Появились еще люди и даже мальчики, изношенная одежда выдавала в них красильщиков шерсти. Пришли даже женщины – уличные проститутки, которым чума перебила работу. Однако тем, кого еще не затронула болезнь, нужно было находить себе пропитание. Я назвал свое имя нотариусу, он, устало кивнув, записал его в учетную книгу, и я, прислонившись к стене, стал наблюдать, как собираются люди. Услышав слова «…мы входим в дома, где все мертвы…», я прислушался к тому, что говорил этот человек.Его собеседник живо кивнул.– И берегись стражников! Вчера вот мужчина умер прямо на пороге своего дворца, я вошел за его женой и ребенком и нашел три золотых флорина! Дворец был пуст – ни служанок, ничего, я бы взял больше, но два конных стражника следили, как я гружу трупы. Пришлось привязать малышню к родителям, чтобы сложить нормально. Вот если б не офицеры, я бы огреб целое состояние!Первый затряс кулаками.– Считают себя хозяевами города, даже когда люд мрет или бежит прочь. Мы заслужили свою добычу, а то у самих, поди, кишка тонка мертвяков вывозить! Мы жизнью рискуем! Да город у нас в долгу.Дородный мужчина с залысинами, стоявший рядом, пожал плечами и повернулся к ним.– Слуги сейчас еще как загребают, – сказал он. – Они могут запросить сколько угодно за свои услуги, и богачи заплатят. Те, кто еще остался в городе. Почти все сбежали.У меня глаза на лоб полезли при мысли, что можно найти пустой дворец с беспризорными богатствами – хватай и беги. А если хозяева мертвы, то это вообще не кража. На что им теперь это добро? Я мог набрать денег и драгоценностей, шелка и мехов, серебряных кубков и жемчужных ожерелий, и мне надолго хватит, чтобы прокормиться. Я был доволен собой, что не утратил сметливость уличного бродяги, таким бы я и остался, если бы не попал в плен к Сильвано и избежал бы его свирепой кабалы. И тут я вспомнил, что теперь живу в семье Сфорно. И подобная сметка для меня стала ненужной и даже неподобающей. Представить только лицо госпожи Сфорно, не желающей смотреть мне в глаза. Вряд ли ей понравится, если я приду с такой добычей.Из дворца в лоджию вышел подтянутый судья с чересчур завитой бородой и с важным видом спустился по ступеням. На нем была роскошная бархатная мантия с широченными красными рукавами, которые при каждом шаге взлетали, как два больших крыла. Такая роскошь казалась неуместной и даже кощунственной в то время, когда город вымирал на глазах. Что это, если не нарушение закона о расходах? Судья окинул толпу мимолетным взглядом и покровительственным тоном стал разъяснять условия работы: каков заработок, что мы должны работать до захода солнца, но можем сделать перерыв на обед в полдень, где найти носилки и доски, чтобы складывать трупы, куда их относить. За трупами будут приезжать телеги, запряженные лошадьми, и отвозить их на окраину города, а когда зазвонят к вечерне, мы должны явиться туда, чтобы выкопать ямы для захоронения. Главное, объявил он, запрещается грабить дома умерших и умирающих, иначе нас бросят в тюрьму гнить с преступниками, среди которых уже гуляет зараза. И наконец, он предложил набить рубахи чесноком и травами – чтобы отбить вонь, а заодно защититься от болезни. С этой целью рядом с носилками стояла тачка, доверху наполненная травами, и еще одна с головками чеснока. Затем судья спустился в толпу разбивать нас на пары.– Ты! – указал он на меня и взглянул, прищурясь.В тот же миг мы узнали друг друга и оба покраснели. Я расправил плечи и выпрямился. Я больше никогда не позволю стыдить и позорить себя. Как не стану усмирять своей радости, зная, что вчера я убил ему подобных: мужчин, которые ходили в церковь, пили вино с коллегами по гильдии, одевали жен в лучшие платья, жили самодовольно, гордясь своим благочестием, а потом насиловали порабощенных детей. У меня прямо руки чесались схватить его за горло, я алкал его крови, словно меня мучила неутомимая жажда. Мне вдруг пришло в голову, что весть об учиненном мною разгроме в борделе Сильвано уже разнеслась по городу. Флоренция всегда жила пикантными сплетнями, даже во время чумы. А у большинства клиентов были свои семьи, жены, родители и друзья. Интересно, что собираются предпринять городские власти? Возможно, госпожа Сфорно была права, и я приведу солдат к ее порогу.