Последует вопрос: кто мой благодетель. Сведений нет. Предположений нет. Воображение работать отказывается. Ладно, может быть, мне поверят. Но возникает следующий вопрос: от чего или от кого меня потребовалось спасать, и вот тут все осложняется до невозможности. Рассказать о планах хозяина «Перевала» я не могу. И потому, что рассчитываю получить должок, и потому, что тогда придется упомянуть о Подворьях. А уж если станет известно про подписанный мне «пастухами» приговор… Рискую оказаться заманчивой наживкой на крючке покойной управы. Нет, молчать и только молчать!
Вьер, расценив мою заминку по-своему, добавила гвоздей в крышку гроба:
– Да еще ночное происшествие… Кто приходил в лазарет? Тот же убийца?
– Не думаю. Он не стал бы сбегать, если верны ваши сведения о неограниченном количестве игл.
– Поясните.
– Сбежавший решил, что попал в засаду. Потому, собственно, и сбежал. А «белошвейка» легко уложила бы всех присутствующих в комнате.
Женщина согласилась:
– Разумный довод. Но главного он не объясняет. Причину. А мне думается, причина та же, что и в первом случае.
– Та же?
– Да. И эта причина – вы, юноша. Кто-то желает вашей смерти, а поскольку сие желание весьма серьезно, вы должны хотя бы догадываться, кто.
– Моей смерти? Но разве ночной гость обязательно был убийцей? Вам же не известно, кто приходил в лазарет. Или… – осекся я, поймав спокойный и уверенный взгляд вьера.
– Или, юноша. Или. Сегодня поутру было найдено тело, при жизни принадлежавшее довольно успешному наемному убийце. Горло было перерезано, язык вытащен наружу и кинжалом приколот к груди. Очень выразительный способ убийства, не правда ли?
Я содрогнулся еще до того, как женщина закончила свой рассказ:
– Так казнят не выполнившего особый заказ. Мол, клялся, и не сдержал слово.
– Особый? В чем же его особенность?
– Заказ, исключающий ошибку. Любую. А поспешное бегство с места несостоявшегося преступления хуже ошибки.
– Но почему вы уверены, что…
Вьер снова взяла в руки спицы и скучным голосом добавила:
– В складках одежды и на коже убитого были найдены частички пыли, полностью совпадающие с той, в которую превратилась штукатурка на месте пролома. Этот человек был в лазарете. Был в вашей комнате. Приходил увидеться с вами и… Убить?
Уж точно, не веселые истории рассказывать. По спине начинают стайками ползать мурашки, и я едва не решаюсь признаться во всех своих прегрешениях, но случай решает иначе: раздается стук в дверь и вежливое, с некоторой долей робости:
– Разрешите войти?
– А, вот и мой милейший подчиненный! – Удовлетворенно кивнула женщина. – Входите, юноша, конечно же, входите!
Еще звуча из-за двери, голос показался мне знакомым, а уж когда его обладатель, светловолосый и кареглазый молодой мужчина с мрачным выражением лица вошел в комнату, я понял, почему вьер разговаривала со мной по-домашнему, а не в традициях покойной управы, красочно явленных мне надзорными. Потому что к старой женщине подошел и, почтительно поклонившись, передал сложенные пополам листы бумаги не кто иной, как мой жилец. Первый и, пожалуй, самый спокойный. Кайрен, старший тоймен Плеча дознания.

Нить одиннадцатая.

Крылья беспечности
Хлопнули над головой.
Взлет? Падение?


Снисхождение было проявлено лишь к состоянию моего тела, выразившись в неспешном шаге. Душевное же равновесие и прочие штуки, не менее важные для существования, но почему-то никогда не принимаемые в расчет, не заслужили жалости: едва лазарет скрылся из вида за поворотом улицы, я, не успевший отдышаться после одного допроса, нарвался на другой.
– Ты всегда так весело проводишь праздники?
Ехидства в голосе Кайрена было хоть отбавляй, и мне невольно захотелось поддержать заданный тон:
– Конечно! Ты еще не видел, как я встречаю Летник!
Впрочем, попытка пошутить успехом не увенчалась: тоймен только бросил в мою сторону быстрый взгляд, равно обиженный и укоризненный.
– И вообще, ты мне должен.
– Правда? Когда же я успел задолжать? И главное, чем хочешь принять оплату?
Кайрен дернул головой, словно стараясь избавиться от колючих объятий шарфа:
– Я серьезно.
– Я тоже. Случилось что? Расскажи уж, сделай милость!
Ритм ходьбы стал еще медленнее, видимо, чтобы соответствовать торжественности момента.
– Той ночью, когда ты… когда тебя с дыркой в груди приволокли в лазарет, у меня была жуткая почесуха.
– Что-что?
– Почесуха! – Кайрен негодующе фыркнул. – Знаешь, кожа вспухает такими мелкими красными бугорками и начинает прямо-таки гореть. Иногда и в кровь раздираешь, чтобы от зуда избавиться.
