Все эти годы я любил вас. Только вас, Лука. А вы представляете, что могло бы быть между нами?Он прерывисто дышал, и я чувствовал, как просыпается в нем мужская чувственность, сокровенное эротическое начало. Он был возбужден и одновременно нежен, его через край переполняла сила и незащищенность человека, который предлагал себя мне. И, как ни странно, отвращения я не испытал. После того, что я пережил ребенком у Сильвано, я думал, что от подобного меня просто стошнит, я приду в бешенство, не выдержу и схвачусь за кинжал, который носил на бедре. Но это же Леонардо, которого я люблю! Ничто в нем не вызывало у меня омерзения. Я был тронут его искренностью, которую очень ценил, и прямотой, с которой он не побоялся открыться мне, – у меня бы никогда не хватило на это духу.– Нет, мальчик мой, я не такой, – тихо ответил я, но не отпрянул.Я просто стоял, ощущая свою пробудившуюся чувственность, но она была наполнена Маддаленой, и, возможно, это произошло с самого первого дня нашей встречи, когда я увидел эту прелестную девочку, храбро перенесшую страдания. Я знал, какие ужасы она пережила, когда ее изнасиловали два кондотьера. Точно такой же ужас запечатлелся в моей памяти и навсегда отразился на всем моем существе. Я видел, как она помогала другим детям. Я тоже пытался делать это когда-то у Сильвано. Оставшись без отца, она оказалась одна в целом свете, так же как я. И я видел, как она сумела пережить обрушившееся на нее зло, сохранив несломленный дух. Я знал, чего это стоит. Я понимал ее и все эти годы ждал именно ту, кто сможет понять меня. Только женщина, перенесшая такие же зверства и сохранившая себя теми же средствами, что и я, могла бы меня понять.– Ты не такой, как я! – с надрывом воскликнул он. – Я люблю тебя, но это невозможно, потому что ты не такой, как я, ни на йоту!В голосе его звучала нестерпимая боль. Я остался стоять неподвижно и только кивнул. Он отшатнулся от меня, как от ползучего гада. Затем выпрямился и гордо вскинул благородную голову.– Все равно это пустая трата времени. У меня много работы, мне нужно писать, наблюдать, изучать анатомию. Чувственность только помешала бы в моих трудах. А страсть к знаниям прогоняет из головы чувственность.Его отрешенный взгляд был направлен куда-то в пустоту.– Леонардо, ты еще полюбишь, – тихо ответил я, чувствуя жалость.– Я все равно скоро уеду из Флоренции. Может быть, в Милан или в Венецию. Есть кое-какие задумки насчет нового оружия, – произнес он, точно говоря сам с собой.Он ускорил шаг, и мне пришлось его догонять.– Задумки об изобретениях… Напишу письмо, посмотрим, куда можно устроиться. Но не сейчас.– Леонардо, мы всегда останемся друзьями, – ответил я.Он шел, не сбавляя шага, и я помедлил у поворота на мою улицу. Он оглянулся через плечо, увидел, что я сейчас сверну, и остановился.– А ты, Лука? Ты? Полюбишь снова? Если Маддалена не станет твоей? – спросил он с такой горечью в певучем голосе, какой я не слышал ни до, ни после этого разговора.Я не ответил, потому что ответ был очевиден. Для меня существует лишь Маддалена. Отныне, если она не станет моей, женщины для меня перестанут существовать.Леонардо кивнул:– Я так и думал! Любовь бывает лишь однажды – и на всю жизнь! ГЛАВА 22 Несколько недель спустя я столкнулся с Маддаленой в дверях аптеки неподалеку от церкви Санта Мария Новелла, фасад которой двадцать лет назад обновил Альберти. Средства на реконструкцию выделил Джованни Ручеллаи, двоюродный брат Ринальдо. Своей реконструкцией Альберти добился того, к чему стремились гуманисты, а возможно, и все мы остальные тоже. Он сумел слить прошлое с настоящим. Он сумел соединить традиционные для церквей витраж-розу, замысловатую инкрустацию по дереву и арочные ниши с классическим стилем в духе нашего времени. Он использовал острые арки для обрамления ниш, колонны, чтобы создать устремленность здания ввысь, и увенчал центральную арку цилиндрическим сводом. Он мастерски включил симметричные геометрические узоры и увенчал их треугольным фронтоном, напоминающим древнегреческие и древнеримские храмы, которые, как утверждал Фичино, несли поколениям истину. Меня интересовала не столько истина Фичино, сколько выдающаяся работа мастера, заключенная в этой церкви. И, оказываясь поблизости, я заходил в доминиканскую церковь полюбоваться чудесной фреской Мазаччо «Троица». Эта фреска восхищала меня пристальным вниманием к архитектуре и перспективе и спокойной треугольной композицией, увенчанной изображением Бога Отца, возвышавшегося над распятием, в середине которого располагалось изображение Христа. Я, конечно, затруднялся поверить в то, что Бог Отец выглядит именно так, как на этой фреске. Каким бы ни был Бог, я был склонен представлять его бестелесным смехом, а не белобородым старцем. Хотя, возможно, если бы художник изобразил его смеющимся, я бы в него поверил.