– С тобой наверняка ничего подобного никогда не случалось, ты вряд ли повел бы себя так глупо.– Но я знаю, что такое боль, – ответил я.Руки у меня зудели и стали горячими. Меня охватил неуемный порыв дотронуться до Убальдо. Руки по собственной воле потянулись к его руке. Я крепко схватил его за руку, у запястья и у локтя. Жар в моих руках стал еще горячее, пока ладони не превратились почти в пламя.– Какие у тебя холодные, приятные руки! – произнес Убальдо и вздохнул.Я застонал, и поток ощущений хлынул мне в руки, как вода из подземного источника. Синяя и бурая кожа вокруг раны сначала вздулась пузырем, а потом из него засочилась липкая красновато-коричневая жидкость со сладковатым запахом. Она потекла по руке, запачкав белые простыни. Сам не знаю почему, но я продолжал крепко сжимать его руку, вперив взгляд в рану. Спустя несколько секунд жижа превратилась в молочно-белую жидкость, а затем стала бесцветной. Прямо у меня на глазах опухоль спала, как отступивший прилив. Покраснение на коже прошло, а сине-бурый цвет вокруг раны сменился красноватым, а затем розовым, как закат, возвратившийся после того, как спустилась тьма.Убальдо застонал и, откинув голову, закрыл глаза.– И поэтому руку необходимо ампутировать… – произнес Сфорно печальным и твердым голосом опытного врача, вновь входя вместе с родителями мальчика в комнату и указывая на больную руку.И тут он вдруг ахнул.– Лука, что ты делаешь? Что это значит?– Мне прекратить? – испуганно воскликнул я, выпустив руку мальчика.– Нет! – крикнул Сфорно. – Что бы ты ни делал, продолжай!И я снова перевел взгляд на руку Убальдо. Покраснение бледнело, из опухлости до сих пор сочилась жидкость, а багровые линии втягивались обратно в рану, словно нити, сматывающиеся на шпульку. Мать Убальдо негромко вскрикнула. Я сосредоточился на руке, наблюдая, как она возвращается к почти нормальному виду. Порез никуда не исчез, но кожа вокруг него стала розовой и мягкой.– Матерь Божья! – воскликнул синьор Содерини. – Благодарю тебя, Мадонна!– Это чудо, – выдохнула мать. – Когда-то в Фьезоле я видела, как женщина возложила руки на мужчину и остановила кровотечение, как священники усмиряли бесноватых своими молитвами, но никогда не видела ничего подобного!Она наклонилась поцеловать Убальдо, который уже громко храпел. Когда она прижалась щекой к его щеке, я позавидовал тому, как ласкова с ним мать.– Жар спал! – воскликнула мать. – Жар спал! Слава Богу!– Тебя, наверное, благословил Бог таким даром, – вслед за ней воскликнул синьор Содерини. – Я слыхал, про тебя говорили, будто ты в сговоре с дьяволом… Этот гаденыш, сын Сильвано, владельца борделя, такие сплетни о тебе распускает…– Николо Сильвано и не такого наврет, – ответил я испуганно и отступил в сторону.Может, стоило потихоньку двигаться к двери, на случай, если придется быстро уносить ноги? Я слишком живо еще помнил, что случилось, когда люди прошлый раз назвали меня колдуном, на площади Оньисанти. Меня чуть не сожгли на костре.– Ну конечно он врет! – согласился Содерини. – Ты не можешь быть приспешником дьявола, ведь колдуны пользуются своей силой не для благих дел. Ни один колдун не вылечил бы так ребенка!– Я не колдун, – заверил я смущенно.Но в душе у меня шевельнулся страх, ведь вчерашнее путешествие могло быть колдовством. Конечно, Гебер сказал бы, что алхимия – это вовсе не колдовство, а тщательно продуманный метод и практическое применение природных стихий. Сам я не был в этом уверен, но Гебер думал именно так. Да и способность к таким путешествиям была моим свойством, как и мое уродство, замедленное взросление и неестественное здоровье. Как я могу сказать о себе, что я не колдун? Может быть, так оно и есть. Может быть, я от рождения был таким, и поэтому мои родители выбросили своего сына на улицу, в отличие от любящих родителей Убальдо. У меня появились новые вопросы к Геберу. А пока мне нужно было защититься.– Я не колдун! – снова произнес я, почти прокричал.– А я обещаю, что так и скажу людям – ты не колдун! – сказал Содерини, положив руку мне на плечо.– Может быть, лучше вообще об этом не заговаривать, – предложил я.– Люди будут допытываться, – шепотом произнесла мать Убальдо. – Флоренция полнится слухами, а некоторые вещи, которые шепотом передают о Луке Бастардо, – достаточно тяжкие обвинения, чтобы привести его на виселицу или на костер.– Я не хочу ни на виселицу, ни на костер, – ответил я и услышал, как бешено заколотилось в груди сердце.Она кивнула и бочком подошла ко мне.– Николо Сильвано говорит, что Лука не стареет, как все остальные, что он получил вечную молодость за то, что заключил сделку с дьяволом. Это может и не быть правдой, но выглядит Лука удивительно. Он так красив, и его красота почти волшебна.