Вообще-то, зуды бывают разные. Точнее, разными бывают причины их возникновения. Но раз уж жалобы на здоровье излагаются мне, а не управскому лекарю или городскому мастеру, дорого берущему за свои услуги (зато сохраняющему в тайне имя посетителя и название болезни), можно биться об заклад: я – главный виновник. По мнению болящего.
– Ну?
– Подковы гну! – Огрызнулся Кайрен. – Ты пробовал что-нибудь делать, когда чешется то рука, то нога, то… Все тело, в общем. Пробовал?
Представляю себе картинку. Забавная. Но смеяться буду позже.
– Признаться, нет.
– И я бы не хотел пробовать. Никогда. Но из-за чьей-то подлянки… Ладно, слушай дальше: зуд не унимался, и меня отпустили до утра – переждать либо подлечиться. Как думаешь, куда я отправился?
– Ума не приложу.
– То-то и оно, не прикладываешь! – обрадованно согласился Кайрен. – Я пошел домой в надежде смыть с себя почесуху, завалиться в теплую постельку и соснуть, раз уж вьера посетил приступ великодушия. Но все мои надежды разбились вдребезги. И знаешь, обо что?
Отрицательно мотаю головой. Молча. Рот боюсь открывать: вдруг ляпну какую-нибудь ерунду, и она ухудшит и без того не слишком любезное настроение моего спутника? Нельзя так рисковать. Пока мы шагаем по улицам вместе, имеется крохотный шанс, что очередной нанятый Подворьями душегубец не рискнет выполнять заказ посреди бела дня, да в присутствии тоймена из покойной управы. Если учесть недавно убиенный патруль, любое новое посягательство на жизнь верных защитников закона и порядка способно возродить жестокую традицию «песьих часов» «Песьи часы» – название части суток с полуночного до рассветного колокола. В правление Салана Благодушного, попустительствовавшего разбойному люду, воров и убийц расплодилось столь много, что когда их число сравнялось с имперской гвардией, решением Совета Внутреннего Круга были введены жестокие меры по сокращению поголовья преступников. В частности, любой человек, оказавшийся на улицах города после того, как пробьет полуночный колокол, задерживался патрулем (надо сказать, усиленным, то бишь, состоящим из солдат, не знающих, что такое «мирное время») и при отсутствии бляхи с разрешением, полученным в покойной управе, подвергался немедленной казни. Независимо от возраста, пола и прочего. А труп оставляли на улице – на поживу бродячим псам. (фу!!! Куда смотрит санэпидемстанция!!! Они что – психи – чумы не боялись? Исправь обязательно!!!)

.
– Об ограду мэнора!
– Прости, я не совсем понял… Причем здесь ограда?
– При том! Я дошел до ворот, но зайти внутрь не смог.
– Почему? Было закрыто?
– Нет.
– Тогда…
Кайрен в два шага оказался впереди, остановился, вынудив меня сделать то же самое, и, четко и медленно проговаривая каждое слово, сказал:
– Калитка была открыта. Не распахнута, но и не на замке. За ней был хорошо виден сад: аллея, деревья и все такое. Даже дом через голые ветки вроде проглядывал. Но все это существовало только для моих глаз, а умом я почему-то был уверен, что передо мной глухая и совершенно неприступная стена.
Я виновато отвел взгляд. Валлор же предупреждал, что контур Келлоса замкнут на меня… Стыдно. Ну ничего, дело поправимое.
– Считай, тебе померещилось.
– Померещилось?! – Блондин с трудом удержался от того, чтобы встряхнуть меня за грудки. – Да я чуть умом не повредился! Видеть, что путь свободен и знать, что он закрыт… Это же самое настоящее безумие!
– В какой-то мере может быть, но…
– Признайся, это из-за тебя, да?
– Ты ж дознаватель, тебе виднее.
– Тогда живо объясняй, что к чему!
– А надо ли?
– Надо!
Всегда завидовал чужой уверенности. Особенно такой горячей и страстной.
– В целях безопасности: моей, мэнора и прочих его обитателей Заклинательницей создан магический контур, вход и выход из которого можно перекрывать… если возникнет надобность.
Кайрен нахмурился.
– Вход и выход? Разве это не одно и то же?
– Не всегда. Контур может действовать по принципу: «Всех пускать, никого не выпускать» или наоборот. А может и вовсе превратиться в стену. Собственно, так и произошло.
– Но почему? Ведь раньше…
– Раньше тело управителя мэнора не расставалось с сознанием.
Добавлять что-либо еще не потребовалось: дознаватель понял мою мысль.
– Значит, входом и выходом управляешь ты?
– Так получилось.
– И если с тобой случится беда…
Уточняю:
– То бишь, смерть?
Блондин слегка смущается:
– Не хотелось бы предполагать.
– Да ничего страшного, предполагай! Кстати, если я умру, контур мгновенно откроется. Поэтому можешь не переживать лишний раз.
