И я ненавидел себя за то чувство облегчения и благодарности, которое испытал, получив разрешение, означавшее малую толику свободы.– Но существуют правила, – напомнил Сильвано, бросив на меня многозначительный взгляд.– Да, синьор. – Я энергично закивал головой. – Я понимаю, что есть правила, и буду в точности их выполнять.– Ты же не хочешь кончить так же, как Марко?– Нет, синьор, – пропищал я, зная, что Марко так кончил из-за меня.– Он еще легко отделался, – пожал плечами Сильвано и почесал узкий подбородок под завитой бородой. – Другие, кого я отпускал, попадали в прохладные объятия реки. В них долго не протянешь. А этот будет жить на улице. Там люди щедры к калекам. Не так ли, парень?Вряд ли ему нужен был мой ответ, да я и не хотел отвечать, потому что пришлось бы врать, а я не хотел ни врать, ни навлекать на себя его недовольство. Люди там совсем не щедры. Мне приходилось трудиться изо всех сил, чтобы собрать милостыню, и все равно я часто оставался голодным.– Тогда решено. Тебя будут ненадолго выпускатьна прогулку. И ты снова начнешь есть. Я предполагаю, что ты здесь будешь работать долго, раз уж ты так понятлив к правилам и так охотно выполняешь свою работу.– Спасибо, синьор, – ответил я.– Женщины дадут тебе денег купить еды на рынке. Тебе понравится. Я, бывало, наблюдал, как ты ходил там и облизывался. В твоей натуре заложена жадность и любовь к приобретательству. Давай ей пищу, и снова растолстеешь.Он махнул стоявшей в дверях Марии, чтобы она отвела меня в мою комнату.– Эи, парень, – позвал он.Мы с Марией замерли.– Да, синьор? – отозвался я, едва смея дышать.– За прогулки тебе будет добавлено несколько лишних клиентов в неделю, – тоном, не допускающим возражений, сообщил он.Мария крепко сжала мою руку, и мы вместе побежали в мою комнату. Мне казалось, будто я убегаю от видения Марко, искалеченного и потерявшего много крови. А еще я бежал от своей роли в его роковой судьбе. Как ни ужасны были клиенты, мне не терпелось поскорее навестить церковь Санта Кроче. Фрески сотрут из памяти Марко, а может быть, и чувство вины.
Несколько недель спустя я отправился во францисканскую церковь Санта Кроче. Наступала зима, на улицах было холодно и ветрено, и я вышел в плаще с горностаевой оторочкой. Никогда еще у меня не было такого одеяния. Я брел через лабиринт каменных улиц шумного рабочего квартала близ Санта Кроче, и сердце мое трепетало, я весь горел нетерпением. Скоро я воочию увижу фрески, которые столько раз навещал в своих мысленных путешествиях. Я миновал шерстяные красильни, здание суда и рынок, который раньше посещал редко, – теперь он стал излюбленной целью моих прогулок. С тех пор как Сильвано разрешил мне выходить на волю, я во время своих прогулок старался не посещать привычных мне мест. Мне не хотелось встречаться с Паоло и Массимо. Они должны были меня презирать. Я стал другим человеком. Я и так всегда отличался от нищих, цыган и изгоев, которых встречал на улице, но теперь отличался и от себя прежнего. Я до мозга костей был запачкан своим ремеслом, хотя снаружи был чистенький и нарядный. Я не ходил голодный и, к стыду своему, был за это благодарен судьбе. А еще я открыл в себе сокровенный мир тайных и дивных странствий, который еще более отдалил меня от былых товарищей и себя прежнего.Я пересек правый трансепт Поперечный неф или несколько нефов, пересекающих продольный объем в крестообразных по плану зданиях.

церкви Санта Кроче Базилика Санта Кроче – францисканская церковь. Здесь похоронены Микеланджело, Галилео Галилей, отсюда вывезли в Равенну прах Данте. На надгробных плитах упомянуты около 200 знаменитых фамилий. Среди музейных экспонатов можно увидеть фрески Джотто, братьев Гадди, оригиналы старинных церковных книг, уменьшенную копию Санта Кроче, скульптуры и бронзовые барельефы.

