и лестница, и ее опорные столбы из толстых досок были выкрашены в белый цвет.
– Мы обязательно вернемся к этому разговору. Только сначала выпьем, – шепнул Хэл Пруиту. Они все уже поднялись на узкую площадку второго этажа, наискосок от которой темнел густой массой баньян, и Хэл открыл дверь.
Вслед за Хэлом они вошли в небольшую прихожую.
– Устраивайтесь как дома, мои дорогие. Я пошел раздеваться. Если хотите, можете тоже раздеться. – Хэл засмеялся и исчез в коридоре.
– А ничего у него здесь, да? – сказал Маджио. – Тебе бы такую квартирку, скажи? А? Не возражал бы? Представляешь? Черт!
Они стояла вдвоем посреди прихожей и оглядывались по сторонам, пораженные чистотой, порядком и уютом квартиры.
– Нет, – сказал Пруит. – Не представляю.
– Понял теперь, почему я сюда хожу? Помимо всего прочего? После наших бетонных бараков даже не верится, что люди могут так жить.
Стоявший у них за спиной Томми потерял терпение, протиснулся вперед и, пройдя в гостиную, уселся в большое современное кресло из настоящей кожи с хромированными ножками и подлокотниками. И волшебство рассеялось.
– Мне надо отлить, – сказал Маджио. – И спешно требуется выпить, ей-богу. Сортир вон там. Я сейчас.
Он прошел в ту же дверь, что и Хэл, и, провожая его взглядом, Пруит увидел крошечный коридор, одним концом упиравшийся в спальню, слева от которой была ванная. Пруит отвернулся и обвел глазами гостиную.
Слева от прихожей на маленьком возвышении, огороженном коваными железными перилами, стоял небольшой обеденный стол, дверь за ним вела в кухню. В другом конце гостиной была огромная полукруглая ниша застекленного от пола до потолка «фонаря» с приспущенными складчатыми занавесями-драпри, в комнате стояли радиоприемник в высоком деревянном футляре и проигрыватель с двумя этажерками для пластинок по бокам. У правой стены – большой, набитый книгами книжный шкаф и письменный стол в форме буквы «П». Пруит бродил по комнате, рассматривал вещи и пытался придумать, о чем бы заговорить с Томми.
– А тебя когда-нибудь печатали? – наконец спросил он.
– Конечно, – скованно ответил Томми. – Один мой рассказ недавно вышел в «Коллиерс».
– А про что рассказ? – Пруит разглядывал пластинки: здесь была только классика – симфонии, концерты.
– Про любовь.
Пруит поднял на него глаза, и Томми хихикнул густым басом.
– Об одной честолюбивой молодой актрисе и о богатом бродвейском продюсере. Они полюбили друг друга, он на ней женился и сделал из нее звезду.
– Меня от таких историй воротит. – Пруит отвернулся и продолжал разглядывать пластинки.
– Меня тоже, – хихикнул Томми.
– Тогда зачем же их сочинять?
– Людям нравится. Этот товар хорошо идет.
– В жизни все иначе. Такой ерунды никогда не бывает.
– Конечно, не бывает. – Томми поджал губы. – Поэтому людям и нравится. Если им нужна такая литература, значит, пиши то, на что спрос.
– Я совсем не уверен, что им это нужно.
– А ты кто? – Томми басовито хохотнул. – Социолог?
– Нет. Просто я думаю, большинство людей такие же, как я. В настоящей литературе я не разбираюсь, но от басен вроде этой меня воротит.
– Так их же пишут не для мужчин, а для женщин. Эти романтичные, похотливые и высоконравственные дуры обожают подобное чтиво. Кто покупает книги и журналы? В первую очередь женщины. И глотают все без разбора. Должны же они хоть от чего-то получать удовольствие, если из-за своих моральных принципов не получают его в постели.
– Ну, не знаю. Я в этом не уверен.
– Они со своей моралью доиграются. Если вовремя не спохватятся, в один прекрасный день останутся совсем без мужчин.