– Не переживать? – Он всплеснул руками. – Тебе легко говорить! Сначала я услышал знакомое имя, затесавшееся между слов: «вроде еще дышит, но уверенности нет»…
– Это было до лазарета? – Поинтересовался я, но мой вопрос остался незамеченным:
– А потом, представляешь, какие чувства меня посетили, когда увидел тебя полудохлого, да еще в крови?
– Представляю. Низкие, грязные и мелочные.
Карие глаза сверкнули, но не оскорбленно, а скорее азартно.
– Да неужели?
– Именно такие. И я даже могу назвать причину их появления.
– Весь внимание.
– Во-первых, увидев меня полудохлым, ты сразу подумал, что придется искать новое жилье, а это не ко времени, да и трудновато делать в канун Зимника. Во-вторых, моя безвременная кончина лишала тебя возможности безвозмездно пользоваться кое-какими удобствами соседства с плетельщиком. К примеру, помощи в очередном расследовании… Ну как, угадал?
Он усмехнулся.
– Угадал. Только… Почему я не мог просто беспокоиться?
– Потому. Если бы ты беспокоился о моем благополучии не из корыстных побуждений, это наводило бы на нехорошие мысли о твоих нравственных устоях. Друзьями мы называться не можем, поэтому…
– Да ну тебя! – Кайрен сплюнул на мостовую. – Все благие порывы губишь на корню.
– Всего лишь излагаю правду жизни.
Он помолчал, размеренно выдыхая в морозный воздух туманные облачка.
– Ты, конечно, волен думать все, что пожелаешь, только… Я хоть и служу в управе, где покойники встречаются каждый день, да во всех видах, но привыкнуть не могу. Нет, желудок у меня крепкий, опорожняться при всяком удобном случае не спешит! Я не об этом. Когда смотришь на мертвое тело… И добро бы, человек умер в сражении, с честью, защищая родной дом, так нет: стукнули по затылку и провели лезвием по горлу ради горсти жалких медяков. Ни смысла, ни пользы. Одна тоска. Если у убитого имеется семья, она прежде всего попытается получить с управы мзду за «неоказание защиты». Припрется нахальная баба и будет орать на все кабинеты: «Мы подати на ваше содержание исправно платим, сим к симу, а вы даже задницу не приподымете, когда нам беда грозит!» И ведь не возразишь: действительно, платят подати. А мы должны оберегать порядок и спокойствие горожан. Только за каждым не усмотришь. И как объяснить вдове и сиротам, что папаня их по собственной дурости монетами звенел там, где кошелек нужно подальше прятать? Вот и дозвенелся, докуражился… Воришка тоже дурак из дураков. Ну подошел бы, тихонько обобрал, но зачем душегубствовать? А-а-а!
Кайрен махнул рукой, словно не допускал, что его собеседник усвоит хоть малую толику смысла проникновенных речей. Ну и зря. Я хоть и не признанный мудрец, но чувства тоймена, не видящего смысла в смерти, понять способен.
В самом деле, зачем люди убивают друг друга? Кража, конечно, вещь также малодостойная, но ее грех ложится только на воровскую душу, а убийство затрагивает всех: и убиенного, и его друзей и близких, и убийцы, и, как убедительно доказал блондин, служек покойной управы. Проще всех из перечисленных персон, разумеется, первой: умер и умер, взятки гладки. Близкие начинают скорбеть и жаловаться, друзья – строить планы отмщения, и вся эта толпа становится головной болью для покойной управы. Но печальнее другое. В душах тех, кого коснулось несчастье, просыпаются зерна Хаоса. И остается только молить богов помочь справиться с невесть откуда взявшимися недостойными желаниями и неутолимыми страстями… Наверное, именно поэтому убийц всегда называли и буду называть «душегубами»: жизни лишается всего лишь одно тело, а равновесия – множество душ.
Но пока я предавался размышлениям, Кайрен успел угомонить свои чувства и бесцеремонно вопросил:
– А из-за чего тебя пытались убить?
– М-м-м?
– Целых два раза: на случайность уже не потянет. Может, расскажешь?
– Два раза?
Блондин настороженно сузил глаза.
– Только не делай вид, что от потрясений повредился умом. Не поверю.
– Почему?
– Потому что иначе вьер с тобой долгие беседы не водила бы.
Ах, вот в чем дело!
– Кстати, о вьере. Много ты ей рассказал обо мне?
Кайрен негодующе надулся:
– Почему ты решил, что я вообще рассказывал? Делать мне больше было нечего!
– Я хоть и недолго знаком с этой милой бабулей, но успел уяснить одно: если она желает что-то узнать, она узнает. И хочешь, не хочешь, а признаешься. Особенно, если есть, в чем признаваться.
Карий взгляд скакнул в сторону – на стену дома, у которого мы остановились.
– Ну так, много? Надеюсь, не все подробности?
Виноватая улыбка.
– Э…
Значит, все. Впрочем, не беда: вьер – женщина умная, и во вред кому-либо ценные знания использовать не будет. Вот для выгоды – милое дело! Но пока с меня толку в старых мудрых глазах немного, и можно с чистой совестью передохнуть.
– Ладно, аглис с тобой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50