и вошел в капеллу Перуцци. И вот наконец передо мною фрески с изображением святого Иоанна! Все было таким, как я видел это в моих странствиях. Все мельчайшие детали: гармоничное сочетание фигур и зданий, выразительность лиц и естественность жестов, дивные краски, явленные небесным озарением, все богатство полнокровной жизни, которым дышали эти фрески, предстали передо мной как некое духовное откровение. Это было дивное чудо, и я благодарно упал на колени.– Неужели они так сильно тронули тебя, мальчик? – раздался приветливый голос.– Ах!Вздрогнув от неожиданности, я очнулся от экстаза и опомнился, сидя на полу, чувствуя, что попал в глупое положение. Обернувшись, я увидел в нескольких шагах от себя низкорослого старичка простоватого вида. Мы смотрели друг на друга с любопытством. И тут, узнав его, я вскрикнул:– Ну да! На площади у Санта Мария Новелла! Это же вы – говорили об индженьо! Учитель!– Хотелось бы оказаться достойным такого почетного звания, – сухо ответил он. – Я тоже узнал тебя. Ты тот мальчик со сломанной палкой и ублюдской шпажкой…– Мальчик, над которым смеется Бог, – кивнул я.– Не принимай это так близко к сердцу, – сказал он. – Бог смеется над всеми нами.Я пожал плечами, а он вместо ответа обратил свой взгляд на картины.Я тихо произнес:– Они из чудесной страны.Старичок вздернул седую бровь.– Из чудесной страны, говоришь? И что же это за страна?– Страна, откуда приходит все прекрасное, – ответил я. – Вы говорили мне, что в нас есть целый мир, но чудесная страна не в нас, хотя в нее можно попасть, обратясь в глубь себя. Она вообще не от нашего мира, где столько всего безобразного!– Если чудесная страна не внутри нас, то откуда же мы знаем о ней? – Старик махнул рукой в сторону фресок и, шаркая, подошел ближе. – Однако откуда такой маленький щенок успел узнать о безобразиях?В памяти всплыли клиенты, которые отворяли дверь в мою комнату, стражники, от которых я бегал, когда еще был уличным бродяжкой. Вспомнились равнодушные лица людей, которые проходили мимо, когда я голодал и просил дать хоть грошик, хоть крошку хлеба, хоть что-нибудь. На своем горьком опыте я убедился, что в людях больше мерзости, чем красоты. Я не хотел говорить это старику, который воплощал собой ум и сообразительность. Но потом подумал, что он все-таки поймет.– Безобразное мы носим в себе в придачу к человечности. Это – грех, который лежит на нас с тех пор, как мы были в раю. А прекрасная страна – это Божья милость, дарованная человеку.Он провел рукой по подбородку и пристально посмотрел на меня.– У меня был друг, который с тобой бы согласился. Он бы сказал, что в красоте выражается милость Божья, и мы способны видеть ее, когда праведны и чисты от грехов настолько, чтобы увидеть творения Бога как одно неразрывное целое.– Я не чист и вижу много зла.– Смею сказать, что мой дорогой друг Данте сам нынче проводит много времени в чистилище.Старик улыбнулся, и улыбка озарила его лицо светом сердечной доброты, в ней светились любовь и сожаление об утраченном, она обнимала собою все и ничего не отвергала. Никогда я не видел такой улыбки и запомнил ее, тотчас решив, что когда-нибудь и сам буду улыбаться так же. Какой бы скверной ни была моя жизнь у Сильвано, но если существует на свете такая улыбка, то в один прекрасный день я могу сказать про нее – она моя. Мне казалось, я стал на шаг ближе к той далекой чудесной стране, которая, по словам старика, находится в нас самих, но которой – я это точно знал – не было во мне. Доказательством были Сильвано и его клиенты и моя роль в горькой судьбе Марко. Однако даже близость к тому чудесному миру была бесценна, и я поднялся на ноги, немного шире расправив плечи.– Так он умер! А он был хорошим другом? – спросил я, вновь обратив свой взор на «Взятие Иоанна Евангелиста на небо».– О да, мой друг! Это был выдающийся человек и поэт, каких больше нет. Я все еще тоскую по нему.– И у меня были друзья, но в одном из них оказалось слишком много злой мерзости. Другой был очень добрым, великодушным человеком и сам пострадал от собственного великодушия.– Такова наша земная жизнь. Она редко бывает справедлива. У каждого есть друзья, которые страдают или причиняют страдания нам, – задумчиво произнес старик.– Я тоже причинял страдания друзьям, сам того не желая, – признался я и вздрогнул при воспоминании о Марко, который так хотел помочь мне, как самому себе, последовал моему плану и в итоге обрек себя на страшные муки. Я не видел его после представления, устроенного Сильвано, но Симонетта украдкой шепнула мне, что его вывели и выбросили на улицу кондотьеры. Я с ужасом догадывался, что он уже может быть мертв, потому что не смог бы прокормиться милостыней, да и куда он пойдет без ног?Старик пожал плечами.– Все мы кому-то причиняли боль. Находим друзей и теряем. К счастью, есть еще семья, и она-то никуда от тебя не денется.– Не всегда так бывает, – возразил я, остановив свой взгляд на небесах, куда восходил святой Иоанн.Я надеялся, что Марко уже там, среди святых, и Господь по милости своей вознаградил его за доброту, простив ему ремесло, которым он вынужденно занимался. Я продолжил:– Но у вас, наверно, это так.