Средний барак был отгорожен от двух крайних узкими дворами-проходами, футов десять в ширину.
– Угу, – усмехнулся Хэнсон, наблюдая за Пруитом. – Средний для норовистых.
– Для большевиков, – ухмыльнулся Текви.
– Для бесперспективных, – с улыбкой уточнил Пруит.
– Вот именно, – подтвердил Хэнсон. – Над дворами по два прожектора, если кто выйдет, сразу видно. Как в клетке, понял? Всю ночь горят.
– Сбежать трудновато, – непринужденно заметил Пруит.
– Да уж не легко. – Хэнсон ухмыльнулся.
– А сколько пулеметов? – поддерживая разговор, поинтересовался Пруит.
– По одному на каждой крыше. Надо будет, поставим еще. Их тут много.
– Толково, – одобрил Пруит.
Текви хмыкнул:
– Еще бы не толково.
– Заткнись, Тыква, башка твоя дурацкая. – Хэнсон дружелюбно осклабился. Потом легонько тронул Пруита палкой за плечо: – Остановись на минутку.
Пруит остановился. Он не ударил в грязь лицом, он это чувствовал, и вообще, не такие уж они плохие ребята; знакомое, приятное ощущение грубоватой уверенности возвращалось к нему, и он даже начал надеяться, что сумеет пройти все до конца без позора.
Они стояли перед доской объявлений.
В центре на почетном месте в окружении распечатанных на ротаторе циркуляров и подробных инструкций по проведению инспекционных проверок висела вырезка из газеты. Знаменитая рубрика Роберта Рипли «Хотите верьте, хотите нет». От времени листок обветшал и пожелтел. Чтобы бумага не рассыпалась, ее наклеили на картон. Заметка была заключена в черную картонную рамку и сразу же бросалась в глаза.
Хэнсон и Текви глядели на него с высоты своего роста и гордо ухмылялись, как старые негры-экскурсоводы, ведущие туристов по священной земле Маунт-Вернона с таким видом, будто эта земля – их личная собственность. Пруит подошел ближе.
Большую часть листка занимал рисованный поясной портрет в знакомой манере Рипли: Джон Дилинджер улыбался из-под темных усов, которые он отрастил незадолго до смерти. Пруит вспомнил, что когда-то видел в газете такую фотографию. Под портретом была подпись, в размашисто выведенных печатных буквах снова узнавался почерк Рипли. Стиль был тоже знакомый, так писал только Габриэль Хит.
СВОЙ ПЕРВЫЙ СРОК ЗАКЛЮЧЕНИЯ БЫВШИЙ ВРАГ ОБЩЕСТВА № 1 ДЖОН ДИЛИНДЖЕР ОТБЫВАЛ В ТЮРЬМЕ СКОФИЛДСКОГО ГАРНИЗОНА НА ТЕРРИТОРИИ ГАВАЙСКИХ ОСТРОВОВ, ГДЕ СКОФИЛДСКАЯ ВОЕННАЯ ПОЛИЦИЯ, ПО СЛУХАМ, ПОДДЕРЖИВАЕТ САМЫЙ СУРОВЫЙ РЕЖИМ, НЕ СРАВНИМЫЙ С РЕЖИМОМ НИ ОДНОЙ ДРУГОЙ ГАРНИЗОННОЙ ТЮРЬМЫ В АРМИИ США. В ЭТОЙ ТЮРЬМЕ С НИМ ОБОШЛИСЬ НАСТОЛЬКО СУРОВО, ЧТО, ВЫЙДЯ НА СВОБОДУ, ДЖОН ДИЛИНДЖЕР ПОКЛЯЛСЯ ОТОМСТИТЬ СОЕДИНЕННЫМ ШТАТАМ АМЕРИКИ, ДАЖЕ ЕСЛИ ЗАПЛАТИТ ЗА ЭТО ЖИЗНЬЮ.
Ниже мелким аккуратным почерком было приписано карандашом от руки:
И заплатил.