А в той самой аптекарской лавке в западной части города неподалеку от мощных городских стен можно было купить разнообразные склянки и мензурки, а я до сих пор восполнял утраченное во время учиненного мною разгрома. Я остановился на пороге и, бросив взгляд через плечо на церковь, стоящую по другую сторону площади, вошел в аптеку.– Лука! – окликнул меня сзади грудной, манящий голос.Я закрыл глаза и ничего не ответил, тогда она повторила мое имя, и я смог насладиться им на ее устах.– Лука Бастардо!– Маддалена, – выдохнул я и обернулся.Она быстро шла мне навстречу через площадь, которая до сих пор серела прошлогодней травой. Сегодня на Маддалене было бледно-зеленое парчовое платье с желто-голубыми рукавами и алой вышивкой. Ее плотный шерстяной плащ светло-пурпурного цвета был оторочен белым мехом. Все на ней искрилось и переливалось многоцветными красками, как она сама, поэтому наряд был ей очень к лицу.– Мне нужно поговорить с вами, – сказала она, остановившись на краю площади.Я подошел к ней, не в силах усмирить биение сердца и судорожное дыхание. Я остановился чуть поодаль, потому что не смог бы контролировать себя, если бы приблизился к ней. Я готов был схватить ее в охапку и покрыть все лицо и шею поцелуями, осыпав ее мольбами и обещаниями.– Я знаю о ваших чувствах ко мне, синьор.– Правда?– Да. Но это разговор не для посторонних ушей. И это меня тревожит. Я хотела учиться у вас алхимии. Мой муж не заметил, как вы на меня смотрите, и согласился. Он хороший человек, и я никогда не опозорю его. – Ее многоцветные глаза смотрели совершенно серьезно, и мне показалось, что сегодня я вижу в них отблески серо-зеленого, каким бывает Арно, когда выходит из берегов и смывает мосты. – Он заслуживает моей преданности, несмотря ни на что. Я перед ним в неоплатном долгу и бесконечно благодарна ему за то, что он женился на мне, невзирая на обстоятельства, которые оттолкнули бы всякого другого мужчину.– Не всякого, – перебил я. – Меня бы это не оттолкнуло.Она покраснела, но продолжила, не обращая внимания на мои слова:– У меня не было семьи, не было приданого. Я могла предложить только себя. И все же каждый день Ринальдо дает мне почувствовать, как он рад, что женился на мне. Я благодарна ему и всегда буду благодарна. Я надеюсь родить ему много детей и принести ему гордость и счастье.Разумеется, Маддалена, как ему не радоваться? Предложив себя, ты отдала ему все. И снова тянущая боль терзала мое сердце, но я отмахнулся от нее. Ведь она разговаривает со мной!– А чего вы хотите от меня?– Я хочу, чтобы вы стали моим учителем и в дальнейшем строго соблюдали приличия. Только попробуйте еще раз отослать мою служанку! Во мне есть неутолимая жажда к знаниям. Я поздно пришла к этому и думаю, что наука как раз для меня. Я хочу быть достойной уважения, как другие флорентийские женщины из благородных семей, получившие блестящее образование. Я хочу, чтобы вы научили меня всему, что знаете сами!Она порывисто шагнула ко мне, чуть раскрыв губы, и я увидел розовый кончик ее языка. Интересно, какой у него вкус? На меня пахнуло ее нежным лимонно-сиреневым ароматом.– Не образованием определяется достоинство человека. Оно дано нам от рождения, а от нас зависит, упрочим мы его или потеряем, – ответил я.Собственно, именно это я понял за свою чертовски долгую жизнь и хотел передать этот дар Маддалене, как бы она его ни оценила.– Мне нужно доказать это самой себе. Я пожал плечами:– Я неудавшийся алхимик.– Я всем сердцем уважаю Леонардо. Это удивительный и необыкновенный человек. Он говорит, что вы лучший алхимик, которого он знает, после Фичино, конечно. Но Фичино слишком занятой и слишком важный человек, чтобы быть моим учителем.– А я совсем не важный, – мрачно улыбнулся я и уставился на зелено-белый фасад Санта Мария Новелла, чтобы хоть как-то отвлечься и не выдать неприкрытого голода в глазах.– Я не то имела в виду! – воскликнула она. – Вы очень, очень важный человек, я уверена. Когда я говорю о вас или расспрашиваю у людей…– Зачем вы расспрашиваете обо мне людей, Маддалена? Что вы хотите знать? Я могу сам вам все, что угодно, рассказать. Все, что хотите. Вам стоит только попросить.– Прошу вас, синьор, позвольте мне объяснить! – Маддалена покачала головой и отчаянно покраснела. – Фичино возглавляет Платоновскую академию. Люди говорят, что вы держитесь обособленно и открываетесь только немногим друзьям. Вы не любите появляться на людях. Именно это я называю «важным».– Я понял, что вы хотели сказать.– А знать я хочу, можете ли вы меня научить. Как друг и только друг, всегда помня о том, что я замужем и верна мужу!