– Дней пять-шесть назад. И не я один видел. Думаю, вас весь гарнизон засек, все десять тысяч. Ты, наверно, спятил.
– Наверно. – Тербер хищно улыбнулся и отступил от кресла. Бутылка болталась у него в руке. В левой. – Что же ты предлагаешь? Или еще не решил?
– Ага, значит, не отрицаешь?
– А на черта мне отрицать? Ты же меня видел.
Старк пьяно выпрямился в кресле, пытаясь принять официальный вид, и мутными глазами уставился на Тербера.
– Нет, я-то решил, что делать. Ты меня с курса не сшибешь, не пытайся.
– А я пока и не пытаюсь.
– Не поможет… Ты, старшой, лучше не рыпайся. Не можешь разобраться в своих делах сам, значит, другие за тебя разберутся. Я так понимаю, эта честь выпала мне…
Готовясь вынести приговор, Старк торжественно сложил руки на груди.
– Старшой, ты не выйдешь отсюда, пока не дашь мне честное слово солдата, что порвешь с этой курвой.
– Чего-чего? – Тербер фыркнул. – Честное слово солдата?! А больше ничего не хочешь?
– Ты что, совсем себя не уважаешь? И армию, значит, не уважаешь? Ты же… солдатскую форму позоришь. Стыдно! А еще первый сержант!
– Давай-ка меньше пены! – прорычал Тербер.
Старк покачал головой:
– Последний раз тебе говорю. Я все решил. Пока не дашь мне слово, отсюда не уйдешь. Старшой, последний раз предупреждаю.
Тербер фыркнул:
– Последний раз, ха! Угрожаешь, что ли?
– Ты хоть понимаешь, что она за дрянь? – внезапно заорал Старк во весь голос, размахивая руками. – Хоть понимаешь, до чего она тебя доведет? Она же страшный человек! – вопил он. – Подлюга она! Ты, старшой, ее еще не знаешь. А я знаю! Шлюха она самая настоящая. Хуже, чем шлюха… Развратная баба. Денег полно, вот и бесится с жиру. Сама не знает, чего бы еще придумать. Один раз даже хотела… – Он вдруг осекся, плотно сжал губы и снова сложил руки на груди. – Но я не позволил, – договорил он. – Последний раз тебе предлагаю, старшой, дай мне слово, а не то…
– А не то?
– Поосторожнее, старшой. Ты со мной в игры не играй. Я тебя насквозь вижу. Меня еще Прим предупреждал. Но я с тобой справлюсь. Таких, как ты, уламывают только одним способом. Я этот способ знаю. – И с видом человека, принявшего окончательное решение, он поудобнее скрестил руки на груди и замер. – Я жду, старшой. Дай слово.
Тербер сосредоточенно глядел на него и молчал. Старк пьян, он проспится и завтра ни о чем не вспомнит. А Милт Тербер будет и завтра видеть все ту же победно ухмыляющуюся морду, которая смотрела на него со стены в тот день, когда он расшиб об нее руку.
– Слово тебе дать?! – взревел он. – Подонок! Да как ты смеешь так говорить про женщину, которую я люблю?!
В радостном предвкушении он шагнул вперед и, с наслаждением вложив в кулак всю тяжесть своего тела, всю свою силу, ударил Старка, сидевшего со сложенными на груди руками.
Руки Старка взметнулись в воздух, он опрокинулся назад, вылетел из кресла, грохнулся вверх ногами между шкафом и колодой и тотчас же – казалось, он не успел еще коснуться земли – стал неуклюже подниматься. Одной рукой он оперся о колоду, другой о шкаф, подтянулся, пружинисто, как мячик, подпрыгнул и задрыгал ногами, запутавшимися в парусине кресла. Из его раскрытого рта несся нечленораздельный дикий рев.
Выдернув из колоды секач, он медленно, как грозовая туча, с ревом надвигался на Тербера. Гневный, бессмысленный, дикий, этот рев наполнял палатку, как газ наполняет воздушный шар.