Она стрельнула в меня взглядом из-под опущенных ресниц и дотронулась до моей щеки. Меня это так напугало, что я едва не отшатнулся.– Чем меньше обо мне говорят, тем лучше, – упрямо ответил я.– Возможно, Лука прав, – вмешался Сфорно.Он растерянно моргал, не в силах справиться с потрясением, но наконец все же овладел собой.– Мой юный ученик очень талантлив. Я уверен, он обладает… гм… природным даром целительства, как та женщина из Фьезоле. Я хорошо знаю Луку и уверен – он не колдун. И с дьяволом он дел не имеет. Он умный и достойный молодой человек, которому выпало много трудностей в жизни.– Он спас нашего сына! – сказал Содерини, сквозь слезы глядя на меня.– Да, но люди выносят из разговоров то, что хотят услышать. Стоит только сказать: «Он не колдун», как многие начнут сомневаться, просто потому, что Лука был упомянут в связи с колдовством, – терпеливо возразил Сфорно.– Я, конечно, готов выполнить ваше желание, и если уж вы хотите, чтобы мы молчали о способностях Луки, то мы никому не скажем, – надтреснутым голосом ответил Содерини. – Врач, я никогда не смогу сполна отблагодарить тебя и твоего ученика! Потерять последнего сына было бы для нас трагедией, и мы так благодарны, что его рука спасена и он поправится!Он заключил Моше Сфорно в крепкие объятия. Сфорно замычал и попытался вырваться, и наконец Содерини, весь в слезах, выпустил его. Содерини повернулся было ко мне, но я нырнул под его руку и спрятался за спиной у Сфорно. Мужские объятия мне давно опротивели. Я озирался в поисках двери и уже готов был бежать.– Мы рады были помочь, – сказал Сфорно, оправляя балахон, затем снова склонился над Убальдо и осмотрел его руку. – Перевязывать рану теперь нет необходимости. Не нужна даже мазь. Только приглядывайте, чтобы снова не попала инфекция.– Раз уж вы не позволили нам защитить доброе имя Луки, то примите хоть это. – Содерини сунул Сфорно в ладонь два золотых флорина и многозначительно сомкнул его пальцы над монетами.– Это гораздо больше моего гонорара, – замялся Сфорно.– Многие врачи хорошо нажились во время чумы, хотя никого не спасли, – возразил Содерини. – А вы привели ученика, который исцелил моего сына!Сфорно отрицательно покачал головой.– Я не поднимал плату, чтобы нажиться на чуме.– Вы должны принять это, – настоятельно сказала мать Убальдо. – Это лишь маленькое вознаграждение за спасенную жизнь нашего единственного сына!Дрожащей рукой она дотронулась до руки Сфорно. Он снова поклонился, молча соглашаясь. Из-за его плеча она одарила меня чересчур нежной улыбкой. Я спрятался за Сфорно.– Лука, – обратился он ко мне, – не будем мешать этим добрым людям ухаживать за сыном.Он развернулся и направился к лестнице, а я и Содерини пошли следом.– Мы будем молчать о том, о чем вы просили, но о вас как о еврее будем отзываться только хорошо, – сказал тогда вельможа таким тоном, словно делал этим великое одолжение.По правде сказать, это было великодушное предложение, ведь все знали, что евреи, ослепленные дьяволом и не признающие истинную веру, гораздо хуже христиан. И тут я понял, как мне повезло, что я с детства был бездомным бродягой. Моя жизнь на улице, а потом в публичном доме, со всеми тяготами и унижениями, воспитала во мне простую веру в Бога, чью благодать я отчетливо видел только на картинах художников. Я не был обременен сложной системой предвзятых убеждений касательно божества, которого человеку все равно никогда не постичь. Поэтому мне не было надобности порочить и умалять других людей за их веру.– Да, и мы будем оказывать вам почти такое же уважение, как христианскому врачу, – добавила синьора Содерини, прижав руки к сердцу.– Вы так добры, – ответил Сфорно и, подойдя к лестнице, заторопился вниз.– И мы всегда будем поддерживать евреев в праве на проживание здесь, – заверил его Содерини.Мы вышли в вестибюль, и Сфорно обернулся к Содерини.– Не каждый необычный мальчик колдун, и не все евреи бессердечные ростовщики, требующие огромных процентов, – почти грубо произнес Сфорно.Они с Содерини посмотрели друг на друга, пристально и внимательно. Взгляды эти заключали в себе и их сходство как родителей, и их различия как еврея и христианина, изгоя и одного из отцов города, непохожего на всех чужака и уверенного в себе флорентийца. Еще один дар преподнесла мне жизнь на улицах – я мог разглядеть своеобразие одного и другого. Возможно, Странник был прав, когда сказал, что мое низкое происхождение имеет свои преимущества. Когда мы снова встретимся, я еще раз поговорю с ним об этом.