Нет, кричало мое тело и душа, и разум, и каждая клеточка.– Да, – вслух ответил я.Вновь переведя взгляд на нее, я поклялся, что всегда буду говорить ей только «да». Если я не могу подарить Маддалене любовь, то в моей власти было дать ей другое – уверенность в том, что я всегда исполню любое ее желание. Каким бы оно ни было.Прекрасное лицо Маддалены озарилось счастьем, и она в порыве радости коснулась рукой моей груди. А потом заметила, что делает, и торопливо отдернула руку.– Благодарю вас, синьор! Может быть, начнем завтра? Я приду после завтрака к вам домой. Мне что-нибудь принести с собой? Мой муж разрешил мне покупать все, что понадобится для моих занятий!– Приходите сама. Этого достаточно, – ответил я, и ее широкий, подвижный рот открылся в улыбке.Она повернулась и бегом умчалась через площадь, как девочка. Впрочем, восемнадцать лет – это не так уж и много, хотя к этим годам почти каждая флорентийка с приданым уже была замужем. К ней поспешила служанка, но Маддалена не замедлила бега, и тучная женщина пустилась следом, когда ее хозяйка скрылась за углом церкви. Я подумал, не пойти ли мне в церковь помолиться. Молиться не входило в мои привычки, но сейчас для этого было самое время. Помолиться о понимании, об ответе, о том, чтобы Ринальдо Ручеллаи скоропостижно умер, помолиться за возможность обнять Маддалену хотя бы на несколько секунд. Пока я раздумывал, мимо пронеслась орава детей, которые гоняли деревянное колесо. Сытые и хорошо одетые в добротную шерстяную одежду, хохочущие. Пробегая мимо, одна девочка обернулась, взмахнув белокурыми косичками, в ее глазах плясали смешинки.– Вот умора! – крикнула она, указывая куда-то, но куда, я не видел.Потом я понял, что это и не важно. Ее слова были знаком: Бог дал мне понять, что шутка в самом разгаре. И, как обычно, ее предметом был я. Какая разница, молюсь я или нет! Под поверхностью всего скрывается плотно сплетенная ткань смысла. И в этом состояла самая главная шутка.
Когда я стал другом Маддалены и начал обучать ее алхимии, я был так поражен ее красотой, что боготворил ее. Она казалась мне недосягаемой королевой или богиней, и я ожидал, что она будет понятливой, покорной ученицей, уважающей учителя и готовой ему угодить. Я тешил себя надеждой, что она будет являться каждый день в облаке собственной красоты, подобно Афродите на раковине, а потом так же послушно принимать поучения хранителя высшего знания, как лист пергамента принимает все, что пишет на нем перо. Но все это, конечно, были только иллюзии. Короткий и сладостный отрезок времени, когда она была моей ученицей, показал мне, что она такая же женщина, как все: сложная, умная, вспыльчивая, своенравная, смешливая, колкая, чуткая, норовистая, мягкая, медлительная, нетерпеливая и упрямая – смотря по настроению. Как ученица она напоминала мне норовистую кобылку. Я предлагал ей идею, и если она ей нравилась или если я с достаточной твердостью предъявлял аргументы, доказывающие ее важность, Маддалена резво шла, куда я ее направлял. И что за красоту излучал ее ум, когда она проверяла, анализировала и вставляла комментарии! Но если я не находил нужного подхода, как с ней поладить, она взбрыкивала, огорошивая меня неожиданными вопросами и язвительными замечаниями, и я плюхался в лужу, выбитый из седла. Потом она спускалась с лестницы, победоносно удалялась из моего дома, покачивая «крупом» тем только ей присущим упоительным движением, которое сводило меня с ума. Это зрелище я мог наблюдать лишь мельком, потому что мощная служанка, ходившая за ней по пятам, сразу же загораживала мне вид.Несколько лет мы встречались раз или два в неделю, если она была во Флоренции. Когда Маддалена уезжала с мужем на загородную виллу, я подолгу ее не видал, и это печальное одиночество могло растянуться на целый месяц. Я начинал урок с упражнений в латыни, поскольку она знала ее в пределах церковной службы, а большинство текстов по алхимии, включая «Герметический свод» в переводе Фичино, были написаны на латыни. Маддалена оказалась сообразительной и через год освоила латынь лучше меня. Если я путался со склонением или спряжением, она радостно смеялась, носилась по комнате, цокая каблучками, и беспощадно дразнила меня весь остальной урок. Ничего удивительного – ведь в дополнение к моим урокам муж покупал ей рукописи и книги на латыни, и это было ее тайным оружием.Та же самая история произошла, когда я начал обучать ее астрологии, то есть как только Фичино закончил объяснять ее мне. Она схватила метафорический смысл двенадцати знаков зодиака, двенадцати домов и семи планет гораздо быстрее и глубже, чем я с моей склонностью к буквальному пониманию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76