Тербер радостно отступил на шаг и швырнул в Старка бутылку, все еще болтавшуюся у него в левой руке. Старк – глаза выпучены, рот разинут – тотчас пригнулся и бросился вперед. Бутылка ударилась о колоду и разлетелась вдребезги.
Тербер выскочил из кухни и побежал. Пущенный ему вслед секач пропорол стенку палатки, звук был такой, будто рывком расстегнули молнию. Он мчался по тропинке, перебирая ногами в темноте как заведенный, пока не стукнулся лбом о низкую ветку и не почувствовал, что ноги бегут дальше уже без него, сами по себе. В следующее мгновение оказалось, что он лежит на спине и пытается накачать воздуху в пустые, парализованные легкие. Ему было слышно, как Старк рычит, матерится и шарит по земле, отыскивая секач.
По-пластунски, как под огнем противника, Тербер отполз в кусты сбоку от тропинки. Вот и доигрался, сказал он себе, чуть отдышавшись. Допрыгался. В кои-то веки в роте появился настоящий повар, так ты и его прошляпил. Не говоря уж о том, что другого такого начальника столовки тоже не найти. Но все равно его душил смех. У этого болвана был такой дурацкий, удивленный вид, когда он стоял с секачом и ревел, точно выхолощенный бык!
Он лежал в кустах, еле удерживаясь, чтобы не расхохотаться, и слушал, как Старк потерянно мечется с тропки на тропку, ищет его, ревет, матерится и рубит ветки. То, что он выкрикивал, было почти непонятно, сливалось в бессвязную мешанину, как у Пита, когда тот вынимал зубы.
– Тварь она! – ревел Старк в темноту. – Хужчем пследняя… Тварь! Всюжизьмне поломала! Яему… Никчертуженегожусь… Гдеже… гдеже он?.. Куда его понесло?.. Убью… Убью его! С-с-сукин с-с-сын! С-с-сволота!.. Где он?..
Тербер слышал, как голос Старка тает вдали, и трясся от подавляемого хохота. Интересно, как бы себя повел этот пьяный болван, если ему рассказать правду? И начать с того, что заразил ее не кто-нибудь, а сам Хомс? Наверно, прихватил бы секач и, не разбирая дороги, попер бы на КП искать командира роты. Тербер лежал и ждал, молча трясясь от смеха и вяло защищаясь от полчищ москитов, которые, как свора гончих, рвались к его горлу. У древних римлян каждого солдата заставляли на учениях таскать груз вдвое тяжелее обычного снаряжения. И римляне завоевали мир. Нам за этих москитов причитается не меньше.
Как он и предполагал, Старк довольно скоро вернулся к палатке. По звону стекла он понял, что Старк убирает на кухне. Потом сквозь ругань послышался глухой металлический удар, и что-то зашуршало – это Старк открыл крышку мусорного бака и аккуратно ссыпал туда осколки. Потом он вышел из палатки и снова отправился на поиски, но на этот раз вел себя хитрее и молчал.
Тербер слышал, как на насыпи ребята все еще бренчат на гитарах. Они играли блюзы. Старые блюзы, один за другим: «Сан-Луи-блюз», «Бирмингем-блюз», «Мемфис-блюз», «Шоферская судьба», «Батрацкая судьба», «66-й маршрут», «Тысяча миль»… Пятница Кларк вел тему и пел, а Эндерсон давал себе волю в вариациях – как сокол, прикованный цепочкой к перчатке охотника, вариации то залетали вперед, то отставали от темы, то вились вокруг нее.
Вот дураки, прыснул Тербер, отбиваясь от москитов; могли бы сейчас сладко спать под одеялом, а они забрались черт-те куда и кормят собой мошкару. Его снова разобрал смех. Где-то неподалеку пыхтел Старк, тяжело топая сквозь кусты.
Милтон Энтони Тербер не тот человек, чтобы позволить какому-то задрыге-повару из Техаса указывать ему, с какой женщиной он имеет право встречаться, а с какой нет. Если Милтон Энтони Тербер желает встречаться с Карен Хомс, он будет с ней встречаться, ясно?