– Конечно нет, – наконец тихо произнес Содерини и, взяв Сфорно за руку, прижал ее к своей груди. – Дайте мне знать, если вам когда-нибудь что-то понадобится. Я в долгу у вас. – Он повернулся и подмигнул мне. – А ты, мальчик, который не колдун, будешь всегда желанным гостем в нашем доме!Он открыл двери, и мы со Сфорно вышли на осеннюю прохладную улицу. Я посмотрел на Сфорно, но у него не было желания говорить. Всю обратную дорогу он задумчиво шел, поглаживая бороду и хмуря брови.В конце концов, чтобы нарушить затянувшееся молчание, я спросил:– Вы учились в Болонском университете?– Да, евреям разрешают слушать лекции, сидя в последних рядах сзади у стенки, – ответил Сфорно и повернулся ко мне с удивлением на крупном лице. – Лука, как тебе это удалось?– Не знаю, – пробормотал я.Неужели я и вправду такой урод, или теплое покалывание в руках, которое исцелило Умбальдо, вызвано философским камнем? А может, это еще одно проявление врожденной особенности, которая делала меня чужаком и изгоем? Я был рад, что смог помочь мальчику, но меня снова испугало то странное, что таилось во мне, нежданно-негаданно вырываясь наружу. Ничего подобного я не видел даже в видениях прошлой ночи. Но почему-то мне казалось, что все это как-то связано. Своим посвящением Гебер и Странник изменили меня больше, чем я предполагал. Я покачал головой:– Не знаю, как это получилось. Но знаю, у кого спросить. Сфорно изучающе вгляделся в мое лицо и кивнул. Я махнул на прощание и быстро пошел по улице.
Дверь Гебера распахнулась для меня, и его комната вновь вернулась к прежнему беспорядку. Деревянные столы снова были завалены странными и диковинными предметами. Я огляделся вокруг, но нигде не заметил ни вчерашней бутылки с вином, ни глиняной чаши. И меня встретила непривычная тишина. Перегонные кубы не работают, под потолком не гуляют клубы цветного дыма, бесчисленные приборы замерли. Кипучая деятельность, которую я ожидал встретить, замерла. Гебера не было в комнате, и, позвав его, я не услышал ответа. Обойдя его жилище, я вдруг наткнулся на лесенку, которой раньше не замечал. Я подошел к ней и остановился в удивлении, потому что частенько бывал в этой комнате и мог поклясться, что раньше ее тут не было. Постояв немного, я взбежал по лестнице наверх и обнаружил комнату без окон. Там на соломенной постели лежал Гебер. Он был укрыт тонким хлопковым одеялом, под которым казался маленьким и скрюченным. Глаза глубоко запали в глазницы, лицо было покрыто бубонами. На маленьком табурете у постели, подле мерцающей свечи из пчелиного воска лежали очки и стопка бумаг, перевязанная лиловой тесемкой.– Не стой столбом, задуй свечу, – тихо проговорил Гебер. – Свет режет глаза.– Синьор, как вы? – встревоженно спросил я, опускаясь рядом с ним на колени.– Это как посмотреть, – ответил он и открыл глаза. Его белки пожелтели, а зрачки очень сильно расширились в тени, брошенной на потное лицо.– Если с той точки зрения, что смерть – это конечный этап очищения, после которого я достигну совершенства, тогда со мной все хорошо. А так – неважно, мог бы и не спрашивать. Сам видишь. Мое физическое тело сильно разрушено. Это очевидно. Я покрыт бубонами, плоть усохла, и я нахожусь в лежачем положении. Так что не задавай вопросов, если и без того знаешь на них ответ или можешь сам до него додуматься. До всего можно дойти своим умом, разобраться, в чем следует, без посредников, вот так и поступай! Помни это, мальчик, когда меня не станет!– Э… а… так как вы себя чувствуете? – попробовал я спросить, ощущая себя полным дураком.– Спина ноет, в голове стучит, в брюхе бурлит, как море в шторм.– Простите, – прошептал я.– Ты-то здесь при чем?– Неужели нельзя ничего поделать? – робко спросил я еле слышным голосом. – У вас столько снадобий и эликсиров! Неужели ни один не может продлить ваши дни?Гебер зашелся в кашле, сотрясавшем его изможденное тело.– Поздно уже. Даже лучший эликсир в конце концов перестает помогать.– Мне еще столькому нужно научиться, – в отчаянии сказал я. – Я должен задать вам вопросы, очень много вопросов!– Хорошо уже то, что ты знаешь, как многому тебе еще нужно учиться, – ответил он со слабой улыбкой. – До ответов, как я и сказал, ты должен докопаться сам. Тем увлекательней будет твое путешествие. Не так ли?– Но вы же знаете ответы, – сникнув, сказал я.– У меня свои ответы, а ты найдешь собственные.Он отвернулся к стене и закашлялся, потом обернулся.– Я бы посоветовал тебе изучить зодиак, значение созвездий и светил. На твоем дальнейшем пути тебе очень пригодится астрономия. Я вижу, как ты обучаешь ей дорогого тебе человека, прекрасную женщину… Ты найдешь несколько книг по этому предмету среди моих вещей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76