– Он вдруг замер и положил руки на перила. – Смотрите, «Ройял Гавайен»! Там у них замечательный коктейль-холл, я второго такого не видел, – грустно сказал он. – Вернули бы мне по десять центов с каждого доллара, который я там просадил. Миллионером я бы, конечно, не стал, но на покер хватило бы надолго.
Карен повернула голову и увидела среди прибрежной зелени знакомое розовое пятно. Именно его в первую очередь показывали ей все на палубе, когда их пароход приближался к Гонолулу. Это было два с половиной года назад. А рядом с «Ройялом» тускло белел отель «Моана». Но его, насколько она помнила, ей тогда не стремился показать никто.
Когда она повернулась, молодой подполковник уже ушел. Она была одна, только чуть поодаль у перил стояла невысокая хрупкая девушка в черном.
Карен Хомс – с любовью в ее жизни было покончено – почувствовала некоторое облегчение. И ей стало еще приятнее оттого, что молодой подполковник был с ней так галантен. По-прежнему глядя вперед, она следила, как из-за носа парохода медленно выступает мыс Дайамонд.
Если цветы понесет к берегу, ты сюда еще вернешься. А если гирлянда поплывет в открытое море – не вернешься никогда. Она бросит в воду все семь гирлянд – лучше так, чем хранить их и смотреть, как они уныло вянут и засыхают. Но потом она передумала. Она оставит себе ту бумажную, от полка, из черно-красных цветов. На память. Наверно, такая гирлянда лежит в солдатском сундучке каждого краткосрочника, который когда-либо служил в их полку и вернулся в Штаты. За последние десять месяцев солдатская душа открылась ей по-новому, она нашла в ней много родного и понятного.
– Как красиво, – сказала стоявшая поодаль девушка в черном.
– Да. – Карен улыбнулась. – Очень красиво.
Держась за перила, девушка вежливо подошла ближе. На ней не было ни одной гирлянды.
– Не хочется отсюда уезжать, – тихо сказала она.
– Да, – снова улыбнулась Карен, смиряясь с тем, что ее одиночество нарушено. На эту девушку она обратила внимание еще раньше. Может быть, кинозвезда, подумала она сейчас, глядя, с какой элегантной непринужденностью та держится: может быть, отдыхала на Гавайях и из-за войны не сумела уехать вовремя. Одета необыкновенно просто, с аскетической строгостью, но это скромное черное платье явно стоит немалых денег. И удивительно похожа на Хеди Ламар.
– Никогда не подумаешь, что там война, – сказала девушка.
– Да, отсюда все выглядит так мирно, спокойно. – Карен украдкой скользнула глазами по ее драгоценностям: всего одно кольцо с жемчугом и жемчужное ожерелье ненавязчиво подчеркивали совершенную в своей простоте изысканность туалета. Жемчуг, судя по всему, натуральный, не выращенный. Такая безупречная простота достигается не просто. Когда-то Карен тоже занималась собой, но это было давно. Что бы так выглядеть, нужно либо иметь пару горничных, либо самой тратить массу времени и сил. И, глядя на это совершенство, она чувствовала себя чуть ли не замарашкой. Когда у женщины ребенок, она не может конкурировать с такими девушками.
– Отсюда даже видно, где я работала.
– Да? Где?
– Я могу вам показать, но, если вы этот дом не знаете, вы не разглядите.
– А где вы работали? – Карен располагающе улыбнулась.
– В компании «Америкэн Факторс». Личным секретарем президента компании. – Девушка повернулась к Карен, и улыбка мягко осветила ее нежное детское лицо, очень бледное, почти не тронутое солнцем, в рамке черных как смоль волос, разделенных на прямой пробор и падающих на плечи.
Лицо как у мадонны, восхищенно подумала Карен. Будто сошла с картины.
– Терять такое место, по-моему, обидно, – сказала она. – Это же прекрасная работа.