Он лежал довольный, смеялся и слушал, как в кустах пыхтит и матерится Старк, а на насыпи звенят гитары.
31
– Послушай-ка вот это, – сказал Энди.
– Валяй. – Пятница «погасил» ладонью свою гитару.
Все замолчали, и в наступившей тишине – музыкант высокого класса, он был вправе требовать от слушателей внимания – Энди небрежно пробежал по струнам, сыграв цепочку уменьшенных минорных аккордов; он сегодня экспериментировал весь вечер.
Нежная затейливая филигрань звуков разрешилась в малую нону, последний аккорд словно завис, и от этого казалось, что странная грустная мелодия еще не кончилась и лишь постепенно тает, исчезая в вышине, как уносящийся в небо воздушный шар.
Энди со скучным деревянным лицом безразлично поднял на них глаза. Он сидел поджав под себя ноги, он всегда так сидел, когда играл. Все молчали. Он проиграл мелодию снова.
– Вот это да! – Пятница смотрел на него с обожанием, как болельщик на капитана футбольной команды. – Где ты это откопал?
– Да ну, ерунда, – лениво протянул Энди и скривил рот. – Случайно получилось.
– Сыграй еще раз, – попросил Пруит.
Энди сыграл еще раз, ничего не меняя. Глаза его сияли, но лицо оставалось скучным, деревянным. И они снова замолчали – так уж повелось, что, когда Энди удавалось набрести на что-то стоящее, они бросали все дела, обрывали разговоры и слушали. Мелодия опять растаяла и опять словно повисла в воздухе, оставив ощущение незаконченности, так что невольно хотелось спросить: «И все?», хотя, конечно, было ясно, что все, потому что, даже если бы она прозвучала законченно, она не была бы такой совершенной и всеобъемлющей, не могла бы с такой полнотой все выразить. Энди сегодня весь вечер не выпускал гитару из рук: то играл вместе с Пятницей, то замыкался в себе и долго возился с каким-нибудь аккордом, потом, если ему нравилось, проигрывал им то, что получилось, а если был недоволен, бросал эксперименты и опять присоединялся к Пятнице. Так продолжалось, пока он не набрел на эту мелодию. Она была лучше всех предыдущих – те тоже были хороши, но им было далеко до этой с ее непреходящим трагизмом, настолько явным, что он перерастал в пародию, в гротескную страдальческую издевку над собственным страданием, и теперь Энди имел полное право передохнуть, наслаждаясь своим триумфом.
– У кого есть закурить? – небрежно спросил он, откладывая гитару. Пятница торопливо протянул пачку великому маэстро.
– Старик, это же класс! – восторженно сказал Слейд. – Вот вы говорите: блюзы, блюзы… А это чем хуже?
Энди пожал плечами.
– Дайте выпить, – попросил он. Пруит передал ему бутылку.
– Да, блюзы – это вещь, – сказал Пятница. – Все остальное – ерунда.
– Точно, – согласился Пруит. – Мы с ребятами давно хотим сочинить блюз, – повернулся он к Слейду. – Настоящий армейский. Будет называться «Солдатская судьба». Есть же «Шоферская судьба», «Батрацкая судьба», «Шахтерская судьба»… А у нас будет свой блюз. Солдатский.
– Сила! – загорелся Слейд. – Это вы здорово придумали. Только лучше назвать «Судьба пехотинца». Черт, мужики, до чего я вам завидую!
– Мы же его еще не сочинили, – заметил Пруит.
– Но сочиним, – сказал Пятница.
– Ребята! – Глаза у Слейда заблестели. – Вы же можете взять эту мелодию. Ту, которую Энди сейчас играл. Конечно! Отлично пойдет для блюза.
– Не знаю, – нерешительно сказал Пруит. – У нас это пока только так, идея.
– Да я же говорю, честно, – настаивал Слейд. – Ты сможешь? – с надеждой спросил он у Энди. – Сможешь сделать из этого блюз?
