Он все успел: накопил состояние, обзавелся семьей, получил власть над республикой, искусно ездил на лошади, сочинял музыку, писал стихи, коллекционировал искусство, заводил союзников, поддерживал художников и философов, разводил ловчих птиц, играл в кальчо и соблазнял женщин.– Я не был уверен, что ты придешь, – тихо проговорил он.– Я уйду, если ты снова начнешь игру в «кошки-мышки», – с досадой ответил я.Он рассмеялся.– А мы здорово поиграли, не так ли, Бастардо? – сказал Лоренцо.Я сел на край его кровати.– Я не очень люблю игры.– Что верно, то верно, у тебя всегда было неважно с чувством юмора, – вздохнул он и отвернул к стене распухшее, изуродованное болезнью, бледное лицо. – Ты помнишь, как мы впервые познакомились?– Здесь, когда заболел твой дедушка.– Да. Я часто вспоминаю о том дне, – признался Лоренцо. – Ты явился, словно молодой бог, точно такой же, как сейчас, и мой дед страшно обрадовался твоему приходу. Как я завидовал тебе!– Ты был его внуком. Мне он, может, и обрадовался, но ты был светом его очей.– Козимо де Медичи не просто обрадовался тебе. Он искренне любил тебя. Я слышал, ты был с ним в Венеции, когда его сослали туда в молодости. Это правда? – спросил Лоренцо, и его безобразное лицо исказилось от боли.Я кивнул, и он спросил, словно ему только что пришла запоздалая мысль:– Ты ведь никогда не простишь мне Вольтерру?Я отрицательно покачал головой.– Ты ведь там встретил Маддалену?– Не говори о моей жене, – сердито остановил я его.Лоренцо снова засмеялся.– Я нехорошо поступил с тобой, Лука Бастардо. Но последнее слово останется за тобой. Ты ведь знаешь, что я умираю? От этой болезни мне не поправиться. И я все время вижу предзнаменования и знаки. Два флорентийских льва умерли в драке в своей клетке. Волчицы воют в ночи. Странные разноцветные огни мерцают на небе. Во время службы в Санта Мария Новелла одну женщину охватило божественное безумие. Она бегала по церкви и кричала, что на церковь мчится бык с огненными рогами. Но хуже всего, – он вытер пот с лица, – один мраморный шар, шар с фонаря на кафедральном соборе оторвался и упал в сторону моего дома. Свалился шар. Это знак.– Знаки означают то, что ты сам в них видишь. Чаще всего Бог просто шутит.Лоренцо засмеялся, но уже гораздо слабее.– Ты боготворишь комедию, а я-то недооценивал твое чувство юмора.– Чего ты от меня хочешь, Лоренцо? – спросил я его беззлобно.Он повернулся ко мне лицом и сначала долго молчал. Лицо его было искажено болью.– Перед своей смертью дедушка сказал мне, что в твоих руках заключена чудодейственная сила. Ты прикоснулся к нему и успокоил его сердце. Ему это помогло. Он сказал, что ты дал ему несколько лишних дней жизни!– Это не сила. Наоборот. Это происходит, когда ты отпускаешь силу.– Ты можешь и ко мне так прикоснуться? – прошептал он.Я долго смотрел на его безобразное лицо, уродливый нос и сверкающие огнем черные глаза. Я не мог представить, как отворю для него сердце, ведь именно это требовалось для консоламентума. Я встал, скрестил руки на груди и подошел к окну. Там, за ним, росли покрытые густой листвой тополя, которые Козимо когда-то посадил вокруг виллы. Лоренцо сипло захохотал и сказал:– Я понимаю, Бастардо, для тебя это невозможно. Мы слишком много играли в ненавистные тебе игры, начиная с той игры в кальчо за несколько недель до смерти деда. Тогда-то мы с тобой все-таки выиграли? Были у нас победы, хотя последняя останется за смертью.– Я попробую дать тебе консоламентум, – скупо сказал я.– Да, но ради кого ты будешь стараться? Или ради чего? – прошептал Лоренцо. – Мне не нужны объедки со стола Козимо и никогда не были нужны!– Так что же я могу для тебя сделать? – сердито бросил я, подойдя обратно к кровати.– Ты можешь быть свидетелем, – сказал он, облизав сухие губы. – Помнить о моих славных подвигах. Твоя молодость, видимо, не знает конца. Возможно, и жизнь твоя тоже не закончится. Ты вроде тех ветхозаветных патриархов, Патриархи – по Библии, это Авраам, Исаак и его сын Иаков, вместе их называют старейшинами иудаизма. Многие племена, жившие на Ближнем Востоке в период между Авраамом и Христом, имеют генеалогическую связь с патриархами и их потомками.