– Я… – Девушка запнулась, и на лицо мадонны набежала тень. – Да, работа прекрасная, – просто сказала она. – Но я не могла остаться.
– Извините. Это у меня случайно вырвалось, я совсем не хотела быть назойливой.
– Нет-нет, дело не в этом. – Девушка улыбнулась ей. – Понимаете, у меня седьмого декабря погиб жених.
– Ради бога, простите. – Карен была поражена.
Девушка снова ей улыбнулась:
– Потому я и уезжаю. Мы собирались через месяц пожениться. – Она повернулась и снова стала смотреть на удаляющийся берег, лицо ее было печально и задумчиво. – Я очень люблю Гавайи, но оставаться здесь я не могла, вы понимаете.
– Да, конечно. – Карен не знала, что сказать. Иногда поговоришь, и становится легче. Особенно если делишься горем с женщиной. Лучше всего дать ей выговориться.
– Его сюда перевели год назад. Я приехала позже и устроилась на работу – мне хотелось быть поближе к нему. Мы с ним откладывали почти все деньги. Хотели купить над Каймуки небольшой дом. Думали, сначала купим дом, а потом поженимся. Он рассчитывал прослужить здесь еще один срок или даже больше. Вы, конечно, понимаете, почему я не могла остаться.
– Боже мой, бедная девочка, – беспомощно пробормотала Карен.
– Вы меня извините. – Девушка бодро улыбнулась. – Получается, что я вам плачусь.
– Если вам хочется, вы говорите, – сказала Карен. Это им, молодым людям вроде этой пары, это их не воспетому в песнях, никем не прославленному, скромному героизму и присутствию духа обязана Америка своим величием, благодаря им с самого начала предрешена победа в этой войне. Потрясенная мужеством этой девушки, Карен чувствовала себя рядом с ней никчемной, пустой бездельницей. – Рассказывайте, не стесняйтесь, – повторила она.
Девушка благодарно улыбнулась и снова перевела взгляд на берег. Они уже прошли мыс Дайамонд, и вдали начали проступать размытые очертания мыса Коко.
– Он был летчиком. Летал на бомбардировщике. У них была база в Хикеме. Он разворачивался на площадке, хотел вырулить к укрытию. Его самолет накрыло прямым попаданием. Об этом было в газетах, вы, может быть, читали.
– Нет, – виновато покачала головой Карен. – Не читала.
– Его посмертно наградили «Серебряной звездой». – Девушка по-прежнему смотрела на берег. – Орден переслали его матери. Я потом получила от нее письмо: она хочет, чтобы я взяла его себе.
– Очень благородно с ее стороны, – сказала Карен.
– Они вообще прекрасные люди. – Улыбка ее задрожала. – Он ведь из очень хорошей семьи. Старая виргинская аристократия, Пруиты. Они жили в Виргинии еще до революции. Прадед у него был генерал, в Гражданскую войну сражался вместе с генералом Ли. Поэтому его так и назвали: Роберт Эдвард Ли Пруит.
– Как? – Карен не поверила своим ушам.
– Роберт Эдвард Ли Пруит. – В голосе девушки зазвенели слезы. – Такое нелепое старомодное имя.
– Почему же? Очень хорошее имя.
– Боб… – всхлипнула девушка, не отрывая взгляда от берега. – Ах, Боб, милый…
– Не надо, успокойтесь, – сказала Карен. Только что переполнявшая ее скорбь сменилась безумным желанием рассмеяться во весь голос. Она обняла девушку за плечи: – Будьте умницей.
– Уже все. – Девушка судорожно вздохнула. – Уже прошло, честное слово. – Она прижала к глазам платой.
– Хотите, я вас провожу до каюты? – предложила Карен.
– Нет-нет. Спасибо. Все уже в порядке. Мне перед вами ужасно неловко. И я вам очень благодарна. Пожалуйста, извините меня.