Пруит еще раз взглянул на приписанное карандашом «И заплатил», потом обвел глазами черную картонную рамку. Неистовый гнев взметнулся в нем, как втянутый дымоходом огонь, как жаркий язык пламени, которым выжигают в трубе золу, чтобы тяга стала лучше. Безрассудная ярость, казалось, ограждала его надежной стеной. Но сознание сработало и подсказало, что это ощущение обманчиво.
Оба верзилы по-прежнему ухмылялись и ждали. Он понял, что должен обмануть их ожидания.
– Шикарная штука, – сказал он. – Чего вы вдруг решили ее мне показать?
– Новеньким ее всегда показывают, – раззявился в ухмылке Хэнсон. – Приказ майора Томпсона.
– Ты бы видел, как по-разному все реагируют, – хохотнул Текви.
– Поучительное бывает зрелище, – ухмылялся Хэнсон. – Некоторые аж звереют. Орут, матерятся, только что пеной не исходят.
– Зато у других сразу полные штаны, – довольно добавил Текви.
– Этот ваш майор Томпсон, как я погляжу, тот еще тип, – сказал Пруит. – Надо же додуматься, такое здесь вывесить. Откуда он это раскопал?
– Это вовсе не он повесил, – оскорбление возразил Текви. – Я здесь дольше, чем он, а когда я приехал, уже висело.
– А я здесь даже дольше, чем ты, – сказал Хэнсон. – Это еще до меня повесили.
– Ну хорошо, – сказал Пруит. – Показали, и ладно. Куда теперь?
– Сейчас пойдешь на беседу к майору, – ухмыльнулся Хэнсон. – Потом отвезем на работу.
Пруит внимательно посмотрел на него. В странной ухмылке Хэнсона не было злобы, скорее добродушная смешинка, с какой улыбаются, глядя на ребенка, который забавно коверкает трудное слово. А еще эта ухмылка была какая-то неподвижная.
– Тогда пошли, – сказал он. – Чего мы ждем?
– Майор Томпсон очень гордится этой штукой, – сообщил Текви. – Будто он это сам написал. Он говорит, по тому, как кто на это реагирует, сразу определишь, какой из парня выйдет заключенный.
– Ладно, тронулись, – дружелюбно ухмыльнулся Хэнсон. – Отсюда, браток, пойдешь строевым, – добавил он.
Они свернули за угол в длинный, ярко освещенный коридор, ведущий к двери, через которую они вошли в здание тюрьмы, и Хэнсон, приноравливаясь к их шагу, с привычным солдатскому уху быстрым шаркающим звуком, легко, как боксер на ринге, сменил ногу. Дружные шаги гулко сотрясали вытянувшийся перед ними коридор.
– Заключенный, левое плечо вперед – арш! – скомандовал Хэнсон, когда они подошли к первой двери справа, и охранники подождали, пока Пруит выполнит поворот, потом в один прием повернулись сами и двинулись за ним, выдерживая дистанцию один шаг в затылок и полшага в сторону.
– Заключенный, на месте – стой! – гаркнул Хэнсон слева от Пруита. Они выполнили эту команду втроем удивительно красиво, с профессиональной четкостью. Пруит стоял в двух шагах от прямоугольного дубового стола майора Томпсона и точно в центре между двумя молодцеватыми статуями верзил охранников.
Майор Томпсон одобрительно оглядел всех троих. Потом взял со стола какие-то бумаги и уставился в них сквозь очки в тонкой золотой оправе.
Майор Томпсон был маленького роста, с выпяченной колесом грудью, которую офицерская рубашка и летний френч обтягивали как перчатка. На пристегнутой к френчу стальной планке поблескивали две орденские колодки: трехцветная ленточка «За победу в Мировой войне» и красная «Почетного легиона». Глаза за стеклами золотых очков близоруко щурились. Румяное лицо и короткий ежик седых волос выдавали в нем старого служаку регулярной армии. Судя по всему, его офицерская карьера началась еще в 1918 году.