Потом судья опустил глаза, и чувство удовлетворения глотком холодного вина разлилось у меня в груди. Он решил притвориться, будто первый раз меня видит, будто никогда не залезал на меня верхом, отказываясь видеть мои тихие слезы ярости и обиды, и недешево за это откупился. Он мог так притворяться, только если власти решили не замечать убийства в заведении Сильвано. Значит, мне нечего опасаться преследований. Думаю, эпидемия чумы во многом повлияла на их решение. Болезнь опустошила город, а публичный дом Сильвано бросал уродливую тень греха на Флоренцию. Не один поэт Боккаччо видел в черной смерти кару Божью.– А меня куда? – с вызовом спросил я, и его лицо еще сильнее покрылось алой краской стыда.– Ты вон с тем. – Он щелкнул пальцами и торопливо ушел.– Давай найдем носилки, – обратился я, не глядя, ко второму мальчику и только тут, обернувшись, увидел перед собой бледного как смерть Николо, который в ужасе пялился на меня.Не долго думая, я зверем бросился на него. Он завизжал, но мои пальцы с нечеловеческой силой сомкнулись на его глотке. Николо хватал меня за руки, стараясь оторвать их от горла. Его лицо побагровело, ноги шлепали по каменным плитам. Тучный мужчина, слова которого я подслушал, ударил меня, но я не выпустил Николо. Он обмяк, а мужчина обхватил меня сзади поперек груди и оттащил от него. Затем он надавал мне затрещин.– Ты что, мальчишка, совсем одурел – убивать прямо на пороге Палаццо дель Капитано дель Пополо? – со смехом спросил он.Жидкие остатки волос на его голове были рыжими, в короткой бородке проглядывала седина. Из-за рыжих волос его лицо казалось скорее жизнерадостным, румяным и добродушным, нежели бледным. Он сказал:– Это место кишмя кишит стражниками, членами магистрата, судьями! Да они бросят тебя за решетку раньше, чем ты успеешь заработать первый грош!Я высвободился и чуть не испепелил Николо взглядом.– Ты, бешеный пес, – прошипел Николо, потирая горло. – Убил моего отца, теперь решил и меня, я чуть не задохнулся, пока не выблевал перья! Погоди, я до тебя доберусь! И последнее, что ты увидишь, будут красные перья!Не успел я ответить, как тучный мужчина оттащил меня подальше.– Пойдешь со мной. Ты молодой, сильный, мне пригодится такой напарник.Я не стал сопротивляться, ибо новообретенная свобода была мне очень дорога, да и человек этот был прав. Отцам города ничего не останется, как бросить меня в тюрьму, если я убью Николо прямо на ступенях общественного здания. Но я все равно хотел убить его. Чтобы он заплатил за все страдания, которые причинил мне его отец. Картины из прошлой жизни у Сильвано проносились у меня в голове, а я не спускал с Николо глаз, спрашивая себя, буду ли я когда-нибудь свободен от унижения всех этих лет. Я не отводил взгляда от его узкого противного лица, так похожего на отцовское, пока тучный мужчина не оттащил меня за угол и мы не оказались перед грудой деревянных щитов. Это были наспех сколоченные неотесанные носилки из трех-четырех досок, сбитых гвоздями, а сверху еще была одна, прибитая вместо ручки. Тучный человек выпустил меня, и я споткнулся, потирая плечо.– Я вас вмешиваться не просил, – сказал я. – Это не ваше дело.Он улыбнулся, обнажив гниющий синий передний зуб.– Я видел, как ты спас вчера еврея и его дочку. Ты правильно поступил. Не знаю, виноваты ли евреи в том, в чем их обвиняют, но мне не нравится, когда людей убивают. За последнее время и так достаточно перемерло народу. – Он пожал плечами. – Да и зачем тебе за решетку! Им пришлось бы посадить тебя, если б ты при всех убил человека, пускай даже такого подонка, как сынок Сильвано.Я смерил человека холодным взглядом.– Вы что, были клиентом его заведения?Он мотнул головой, и теплое выражение его глаз померкло. Он подошел к ближайшей бочке, зачерпнул из нее горсть порубленных трав: в основном это были полынь, можжевельник, лаванда – и запихнул себе под рубаху.– Когда еще не началась эпидемия, у меня была хорошая жена. Мерзкие услуги Сильвано мне были ни к чему.– Тогда откуда вы знаете, что это Николо Сильвано? – настойчиво спросил я.– Да вся Флоренция знает Бернардо Сильвано и его сына! Все, кто еще жив, говорят о его убийстве. Кроме Николо, никто не оплакивает Сильвано. Сильвано получил по заслугам. Как и клиенты, что были там. Но то, что человеку сойдет с рук в борделе, ему не попустят на глазах у всего честного народа. – Он схватил носилки и протащил мимо меня, их тень едва касалась земли в лучах утреннего солнца. – Месть должна быть тайной. Ну-ка, хватайся за тот край.Я схватился за ручку с другого края и зашагал в ногу с ним. Офицер увидел, что мы уходим, и окликнул нас:– Rosso, ragazzo! Рыжий, мальчишка! (ит.)