Девушка ушла. Безукоризненные манеры, изысканная, непринужденная элегантность, изысканно простой и дорогой черный туалет, вполне натуральный на вид жемчуг – все как из журнала «Вог».
Так, значит, это и есть Лорен из «Нью-Конгресса», подумала Карен, глядя ей вслед. И еще подумала, что впервые в жизни познакомилась с настоящей проституткой, вернее, с женщиной, про которую точно знает, что это ее профессия.
– Кто эта ваша приятельница? – спросил сбоку молодой подполковник ВВС. Он только что вновь появился на палубе. – Потрясающе красивая женщина.
– Она чудо, правда? – Карен все еще боролась с желанием громко расхохотаться. – Не знаю, как ее зовут, но, думаю, могла бы вас представить.
– Нет, спасибо, не надо, – отказался подполковник, провожая глазами Лорен. – Она такая красивая, что я просто теряюсь. А кто она? Кинозвезда?
– Нет, но, кажется, имеет отношение к театру. Честно говоря, я думаю, из вашего знакомства все равно бы ничего не вышло. У нее седьмого декабря погиб жених. Он был летчик. В Хикеме.
– Вот оно что, – скорбно понизив голос, отозвался подполковник. – Бедняжка.
– Она очень страдает.
– Я ведь седьмого тоже был в Хикеме, – тем же похоронным тоном сказал подполковник. – Как его звали? Может быть, я его знал.
– Пруит. Роберт Эдвард Ли Пруит. Из старой виргинской аристократии, как она говорит.
– Нет. – Молодой подполковник задумался и грустно покачал головой. – По-моему, я такого не знал. В Хикеме ведь было очень много летчиков, – словно извиняясь, пояснил он. – И погибло их тоже много.
– Его наградили «Серебряной звездой», – добавила Карен. Затаившаяся в душе странная горькая досада была так сильна, что устоять перед искушением было невозможно.
– Тогда я должен его знать, – скорбно сказал подполковник. – Хотя – только это между нами – в Хикеме раздали такую прорву «Серебряных звезд», и живым, и посмертно, что, к сожалению, это мне тоже мало о чем говорит.
– Да, наверно, вы правы.
– Я и сам получил «Серебряную звезду», – сказал он.
Карен взглянула на его китель: ленточка «Серебряной звезды» поблескивала на орденской планке рядом с ленточкой «Пурпурного сердца».
– Да нет, я никакого подвига не совершил, – торопливо сказал он. – Просто меня контузило. Укрыться от взрывной волны при всем желании было невозможно. Но орден я тем не менее принял, – добавил он. – Хотя, вероятно, не следовало. – Он пытливо, по-мальчишески посмотрел на нее.
– Не понимаю почему.
– Потому что многие действительно его заслужили, но их никто не наградил.
– Если бы вы отказались, им бы это все равно ничего не дало.
– Да, конечно, – с облегчением согласился он. – Я говорил себе то же самое. – Облокотившись о поручни, подполковник скрестил ноги. – Так, значит, вы из Балтимора, – продолжал он. – Невероятно. Как все же тесен мир.
– Да, очень. – Карен улыбнулась. – Настолько тесен, что вы себе и не представляете. – Вот сейчас, подумала она, сейчас он спросит, нельзя ли будет заехать ко мне в гости, если его в Вашингтоне одолеет тоска.
Но он не спросил. Он спросил другое.
– Вас в ресторане посадили за какой столик?
– За одиннадцатый. А вы за каким?
– Тоже за одиннадцатым. – Подполковник усмехнулся. – Видите, какое совпадение? – Он оторвался от перил. – В таком случае увидимся за ужином. Мне сейчас надо еще уладить кое-какие дела.
– Хорошо, – улыбнулась Карен. – Мне и самой надо пойти разобрать вещи.
Она смотрела ему вслед. Но, сделав несколько шагов, он вдруг остановился и вернулся к ней.
