Вокруг походной бензиновой плиты – по приказу Старка она никогда не выключалась – толпились солдаты очередной караульной смены: словно набираясь храбрости, они пили обжигающий кофе с легким кокосовым запахом сгущенного молока и жевали фирменные сэндвичи Старка с колбасным фаршам и сыром, запеченные в духовке, горячие, румяные; их неохотно готовил угрюмый повар (в том, что ему не дают спать, он винил не Старка, а солдат), и они были настолько же вкуснее холодных сэндвичей, какие подают в обычных полевых кухнях, насколько горячий кофе вкуснее холодного.
Банка сгущенки с широкой щелью, прорезанной большим кухонным ножом. Из-под комков плотной желтой массы, скопившейся вокруг прорези и почти ее замуровавшей, в железную кружку ползет густая белая струя. Ее погребает под собой хлынувший из поварешки черный водопад сваренного в большом баке, маслянисто поблескивающего кофе. Пар клубится в ковшике рук, словно у тебя там своя личная маленькая жаровня, ты осторожно, благодарно глотаешь, не касаясь губами раскаленного края кружки, надкусываешь отличный горячий трехслойный сэндвич – мясо, сыр, жареный хлеб, – все вы с молчаливой покорностью привезенных на бойню овец сгрудились вокруг плиты, а Вождь поглядывает на вас с ласковым сочувствием:
– Давайте, давайте, быстро. Там на постах ребята уже ждут. Через два часа сами будете ждать. А опоздай смена хоть на минуту, вы же первые разоретесь. Так что давайте не копайтесь.
И, налив еще кружку, чтобы прихватить с собой на пост, он заворачивал второй сэндвич в вощеную бумагу, которую по настоянию Старка им давали повара (чего никогда не бывало на обычных полевых кухнях у других сержантов), клал сверток в карман рубашки и, чувствуя его тепло у себя на груди, выходил из палатки мимо сонного злого повара, убежденного, что солдат разбаловали, и по крутой тропинке взбирался на насыпь, а Вождь благоразумно оставался на кухне, ближе к кофе.
Кто знает, может быть, всем этим и был отчасти подсказан их солдатский блюз.
Он заступал на пост и, окаменев в напряженном внимании, как того требует ночной караул в поле, следил за огоньками, которые парами неслись по шоссе, сворачивали к главным воротам, замедляли ход у КПП, где проверяли пропуска караульные из части ВВС, и скользили дальше, к скоплению света, запертому между облаками и землей, – к летному полю Хикемского аэродрома. Он завороженно смотрел на огоньки, чувствуя, как сонливость покидает его, стекает с него, будто вода, – наверно так же, не понимая смысла того, что происходит, смотрит ночью со склона горы пума, или олень, или медведь на огни поездов, везущих охотников на открытие сезона, – он следил за движением огоньков не как человек, а как неотъемлемая часть природы, как сама эта мудрая ночь, словно два часа одиночества, проведенные в ее тиши, вырвали его из привычной оболочки и погрузили в то первозданное, всеобъемлющее знание, в которое, как он себя убедил, он больше не верил.
И в такие минуты ему вдруг становилось ясно, что и олени, и другие лесные звери могут даже любить охотников, которые их убивают, и что охотники любят зверей, которых они так жаждут убить, неизмеримо больше, чем все общества охраны животных, вместе взятые. Видно, так уж устроено, и он не стал бы ничего в этом менять, даже если бы ему дали на то право. Потому что он солдат и потому что все это он понимает в хрупкой, кристально чистой, звенящей, как тонкая рюмка, тишине, которой наполнены последние полчаса до смены караула.
Может быть, их солдатский блюз был подсказан и этим тоже.
Он услышал приближение своего сменщика, еще не видя его, даже прежде, чем тот поднялся на насыпь. Вскоре, отставая от звука собственных шагов, перед ним вырос то и дело хлопающий на себе москитов Ридел Трэдвелл. В полном снаряжении он был похож на ходячую рекламу фирмы «Вулворт».
– Пятница просил передать, он будет у ограждения по ту сторону насыпи, – сообщил Ридел.
– Какого черта его туда понесло?
– А я почем знаю? Мое дело передать.
– О'кей. – Он улыбнулся и откашлялся. Он всегда откашливался, когда его сменяли. После двух часов на посту у него каждый раз возникало ощущение, что голосовые связки ему отказали. – Наверно, я разбудил его, когда собирался.
– Разбудил? Зря. Лейтенантик сюда еще не подваливал?
– Нет, пока не было. – Он пойдет за Пятницей, они возьмут гитары, подымутся на насыпь и будут ждать Энди.
– Значит, подвалит аккурат в мою смену, – с досадой сказал Ридел. – Этот паршивец до одиннадцати никогда сюда не заглядывает. Опять мне сегодня не спать.