о которых рассказывает Библия. Они жили сотни лет. Быть может, твои родители были из таких, как они. У тебя есть этот дар. И я хочу, чтобы ты с его помощью поведал о моих дарах. О том, что я сделал для Флоренции.– Твоя болезнь, быть может, еще отступит, ты встанешь на ноги и вернешься в Синьорию, будешь снова править городом, – взволнованно произнес я. – Консоламентум тебе совсем не нужен. Возможно, твоя болезнь уже проходит и улучшение уже началось.– Не говори мне того, что я хочу услышать! Ты никогда так не делал раньше, и тебе это не пристало! – резко огрызнулся Лоренцо.– Когда-то я сказал тебе не то, что ты хотел услышать о Вольтерре, и ты вернул во Флоренцию семейство Сильвано, запустив колесо, которое должно меня раздавить! – бросил я в ответ.– Ты сам оставил мою службу после Вольтерры! – ответил Лоренцо. – Что ты так злишься? Разве не там ты повстречал прекрасную Маддалену? До меня дошли кое-какие слухи! Если бы не разгром Вольтерры, разве встретил бы ты женщину, которую полюбил?– Но пострадали невинные люди! Невинные люди погибли!– Невинных людей не бывает! – презрительно бросил он. – Родиться на свет значит родиться на страдания! И мы даже не знаем, какие радости заслужим этими страданиями!– Вот над чем Бог смеется! – ответил я с такой свирепостью, с какой ни один живой человек не посмел бы обращаться к Лоренцо де Медичи.– Если Бог смеется, то смеется Он надо мной, потому что я умираю! Тебя Бог заключил в свои объятия: у тебя были любовь и уважение Козимо, бесконечная молодость и красота Аполлона! – в сердцах ответил Лоренцо.Мы в бешенстве смотрели друг на друга, но ярость сменилась болью. Мы оба настрадались и оба видели это. Без единого слова мы поняли друг друга в тот момент. Я все равно не мог дать ему консоламентум, но ненависть моя прошла. С тех пор я не раз спрашивал себя, в свете прошлых событий: как изменились бы время и история, если бы тогда я просто возложил на него руки? Полился бы из меня спасительный поток, помог бы он ему так же, как воскресил Ринальдо Ручеллаи? Если да, то мог ли я предотвратить личные и политические трагедии, которые произошли после смерти Лоренцо де Медичи? Вдруг я сам отчасти виноват в тех ужасных трагедиях, которые примирили меня с мыслью о смерти? Не только потому, что я сам выбрал любовь и смерть, но еще и потому, что не изменил ход истории, когда мне представилась такая возможность. Мог ли я изменить свою судьбу, если бы поставил любовь выше злости и страха тогда, когда Лоренцо де Медичи, покровитель Флоренции, лежал на смертном одре?Но тогда я не задавался этими вопросами. Не было больше злости, осталась только жалость к Лоренцо, и я начал мерить шагами его комнату, которая некогда принадлежала Козимо. Я заметил, что с тех пор она нисколько не изменилась. Те же картины Фра Анджелико и Фра Филиппо Липпи украшали стены. Все та же мебель. Даже роскошные простыни те же, хотя и выцвели с годами. Странно, что Лоренцо, человек, который беспощадно утверждал свою волю, не стал переделывать комнату под свой вкус. Как будто Лоренцо хотел впитать в себя дух Козимо, живя в его комнате.– Тогда послушай же, Лука Бастардо, ты, который, чая спасения, уповаешь на Божий смех. Послушай, что я сделал! Я был сыном, мужем и отцом. Я был братом и другом. Я был любовником прекрасных женщин. Я был музыкантом, атлетом, поэтом, которого шумно приветствовала публика. Я привел Флоренцию к процветанию в торговле, литературе и искусствах. Я сидел с Папами и был отлучен от церкви. А самое главное, я сохранил мир между государствами, – мечтательным голосом произнес Лоренцо. – Из всех моих гражданских достижений, а я поддерживал художников, философов, сыпал деньгами ради восстановления и украшения Флоренции, из всех моих достижений вот мой главный подвиг: я удержал Милан и Неаполь от войны, сохранил мир между Венецией и Римом. Мой мир укрепил силу полуострова Италия. Эта сила не переживет меня. В наши земли вступит франкский монарх. И это будет конец целой эпохи. Итальянским государствам не хватает силы единства, а он объединил под своей властью франкские государства. Есть единая Франция, но нет единой Италии. Со своей многочисленной армией он пройдет весь полуостров насквозь. Один за другим города-государства покорятся ему. Даже если не весь итальянский полуостров ему покорится, он высосет могущество Флоренции. Вот увидишь! Я люблю своего сына Пьеро, но он не сможет поддерживать равновесие сил, которое спасало нас от нашествия франков. Возможно, если бы я прожил еще десять лет, из Пьеро получилась бы фигура, достойная имени Медичи. Но сейчас он слишком молод, глуп и опаслив. Он слаб.– Ты был молод, когда твой отец передал тебе управление Флоренцией, – заметил я и снова присел на край кровати, где когда-то давно разговаривал с больным Козимо.– Слишком молод! – вздохнул Лоренцо. – Достаточно силен, чтобы делать то, что должен был. Но я наделал много ошибок.