– Жена и шесть гадких отпрысков и еще более гадкие внуки, – вздохнул он. – Эта шумная орава – дорогая обуза. Предпочитаю проводить время с друзьями.– Вот моя семья и мои друзья. – Я раскинул руки, словно мог обнять ими фрески. – Эти никуда от меня не денутся.Он молча стоял рядом, и какое-то время мы просто созерцали фрески. Наконец он повернулся ко мне.– Я шел покупать краски, парень, и меня уже ждут. А потом нужно в другой город работать.– У меня тоже работа, – ответил я и почувствовал на устах мертвый вкус пепла.Он кивнул.– Я вернусь во Флоренцию через несколько месяцев. Мне хочется подарить тебе что-нибудь на память. Ты похож на одного из моих детей, и мысли у тебя совсем как у взрослого, словно ты старше своих лет… И коли уж мои картины будут твоей семьей…– Так, значит, он – это вы?! Вы тот удивительный художник? Вы написали эти священные фрески? – Широко раскрыв рот, я резко обернулся.– Они почти достойны такой восторженной похвалы, – сухо ответил он, качая поседелой головой.Я бросился на колени.– Мастер, я не знал! Иначе разговаривал бы с большим почтением!– Вздор! Ты был более чем почтителен, глупый щенок, – сердито сказал Джотто ди Бондоне.Схватив меня за локоть, он с неожиданной для пятнистых старческих рук силой поставил меня на ноги.– Где мне тебя найти, когда я вернусь?Только не в борделе, нет, это было бы невыносимо! Меньше всего на свете мне хотелось, чтобы этот удивительный человек, семьянин, с улыбкой, в которой проглядывала искра Божественной благодати, художник, написавший чудесные картины, узнал, кто я таков на самом деле. Я стану ему отвратителен.Мотнув головой, я ответил:– Я сам найду вас, мастер.– Хорошо, смотри только не забудь, щенок! – сказал он и, дав шутливый подзатыльник, удалился.Спустя какое-то время я, запинаясь на ходу, вышел из церкви, окрыленный радостью. Ноги сами понесли меня вдоль берега блистающей реки под мост, где я, бывало, часто ночевал. Я стоял у самой кромки воды, которая вдруг заголубела и, покрывшись причудливой рябью, заиграла бликами под лучами зимнего солнца. Иногда Арно выходил из берегов и смывал мосты, унося с собой кричащих людей. Но сегодня река была тиха и игрива, и с моста доносился переливчатый смех.Вскоре я опомнился: меня окликнули.– Бастардо! Бастардо! – звал слабенький голосок.Я обернулся. Прислонившись к опоре моста, вытянув перед собой бесполезные ноги, там сидел Марко.– Марко!Я подбежал к нему, приник головой к его груди и стиснул Марко в объятиях. Затем отстранился, чтобы разглядеть его. Он не потерял своей красоты, но был бледен и грязен. Ссадины на лице гноились, и он сильно исхудал. Я торопливо заговорил:– Ты голоден? Хочешь есть? Сейчас я что-нибудь раздобуду.Он отрицательно мотнул головой.– Теперь уже нет. Хотел первые несколько дней.– Я принесу тебе хлеба и мяса!Я вскочил на ноги, собираясь уже бежать за едой.– Постой! Не уходи, поговори со мной, Лука, – попросил Марко, слабо махнув грязной рукой.Я присел рядом.– Так, значит, он все-таки позволил тебе выходить. Наш план удался.– Только в одном! – воскликнул я.У меня будто пережало горло, но я выдавил еще несколько слов:– Прости меня, Марко! Я не знал, что это с тобой случится.– Но я-то знал! – горько усмехнулся он. – Знал, и теперь не могу ходить. По крайней мере, мне больше не нужно работать! Уже неплохо.– Как ты тут? Тебе трудно?Он сделал глубокий прерывистый вдох, и длинные ресницы, встрепенувшись, снова опустились вниз, оттенив бледность впалых щек.– Трудно. Очень трудно. Улицы Флоренции немилостивы к калекам.– Я знаю. Но я буду приносить тебе поесть каждый раз, как буду выходить на прогулку, – пообещал я.Марко открыл впалые глаза и улыбнулся уголком рта.– Я знаю, ты бы это сделал, – пробормотал он и легко коснулся моей ладони, – приносил бы мне еду и одежду и разговаривал бы со мной, как будто я еще кому-то нужен.– Нужен! – пылко отозвался я. – Если ты бездомный, это не означает, что ты никому не нужен! Я буду рассказывать тебе обо всем, что происходит в городе, что нового у Сильвано. Я постараюсь сделать все, что можно, чтобы тебе было лучше.– В тебе еще осталось что-то живое, поэтому ты так добр.– Ты был добр ко мне, – тихо произнес я. – Ты был так великодушен, приносил мне сласти, давал советы!– Ну разве же это доброта? Просто я поступал по-человечески. Когда я приносил тебе сласти и давал советы, то делал это не только ради тебя, но и ради себя самого. Послушай меня, Лука Бастардо! – серьезно продолжил он. – Мелочи, которые мы делаем друг для друга, помогают нам остаться людьми, помогают жить. Пока мы делаем что-то, пока мы не переходим в полное подчинение Сильвано и его клиентов, пока мы не превращаемся в жадных чудовищ, подобных им, у нас остается возможность выжить! Мы одерживаем над ними победу, пускай совсем крошечную, но она важнее всего на свете!Я понимающе кивнул. Мне вспомнилось, как мы спускались в подвал Сильвано и маленькая белокурая девочка сжимала мою руку. Я был счастлив, что хоть немного мог ее утешить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76