– Если честно, то я не за одиннадцатым, – сказал он. – Меня посадили за девятый. Я вам соврал. Но к ужину непременно буду за одиннадцатым. Это, кстати, одно из тех дел, которые мне надо уладить.
– Только не тратьте слишком много усилий, – улыбнулась Карен. – А то еще устанете.
– Ни в коем случае. – Он обаятельно улыбнулся. – Надеюсь, вы не против?
– Почему я должна быть против? Ценю вашу честность.
– Я решил, что обязан сказать вам правду. – Он пристально, но вполне вежливо взглянул на нее, потом улыбнулся: – Значит, до ужина?
– Мы с сыном будем вовремя.
Ответив на его улыбку, она повернула голову посмотреть, чем занимается Дейне-младший. Мальчики все еще играли на площадке для «шафлборда», и их там было уже пятеро.
Молодой подполковник тоже посмотрел на детей, потом приветливо кивнул Карен, и она повернулась к перилам.
Мыс Дайамонд давно остался позади. И они уже почти прошли мыс Коко. Восточное его массивного горба, всегда напоминавшего ей голову кита, Карен разглядела плоскую вершину скалы над заливом Ханаума, где была та самая автостоянка. С такого расстояния ее можно было различить, только если ты и раньше знал, что она – там.
За спиной у нее мальчишеская компания тем временем разрослась, вместо пяти их стало семь; они бросили прежнюю игру и теперь прятались по углам за деревянными столбами опор, а потом выскакивали, целились друг в друга из воображаемых пистолетов и оглушительно орали: «Бах! Ба-бах! Бах!»
Она сняла с себя шесть гирлянд из живых цветов и бросила через перила. Какая разница, где? Мыс Дайамонд, мыс Коко, мыс Макапуу – не все ли равно? Может быть, у мыса Коко даже лучше. Все шесть гирлянд полетели вниз вместе, но ветром их прибило к борту, и она не увидела, как они коснулись воды.
– Мама, я есть хочу, – сказал сзади ее сын. – Когда на этом корыте будут кормить?
– Скоро, – ответила она.
– Мам, а как ты думаешь, война будет долго? Я успею кончить училище и пойти воевать? Джерри Уилкокс говорит, не успею.
– Да, – сказала она, – вряд ли.
– Но это же нечестно! Я тоже хочу воевать.
– Не горюй, – сказала Карен. – Война от тебя никуда не уйдет. Эту ты, может быть, пропустишь, зато подрастешь к следующей.
– Правда? – спросил сын с надеждой.

Солдатская судьба

Срок вышел в понедельник.
И я беру расчет,
Такую кучу денег
Не просадить за год.
В кармане тяжело – неужто так бывает?
Когда еще судьба солдата приласкает?
Махнул во вторник в город,
Снял номер экстра-класс.
Дела пока отложим,
Живем один лишь раз.
Сегодня мы живем, а завтра что – не знаем,
С солдатскою судьбой мы втемную играем.
По кабакам всю среду
С друзьями пил дай бог,
Японочку-красотку
Кто пропустить бы мог?
Шептала мне: «Люблю» – и прижималась страстно,
Солдатская судьба была в ту ночь прекрасна.
В четверг еле поднялся,
Разбитый и больной,
Японочка исчезла
Со всей моей казной.
Солдата обобрать любая шлюха может,
Солдатская судьба сама ей в том поможет.
По барам шарю в пятницу,
Друзья, вы где? Их нет.
«А ну, катись, рванина!» –
Кричит мне бармен вслед.
История моя, увы, совсем не нова,
Солдатская судьба порою так сурова.
В тюрьме в субботу скучно,
Сквозит изо всех дыр,
Залез я на скамейку,
Гляжу в окно на мир.
Из армии слинять я до смерти был рад,
Но, кажется, судьба Зовет меня назад.
А в воскресенье в сквере
Я на скамейке спал,
Живот мой с голодухи,
Как саксофон, рычал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134