Уберите тела с улиц по правому берегу реки возле Понте Санта-Тринита!– Рыжий… Так меня дочка дразнила, – смеясь, отозвался тучный человек.Итак, мы отправились в западную часть города, с густо населенными улицами возле реки, где нас ждет множество тел. Остальные пары могильщиков двинулись в разные стороны, оглашая улицы на своем пути шутками, ворчанием и гоготом. Их голоса были единственными живыми звуками в этом умирающем и обезлюдевшем городе. Мы миновали зерновой рынок у Ор Сан-Микеле. Крытую галерею его недавно перестроили, надставив еще два этажа для хранения зерна, и она возвышалась напоминанием о далеких временах, кипучей и богатой жизни. Теперь рынок пустовал, если не считать нескольких торговцев из окрестностей города. Если бы я знал Рыжего лучше, то попросил бы его зайти и посмотреть на чудесную Мадонну с младенцем кисти Бернардо Дадди. Бернардо Дадди (1280–1348) – итальянский художник раннего Возрождения, ученик Джотто.

Ему, конечно, не сравниться с Джотто, но Мадонна с золотым нимбом и в одеждах цвета индиго была восхитительна, а младенец Иисус, касающийся ручкой ее губ, был удивительно трогателен. Этот образ мог озарить светом мрачный трудовой день могильщика, как картины Джотто утешали меня, когда я жил у Сильвано. Но я еще не знал Рыжего, поэтому просто сказал:– Сожалею о вашей жене.– Я тоже, – тихо ответил он. – И о моих троих детях. У меня было двое сыновей и дочка. Мой старший был примерно твоего возраста, тринадцати лет. Дочке было десять. Хорошенькая девочка! Огромные голубые глаза, как у той евреечки на руках отца. Я бы удачно выдал дочку замуж, за высокопоставленного члена гильдии или даже за мелкого дворянина. У нее был ласковый нрав и красивые ручки, я бы хорошо ее воспитал и она делала бы честь своему мужу. А мой младшенький был озорник и любил шутить. Мне их так не хватает!– Когда они умерли?– Месяц назад. Черные нарывы так изуродовали ручки моей бедной дочурки, ей было так больно…На его лице лежала печать такого безысходного и покорного отчаяния, что я не сразу его узнал. А потом понял, что вижу на этом лице ту же беспримесную безнадежность, что и в пустых глазах некоторых детей у Сильвано, когда тело продолжает жить, а душа уже умерла.– Вы все потеряли, – тихо произнес я, и он кивнул. – Наверное, теперь жалеете, что женились и завели детей, иначе сейчас вам не было бы так больно.– Нет, что ты! Я прожил с женой пятнадцать чудеснейших лет своей жизни. Мы были очень счастливы. Нас сосватали родители, но мы оказались прекрасной парой и скоро полюбили друг друга.– Иногда мне тоже хочется иметь жену, – робко произнес я, ведь еще никогда и никому я не высказывал это желание вслух.Я частенько думал об этом, когда еще беседовал с Джотто, хотя надолго забыл об этом после его смерти. Я был слишком занят тем, чтобы просто выжить. Но теперь я свободен и могу открыть двери в новые возможности.– Любовь – величайшее счастье, величайший дар, какой только можно получить от Бога, – серьезно ответил он. – Она наполняет жизнь человека смыслом так, как ничто другое. – Он вздохнул. – Жаль, что меня не взяла чума! Хотя, – он помолчал, понурив лысеющую голову, – кто бы тогда похоронил их? Лежали бы, дожидаясь постороннего человека, который бросил бы их на носилки, как мы. Похоронив их, я закрыл свою лавку и пошел на эту работу, и буду ее делать, пока меня тоже не скосит чума – большинство могильщиков все равно в конце концов от нее умирают. Да и мало кому сейчас нужны крашеные ткани. Ни богатым, ни бедным. Все умирают, и уже не важно, во что ты одет.– Вы сами похоронили свою семью? – Я украдкой бросил взгляд на его измученное лицо.Мне трудно было представить себе, каково это – иметь жену и детей, любить их и потом потерять. Он кивнул.– Я не мог найти священника, чтобы сделать все как положено, поэтому сколотил гробы и отвез их на холмы, там похоронил и сам помолился за них. Надеюсь, этого достаточно, чтобы их души приняли на небеса.– Конечно, – заверил его я. – Что может быть святее отцовской любви к своим детям? Разве Господь не понимает этого? Уже поэтому ваши молитвы должны были быть приятны Его слуху.Рыжий пожал плечами. Он остановился, чтобы вытереть проступивший на лбу пот, а потом снял плащ, скатал его и повязал поясом вокруг тучного живота. Я последовал его примеру, потому что тоже вспотел. Он кивнул мне.– Теплеет, после прохладной весны. Не знаю, приятны ли мои молитвы Его слуху. Священники твердят нам, что, кроме как через них, к Богу достучаться невозможно.– Да что знают эти священники? – воскликнул я, вспомнив некоторых, что захаживали к Сильвано. – Я видел только чревоугодников и пьяниц, сварливых, похотливых. Только и смотрят, как бы сбыть людям реликвии да индульгенции и повыситься в сане. Зачем такие нужны Богу? Только чтобы презрительно посмеяться.Рыжий невесело усмехнулся.– Ты бы лучше держал эти мысли при себе. Людей и за меньшее сжигали.Я пожал плечами и замолчал. Мы побрели дальше по улицам, заваленным трупами. Когда мы пришли на место, он сказал мне работать на одной стороне улицы, а сам стал работать на другой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76