– Наверное, смогу.
– На выпей, – Слейд радостно протянул ему бутылку. – Сделай из этой штуки блюз. Доработай. Первую фразу надо повторить, только с вариациями. А потом сразу переход на третью фразу и большая каденция, ты сам знаешь как: классический блюз, двенадцать тактов…
– Попробую. – Энди зевнул, вытер рот рукой, вернул Слейду бутылку, взял гитару и снова замкнулся в себе, оставшись один на один со струнами.
Он подбирал, а они слушали. Потом он сыграл им все целиком. Насмешливо-грустные минорные аккорды были теперь уложены в двенадцатитактную форму блюза.
– Так, что ли? – скромно спросил Энди и отложил гитару.
– Оно, оно самое! – возбужденно закивал Слейд. – Шикарный блюз! У меня дома полно пластинок, штук пятьсот, ей-богу. И больше половины – блюзы. Но рядом с этим они все не тянут. Даже «Сан-Луи».
– Ладно тебе, – Энди смущенно потупился. – Блюз как блюз, ничего особенного.
– Нет, я серьезно. Я в этом понимаю. Я собираю блюзы.
– Да? – Энди вдруг оживился и даже позабыл, что должен казаться равнодушным и небрежным. – Слушай, а ты когда-нибудь слышал про такого… Джанго? Джанго… как-то там дальше.
– Конечно, – радостно кивнул Слейд. – Джанго Рейнард. Французский гитарист. Только правильно не Джанго, а Жанго. «Д» не произносится. Еще бы – гитарист номер один.
– Слышал? – Энди посмотрел на Пруита. – А ты думал, я вру. Думал, я сочиняю. – Он снова повернулся к Слейду. – А у тебя есть его пластинки? – взволнованно спросил он.
– Нету. Их трудно достать. Их во Франции выпускают. Очень дорогие. Но я многие слышал. А ты что, знаешь старика Джанго? Интересно.
– Самого его я не знаю. Только его музыку. Так, как он, никто не играет. – Энди с упреком поглядел на Пруита: – А ты думал, я тебе голову морочу, да? Думал, я все вру? Теперь-то хоть понял?
Пруит глотнул из бутылки и пожал плечами, признавая поражение. Но Энди даже не смотрел в его сторону. Он уже рассказывал Слейду свою знаменитую историю.
Других историй у Энди в запасе не было, только эта. Как будто за всю его жизнь с ним ничего больше не произошло, как будто ни один случай, кроме этого, не запал ему в душу настолько, чтобы потом о нем рассказывать. И Пруит, и Пятница слышали эту историю сто раз, но оба слушали ее сейчас с таким же вниманием, как Слейд, потому что история была интересная и слушать ее не надоедало.
Это была история про Фриско, про густой ползучий туман, из которого в любую минуту может вынырнуть китаец с занесенным ножом, как того почти ждут наслышавшиеся про Фриско разных ужасов приезжие, когда шагают по крутым, скользким от дождя, вымощенным кирпичами улочкам. Это была история про остров Ангела – родной брат Алькатраса, только побольше: про перевальный пункт в Сан-Францисском заливе, где солдаты-транзитники дожидаются отправки.
Рассказ Энди будто снова вернул их всех на остров Ангела: они увидели перед собой катерок «Президент Пирс», перевозящий ребят в увольнительную с острова в город, им вспомнились бетонные казармы Восточного гарнизона, ярусами подымающиеся вверх от пристани, и крытые толем деревянные бараки Западного гарнизона, где размещают временно прикомандированных и куда добираешься по дороге, которая сначала вьется в гору через офицерский городок, а потом тянется по склонам холмов; им вспомнилось, как они в этом самом Западном гарнизоне три раза в день топали в столовку: две мили туда, две обратно, зябко поеживаясь, шагали сквозь предрассветный туман и мечтали о кружке кофе, а до нее тащиться целых две мили; им вспомнились высокие, обрывистые горы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134