– Я никогда не думал, что ты способен признаться в этом!Лоренцо поднял глаза на украшенный лепниной потолок.– Я вернул во Флоренцию людей, которых здесь быть не должно.– Семейство Сильвано.Он криво усмехнулся и от боли зажмурил глаза.– Других, не имеющих к тебе отношения. Но я сожалею, что вернул эту семью, Лука Бастардо! Правда сожалею. Я был рад за вас с Маддаленой, когда вы поженились. Я понял, что ты любишь ее, когда вы сидели рядом за ужином, вскоре после покушения на мою жизнь и убийства моего брата Джулиано. А ты получил мой свадебный подарок?– Несколько бочек отборного вина, – ответил я, подняв брови. – Конечно. И все проверил, не отравлено ли оно.Лоренцо снова засмеялся, и на этот раз смеялся, пока не закашлялся. Его пронзительный гнусавый голос зазвучал почти бодро, когда он заговорил снова.– Значит, я все-таки правильно тебя оценивал, Лука Бастардо! Это утешает. У тебя нет чувства юмора. Убив тебя, я бы испортил игру, Бастардо. Закончил бы ее слишком рано. Ты еще не понял?– Гораздо забавнее смотреть, как я корчусь.Лоренцо медленно кивнул.– На твоем месте я бы опасался не семьи Сильвано. Ты успешно избегал их долгое время… Сто лет? Больше? – Он помолчал, пристально глядя на меня, но я не ответил, и он глубоко вздохнул. – Два года назад я вернул во Флоренцию человека, которого нельзя было возвращать. И он может стать причиной беды. У меня плохое предчувствие на его счет. Это доминиканский проповедник, родившийся в Ферраре.– Моей жене нравится красноречивый августинианский монах Фра Мариано.– Как и всему высшему классу. Но у popolo minuto Мелкий люд (ит.) . (Дословно: «тощий народ».)

другие пристрастия, – возразил Лоренцо. – Им нравится слушать о греховности. Им нравится слушать, как обличают тщеславие высших классов. Они-то не могут себе его позволить, того самого тщеславия, которое привело Флоренцию к величию, поэтому хотят слышать, как его осуждают.Я прищурился, соображая.– Ты говоришь о том дураке, который проповедует против хорошего искусства и платоновской философии и пугает людей неминуемым концом света, если мы немедленно не одумаемся и не исправимся?– Он не дурак, хотя даже уродливее меня. Он утверждает, что его устами глаголет сам Бог, и его проповеди стали так популярны, что Сан Марко уже не вмещает его последователей. Он перебрался в Санта Мария дель Фьоре. Юный гений Пико делла Мирандола утверждает, что этот монах святой человек, хотя тот беспрестанно критикует нас, Медичи. Он хочет, чтобы Флоренция приняла новую конституцию, основанную на венецианской, но без должности дожа!– Его проповеди собирают огромные массы людей, – согласился я и пожал плечами. – Меня это не волнует. Флорентийцы останутся флорентийцами, мы – народ, который любит удовольствия, деньги и вкусно поесть, он рождает великих художников, мыслителей и банкиров. Ни один монах, как ни гори он ревностным пылом, не способен изменить природную основу Флоренции и ее народа.– Окончательно не изменит, – прошептал Лоренцо, – но он зажег воображение людей, и через несколько лет это приведет к беспорядкам, вот увидишь! Я знаю наш народ. Я знаю, чего он хочет. Этот монах воспользуется вторжением франков, чтобы переделать Флоренцию на свой лад. Он выгонит Медичи. Его проповеди затронут церковь и потрясут ее основы. Он уже назвал церковь продажной девкой. Он навлечет на Флоренцию гнев Рима. Он хочет реформ, в церкви и во всем городе. Между двух огней – между ним и франками – Флоренция потеряет силу. Она больше никогда не будет пятым элементом и величайшим городом на земле. Если бы я остался жив, то изгнал бы этого монаха. А скорее всего, умертвил бы его во сне. Следи за ним и остерегайся, Лука! У тебя необычный дар, и если Сильвано привлечет к нему внимание этого монаха, тот обвинит тебя в связи с дьяволом. На твоем месте я бы боялся за себя и свою семью. Бойся Савонаролы! Джироламо Савонарола – знаменитый итальянский проповедник и общественный реформатор. Светская жизнь и религиозно-нравственное падение Италии сильно возмущали Савонаролу. Некоторые из его ранних стансов посвящены печальному состоянию церкви, порче нравов и разрушению добрых отношений между людьми. Он утверждал, что, подобно ветхозаветным пророкам, передает лишь веления Божии, угрожал проклятием тому, кто не верит в его пророческое призвание, обличал испорченность нравов флорентийцев, не стесняясь в выборе выражений. В своих вдохновенных проповедях Савонарола часто смешивал свои мысли с текстами Св. Писания, говоря в свое оправдание, что «слова эти недавно сошли с небес». Влияние его, ставшее огромным, усилилось благодаря исполнению некоторых его предсказаний – смерти Папы Иннокентия, нашествию французского короля и др.

Лоренцо умер несколько недель спустя, и слова, сказанные им на смертном одре, исполнились. После смерти Лоренцо проповеди Савонаролы стали еще более яростными, предрекая Апокалипсис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76