– Про что это вы? – спросил Маджио, входя в комнату. – Что там про женщин?
Он подошел к письменному столу, туда, где стоял Пруит. Следом за ним в гостиной появился Хэл в таитянском парэу, расписанном ярко-оранжевыми тропическими цветами в венчиках остроконечных темно-зеленых листьев. Худой и длинный, он выглядел сейчас костлявым и каким-то усохшим, от недавней подтянутой элегантности ничего не осталось. Густой красноватый загар на грубой сухой коже казался неестественным, напоминал ржавчину, будто Хэл намазался йодом.
– Мы говорим, что, возможно, мужчины становятся такими по вине женщин, – объяснил Пруит.
– Я не думаю, – сказал Анджело.
– Я тоже не думал. А теперь начал сомневаться.
– Вот как? – Хэл сверкнул обаятельной мальчишеской улыбкой. – Видишь ли, некоторые действительно такими рождаются. К несчастью или к счастью – это зависит от точки зрения. Так что общая картина несколько сложнее.
Пруит с усмешкой покачал головой.
– Насчет того, что такими рождаются, рассказывай кому-нибудь другому. Можно родиться уродом, это факт. Я уродов насмотрелся на ярмарках – от Таймс-сквер до Сан-Франциско. А чтобы человек родился извращенцем, никогда не поверю.
– Ты бы мог быть очень милым парнем, – недовольно сказал Хэл, – если бы меньше кощунствовал.
– Кощунствовал? – Пруит усмехнулся. – Если ты не веришь в мораль, какое может быть кощунство?
– Важно не то, что ты говоришь. Важно, как ты это говоришь. Судьба таких людей – трагедия. И, как любая трагедия, она возвышенна и прекрасна.
– Я так не считаю. Для меня это все равно что порнография.
Хэл манерно поднял брови и пристально посмотрел на него.
– Твой приятель, пожалуй, начинает мне действовать на нервы, – сказал он Анджело.
Пруит чувствовал, что губы у него расползаются в усмешке, а лицо напряженно немеет, как бывало с ним всегда, когда рядом раздавался знакомый призыв к убийству.
– На мой взгляд, эта твоя теория такие же сладкие сопли, как басня Томми про богатого продюсера.
– Вижу, я в тебе ошибся. – Хэл улыбнулся. – У тебя напрочь отсутствует воображение. При ближайшем рассмотрении ты, оказывается, элементарный тупица.
– Наверно, – усмехнулся Пруит. – Из меня все воображение выбили. Половину, когда бродяжил, а то, что осталось, – в армии.
– Хэл, где твое шампанское? – напомнил Анджело. – Давай неси. Пить хочется – умираю.
– Сейчас, моя радость. – Хэл повернулся к Пруиту: – Когда будешь постарше, поймешь, что воображение способно породить истину, перед которой бессильны любые факты.
– Это мне и так понятно. Зато я не очень понимаю другое. Чем больше мы с тобой разговариваем, тем больше ты мне напоминаешь проповедника. Не знаю, почему.
– Тебе повезло, что ты друг Тони, – сказал Хэл. – А то я бы тебя сейчас отсюда вышвырнул.
Пруит смерил его взглядом и снисходительно усмехнулся:
– Сомневаюсь, что у тебя получится. Но если хочешь, чтобы я ушел, так и скажи. Я уйду.
– О-о! – Хэл улыбнулся Маджио. – Твой приятель – герой.
– Хэл, чего ты обращаешь внимание? – вмешался Маджио. – У него просто характер такой вредный. Дай ему выпить, и он успокоится.
Хэл повернулся к Пруиту:
– Все так просто?
– Выпить, конечно, было бы неплохо.
Томми поднялся с кресла и, подойдя к Пруиту, встал рядом, словно Собрался его защитить.
– Иди ты к черту! – сказал он Хэлу. – Что ты нападаешь на несчастного парня? Он здесь со мной, а не с тобой. Прекрати его шпынять.
– Мне адвокаты не нужны, – заметил Пруит.