– Я вижу, ты из Кентукки, – сказал майор Томпсон. – У нас тут много ребят из Кентукки и Западной Виргинии. Я бы даже сказал, эти штаты – наш основной поставщик. Большинство этих парней шахтеры. Ты, мне кажется, для шахтера не вышел ростом.
– Я не шахтер. Я никогда не был ша…
Тупой конец палки резко ударил Пруита в поясницу над левой почкой, и на миг он испугался, что его вырвет.
– …сэр, – быстро добавил он.
Майор Томпсон кивнул, глядя на него сквозь золотые очки.
– Это уже гораздо лучше, – сказал он. – Наша цель здесь – перевоспитывать солдат, прививать им как трудовые навыки, так и правильный солдатский образ мышления, а также укреплять в них желание служить или, если это желание не было им до сих пор знакомо, воспитывать его. Ты ведь не хочешь начинать с ошибок?
Пруит не ответил. У него болела спина, к тому же он решил, что вопрос чисто риторический. Палка снова врезалась ему в поясницу, в то же самое место, и боль, остро отдавшись между ног, убедила его, что он заблуждался.
– Не хочешь? – повторил майор Томпсон.
– Никак нет, сэр, – торопливо ответил Пруит. Он начинал схватывать.
– Мы считаем, – продолжал майор Томпсон, – что, если бы все вы не утратили трудовые навыки, или правильный образ мышления, или желание служить, вы бы здесь не оказались. Чисто юридические основания, повлекшие лишение свободы, мы в расчет не принимаем. И потому все наши усилия направлены на то, чтобы добиться главной цели и перевоспитать вас с минимальной потерей времени и максимальной отдачей. Это отвечает как интересам самих заключенных, так и интересам правительства. Это наш общий долг перед американскими налогоплательщиками, которые содержат нашу армию. Не так ли?
– Так точно, сэр, – быстро сказал Пруит, и в награду ему был легкий шорох за спиной: палка отодвинулась влево и замерла. Хэнсон, подумал он, старый приятель, рядовой первого класса Хэнсон.
– Надеюсь, ты будешь у нас примерным заключенным, – сказал майор и сделал паузу.
– Я постараюсь, сэр, – поспешно заполнил паузу Пруит.
– Наши методы могут показаться необоснованно строгими. Но самый быстрый, самый результативный и самый дешевый способ обучения заключается в том, чтобы, когда человек ведет себя неправильно, делать ему больно. Точно так же дрессируют всех других животных. И тогда человек привыкает вести себя правильно. Этим же способом натаскивают, к примеру, охотничьих собак. Наша страна в настоящее время создает добровольческую армию из гражданского населения, которое откликается на это довольно неохотно. Армия создается для того, чтобы Америка могла защитить себя в величайшей войне за всю историю человечества. И достичь этого можно только одним способом – заставить солдат хотеть служить. Чтобы стать хорошим солдатом, желание служить должно быть у человека больше, чем желание не служить.
Мы не можем ограничиваться только проповедями капелланов о патриотизме и пропагандистскими фильмами. Будь в нашем мире меньше черствого эгоизма и больше сознательной готовности к самопожертвованию, эти проповеди и фильмы, возможно, и действовали бы. Но они не действуют. А наш метод действует. Мы здесь не будем читать тебе проповеди о патриотизме, мы проследим за тем, чтобы твое нежелание служить наказывалось настолько сурово, что ты предпочтешь служить. Мы должны быть уверены, что, когда человек выйдет из нашей тюрьмы, он будет готов сделать что угодно, даже умереть, только бы не попасть к нам снова. Ты следишь за моей мыслью?
– Так точно, сэр, – немедленно сказал Пруит. Тошнота постепенно отступала.
