебе требовалось знать. Ты должен учиться сам, волк, который хочет остаться волчонком. В этом значение философского камня.– Мне нужно было узнать, как превратить свинец в золото, а его век закончился прежде, чем он успел мне рассказать, – сказал я недовольным голосом.Я всегда жалел о том, что не узнал главного секрета Гебера. Несмотря на то что теперь – благодаря наследству и работе – у меня было много денег, меня никогда не оставляло ощущение, что чего-то недостает и этот недостаток можно было восполнить только умением превращать свинец в золото. Я встал и рассеянно зашагал по комнате, которая вдруг показалась мне слишком тесной, слишком далекой от центра событий. Я жил в изгнании и даже не знал об этом. В кухню резво прибежала служанка, как будто что-то стряслось.– Неужели ты так мелко мыслишь, Лука Бастардо? – с упреком произнес Странник. – Подумаешь, золото! Его легко получить. Я говорю о воспитании души! О человеческой судьбе и божественном порядке! О том, что каждая душа должна с должной истовостью выполнять все заповеди, потому что если какая-то частичка души не выполнит всего хотя бы в одном из трех аспектов – дело, слово или мысль, – вся душа будет вновь и вновь рождаться в ином воплощении, пока не выполнит все.– Я слыхал об этом переселении душ, когда ехал на верблюде в Китай, слышал о том, что души облекаются в новые тела, как мы в новую одежду. И меня это не убедило! Это только приятная сказка для утешения людей. Мы всего лишь игрушки из праха и крови, игрушки Бога. Кто мы такие, чтобы заслуживать новую жизнь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76