– Томми, если тебе не нравится, как я принимаю гостей, ты всегда можешь пойти домой. – Хэл улыбнулся. – Я лично буду только счастлив. Мальчики, вам когда нужно быть в казарме?
– В шесть, – ответил Анджело. – К побудке. – Он резко повернулся и посмотрел на часы на письменном столе, словно вдруг вспомнил, что когда-то должен умереть. – Гадство! – ругнулся он. – Ладно. Мы в конце концов выпьем или нет, черт возьми?
– Ты! – рычал Томми на Хэла. – Дрянь! Подлая грязная тварь! Я ведь сейчас действительно уйду.
Хэл весело засмеялся:
– Не смею задерживать. Хочешь – уходи. – Он повернулся и пошел в кухню.
Томми злобно смотрел ему вслед, его большие руки неподвижно повисли, огромные кулаки были плотно прижаты к бедрам.
– Знаешь ведь, что я не уйду, – сказал он. – Ты ведь знаешь, что мне теперь придется остаться.
Хэл высунул голову из кухни:
– Конечно, знаю. Иди сюда, поможешь мне разлить шампанское.
– Сейчас. – Томми неловко и грузно сдвинулся с места. На лице у него застыла обида.
– Пру; на минутку, – шепотом позвал Маджио. Он отвел Пруита в сторону, и, пройдя мимо проигрывателя, они встали в глубине застекленного «фонаря». – Чего ты пускаешь пену? Хочешь мне все испортить? Помолчи, отдохни.
– Хорошо. Ты извини. Сам не знаю, с чего я завелся. Наверно, из-за этой ерунды насчет того, что такими рождаются. Путать тебе карты я не собираюсь. Но понимаешь, эти типы действуют мне на нервы. Липнут со своими наставлениями, как вшивый полковой капеллан – ходи в церковь, молись богу! Тоже мне Армия спасения! Мол, сначала послушай проповедь, а уж потом накормим. Зачем им это? Зачем обязательно убеждать кого-то, что ты лучше всех?
– Не знаю. Пусть себе болтают, что хотят. Тебе какое дело? Думаешь, я с ними спорю? Никогда в жизни. Они говорят – я киваю. А потом прошу налить еще.
– Хорошо, когда человек так может. А у меня, наверно, не тот характер, я так жить не могу.
Анджело покачал головой:
– Да я и сам как на бочке с порохом живу. Иногда думаю, ох и шарахнет сейчас! За все в жизни надо платить, старик.
– Знаешь, некоторые говорят, эти люди такие благородные, мол, у них такие высокие чувства, что и не передать. Только я что-то не видел. По-моему, у них это больше похоже на ненависть.
– Меня все это не колышет. А терять такую отличную кормушку я не хочу. Так что будь человеком и не вякай. Ладно?
– Конечно. Не бойся, не подведу.
– Ох, старик, напьюсь я сегодня – в доску! Я тебе обещаю. – Он посмотрел на часы: – И в гробу я видел эту вашу побудку!
Из кухни появился Хэл с двумя хрустальными бокалами шампанского. За ним шел Томми и тоже нес в руках два бокала.
– Пардон, подноса у нас нет. – Хэл улыбнулся. – Зато бокалы, как полагается. Пить шампанское из простых стаканов – преступление.
Маджио взял бокал и незаметно подмигнул Пруиту.
– Очень жарко, предлагаю вам всем раздеться, – сказал Хэл. – И чувствовать себя как дома. В конце концов, мы здесь все свои.
– Ты прав. – Томми торопливо протянул один бокал Пруиту, второй поставил возле себя на пол. Раздевшись до трусов, он уселся в кресло и взял с пола бокал. В отличие от загорелого Хэла Томми был белый как молоко. Загорели только шея и руки до локтей, тело его напоминало непропеченное тесто, и смотреть на него было неприятно.
– Я знаю, солдаты трусов не носят. – Хэл улыбнулся. – Для Тони я держу в доме плавки, а тебя, к сожалению, мне одеть не во что.