– Встречаются люди, – продолжал майор Томпсон, – из которых в силу их психологической неприспособленности и плохого домашнего воспитания никогда не получатся хорошие солдаты. Если такие попадают к нам, мы прежде всего должны убедиться, насколько это серьезно. И если мы видим, что для них солдатская служба гораздо мучительнее, чем пребывание в нашей тюрьме, значит, они бесперспективны, и мы стараемся избавиться от них прежде, чем они начнут разлагать остальных. Они подлежат принудительному увольнению из армии как негодные к военной службе. Отдельные солдаты нас не интересуют, наша забота – армия в целом. Но мы должны быть абсолютно уверены, что они действительно не хотят служить, а не просто валяют дурака. Ты меня понимаешь?
– Так точно, сэр, – сейчас же отозвался Пруит.
– Для практического применения нашего метода у нас имеется идеально отлаженная система. Лучшей пока никто не придумал. И с ее помощью мы быстро выясним, действительно ли ты не хочешь служить или валяешь дурака. – Он повернулся к соседнему столу: – Сержант Джадсон, я прав?
– Так точно, сэр! – рявкнул человек за соседним столом.
Пруит повернул голову, и недремлющая палка тотчас ткнула его в поясницу, опять в то же место, ставшее теперь очень чувствительным. Тошнота подступила к самому горлу. Он резко повернул голову обратно, но все-таки успел разглядеть огромную башку и грудь бочонком в толстых кольцах жира, скрывающих под собой еще более толстые кольца мышц: штаб-сержант Джадсон чем-то напоминал Свинятину-Поросятину из мультфильмов Диснея. Глаза у штаб-сержанта Джадсона были совершенно мертвые, Пруит никогда еще ни у кого таких не видел. Они были как две черные икринки, прилипшие к краям большой белой тарелки.
– У нас есть ряд правил, – сказал майор Томпсон. – Все они преследуют одну цель: проверить, насколько велико у того или иного человека нежелание служить. Так, например, – продолжал он, – в присутствии начальства заключенным разрешается двигаться только по команде. И в этом кабинете особенно, – добавил он.
– Так точно, сэр, – поспешно сказал Пруит. – Извините, сэр. – Тошнота накатила на него с новой силой, ему хотелось размять, растереть поясницу, ставшую настолько чувствительной, что казалось, у нее теперь собственный автономный разум, заранее угадывающий каждое приближение палки.
Когда майор никак не отозвался на его извинение и стал перечислять тюремные правила дальше, в пояснице у Пруита что-то тревожно сжалось и задрожало, больное место пришло в панику, потому что он снова сделал ошибку, заговорив, когда его не просили. Но недремлющая палка была неподвижна. Пруит замер в томительном ожидании удара, пытаясь в то же время слушать правила, которые перечислял майор Томпсон.
– Заключенным не разрешаются свидания с посетителями, и им запрещено курить сигареты, – говорил майор. – Каждому заключенному ежедневно выдается один пакет табачной смеси «Дюк», и в том случае, если у заключенного обнаружат любые другие табачные изделия, будь то сигареты или трубочный табак, заключенный немедленно получает минус.
Кажется, Пруит наконец-то начал понимать, что такое «минус». Похоже, это было очень растяжимое понятие, вбирающее в себя бесконечное множество разнообразных прегрешений.
– Мы проверяем состояние бараков ежедневно, а не только по воскресеньям. За любое отклонение от установленного порядка содержания личных вещей заключенный немедленно получает минус. Повторные нарушения любого из наших правил влекут за собой одиночное заключение в карцере.
В течение всего пребывания в тюрьме все приговоренные к лишению свободы именуются «заключенными», – продолжал майор. – Лица, отбывающие здесь срок, утратили право на свои прежние воинские звания, и почетное обращение «рядовой» к ним не применяется.
Штаб-сержант Джадсон исполняет обязанности заместителя начальника тюрьмы. В мое отсутствие его решения имеют силу приказа. Это понятно?
– Так точно, сэр, – быстро сказал Пруит.
– Тогда, кажется, все. Заключенный, вопросы есть?
– Никак нет, сэр.
– Тогда все. Рядовой Хэнсон отвезет тебя на работу.
– Так точно, сэр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134