– Обойдусь, – сказал Пруит. – Посижу в брюках.
Хэл весело засмеялся, к нему вернулось прежнее добродушие.
Так они и сидели, четверо мужчин, раздевшихся, чтобы тело ощутило еле уловимую прохладу, которая просачивалась сквозь проволочную сетку входной двери. Загляни кто-нибудь с улицы в окна «фонаря», эта картина, возможно, укрепила бы в нем веру в теплоту человеческого общения – четверо голых по пояс мужчин, удобно развалившись в креслах, ведут мирную дружескую беседу за бокалом вина.
– Дома я всегда ношу только это. – Хэл небрежно скользнул рукой по складкам парэу. – Вполне в духе гавайских традиций. Сами гавайцы теперь, конечно, расхаживают по пляжу в плавках, но когда-то все они носили парэу. Естественно, с появлением миссионеров это кончилось. А на Таити и до сих пор носят. Но, увы, учителю французского найти работу на Таити так же трудно, как во Франции.
– А когда ты был во Франции? – спросил Пруит.
– Я там был много раз. В общей сложности прожил там пятнадцать лет. Работал в Нью-Йорке, копил деньги, потом уезжал во Францию и жил там, пока деньги не кончались. Естественно, все это было до войны. Когда началась война, переехал сюда. Решил, что уж сюда-то война не докатится. Ты согласен?
– Наверно. Но я думаю, когда мы влезем в войну, в Америке всюду будет одинаково.
– Меня не призовут, я уже слишком стар, – улыбнулся Хэл.
– Я не про это. Начнутся разные ограничения, строгости…
Хэл пожал плечами. У него это вышло очень по-французски.
– Одно время я серьезно подумывал принять французское гражданство. Франция – самая прекрасная страна в мире. Но теперь, – он улыбнулся, – теперь я даже рад, что так и не решился. Странно все это. Та атмосфера свободы, благодаря которой там так приятно жилось, в конечном итоге привела la belle France к катастрофе. – Хэл улыбался, но, казалось, он еле сдерживает слезы. – Таков, наверное, закон жизни.
– Короче говоря, как ни крути, а все равно останешься внакладе, да? – Пруит почувствовал, что выпивка наконец-то дала себя знать и его снова охватило знакомое настроение, возникавшее только в увольнительную. Наконец-то оно снова вернулось к нему, блаженное ощущение беспечности, то самое, с которым он поднимался по лестнице в «Нью-Конгресс». Ему стало грустно. Вот и закатывается солнце, жара отступает, тени становятся длиннее, пора спать. Он поглядел на Анджело – тот тоже пригорюнился и что-то бормотал себе под нос.
– Что, Анджело? Грустишь? – окликнул он его. Почему нельзя просто посидеть с ними, вместе выпить, разогнать их грусть, подумалось ему, что им стоит оставить нас потом в покое? Почему никто не делает ничего просто так, почему ты обязан за все расплачиваться?
– Мне кажется, слово «свобода» давно превратилось в пустой звук, – сказал он Хэлу.
– Я лично считаю себя свободным, – сказал Хэл. – Я сам себе хозяин.
Пруит невесело рассмеялся.
– Может, нальешь еще?
– Хорошо. – Хэл взял у него бокал и пошел на кухню. – По-твоему, я не свободный?
– Мне тоже принеси. – Анджело неуверенно поднялся на ноги и протянул Хэлу свой бокал.
– А есть что-нибудь такое, чего ты боишься?
– Нет, – ответил Хэл, возвращаясь из кухни с полными бокалами. – Я не боюсь ничего.
– Тогда, значит, свободный. – Пруит смотрел на Анджело, который снова сел и залпом выпил шампанское.
– Кто свободный, так это я! – заорал Анджело, опрокинулся в кресле на спину и задрыгал ногами. – Я свободен, как птица, язви ее в душу! Я – птица, вот я кто! А ты не свободный! – крикнул он Пруиту. – Ты закабалился на весь тридцатник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134