– Да? Не повезло. – Пруит усмехнулся. – Ничего, захочешь потрепаться – спустишься пониже к ребятам, сигаретку стрельнешь.
– На хрен мне это сдалось. Мне главное поспать. А спать-то и не дают. Ты скажи Вождю; как увидит грузовик, пусть кого-нибудь сюда пришлет, – крикнул Ридел ему вдогонку, – а то ведь я засну, скандал будет!
Вождь Чоут безмятежно лежал у себя в палатке среди раскиданных одеял, его огромное тело будто раздвигало собой брезентовые стенки, и при свете прилепленной к каске свечи читал под москитной сеткой какой-то комикс. Двухместная палатка еле вмещала Вождя, и с тех пор, как ему однажды пришлось делить палатку с писарем отделения снабжения Ливой, он, выезжая в поле – что бывало не часто, – всегда брал не одну палатку, а две и никого к себе не подселял.
– Риди просил, чтобы ты кого-нибудь к нему подослал, если лейтенант приедет.
– Сейчас не моя смена, – запротестовал Вождь. – Я отдыхаю.
– Мое дело передать.
– Лентяй этот Риди, каких мало, – беззлобно проворчал Вождь. Он выпустил книжку из рук, и она упала на его широченную грудь, как почтовая марка. – Ему разведи под задницей костер, так он с места не сдвинется, только будет орать, пока другие не потушат. Ладно, пошлю кого-нибудь, – и он снова углубился в приключения Дика Трейси.
Пока Пруит нашел Пятницу, он долго спотыкался в темноте о корни и прошагал ярдов сто пятьдесят вдоль проволочного ограждения, загибающегося большой ленивой дугой. Пятница разговаривал через проволоку с солдатом из части ВВС, который караулил свалку железного хлама на территории аэродрома по ту сторону дороги. Здесь, в ложбине, где проволока круто поворачивала к соленой луже, давно превратившейся в болото, москиты свирепствовали даже больше, чем в лагере.
– Какого черта ты сюда забрался? – спросил Пруит, отмахиваясь от роя крохотных бритвочек, чиркающих по коже и кровожадно жужжащих в уши.
– У нас с этим другом спор насчет армии, – улыбнулся Пятница.
– А лучше места вы не нашли? Обязательно в болоте спорить? Чтоб они сдохли, эти москиты! – Они висели в воздухе зыбкими облачками, непрерывно меняющими очертания, будто в калейдоскопе, остервенело жужжали возле самых ушей, точно циркулярная пила, кружились и метались из стороны в сторону, неуловимые, как воины-индейцы на быстроногих скакунах.
– Ему нельзя далеко отходить. У него здесь пост. – Пятница кивнул на дорогу. – Он говорит, в авиации служить хуже всего. – Пятница улыбнулся. – А я говорю, хуже всего в пехоте. Ты-то сам как думаешь?
– Что авиация, что пехота – один черт, – шлепая на себе москитов, буркнул Пруит. – Я лично так считаю.
– Ты серьезно? – искренне удивился паренек по ту сторону проволоки. – Не может быть.
– Не может быть? – в свою очередь удивился Пруит. – Почему же?
– Потому что… – начал паренек.
– Это мой друг Пруит, – улыбаясь, перебил Пятница. – Я тебе про него рассказывал.
– А-а… Тогда другое дело. Я не знал.
– Он тебя разыгрывает. – Пятница снова улыбнулся. – Сам-то он завербовался в пехоту на весь тридцатник. Ему в пехоте нравится. Он тебе может рассказать все, что тебя интересует.
– Класс! – обрадовался парень. Шагнув вперед, он торжественно протянул руку через проволоку: – Очень приятно познакомиться. Слейд.
– А что его интересует-то? – спросил Пруит у Пятницы, пожимая руку Слейду.
– Он хочет перевестись в пехоту.
– В пехоту?
– Да. К нам. В нашу роту.
– Только не в нашу! Зачем это ему?
– Зачем? – взволнованно повторил Слейд. – А затем, что я пошел в армию, чтобы быть солдатом, а не паршивым садовником.
Пруит пристально посмотрел на него.
– Почти все, кого я знаю, наоборот стараются попасть в авиацию.
– Да? Что ж, потом сами пожалеют. – Слейд рассеянно махнул рукой, разгоняя полчища круживших вокруг него москитов. – Конечно, если кому нравится быть садовником, тогда другое дело.
– Почему садовником? Я думал, в ВВС все кончают курсы по специальности.
– Во-во, – ухмыльнулся Слейд. – Запишешься в авиацию, получишь профессию! Мой отец тоже так думал.
– Твой отец?
– Да. Это он заставил меня записаться в авиацию.
– Понятно.
– Если бы я тогда хоть немного соображал, записался бы сразу в пехоту. Я ведь туда хотел.
– Я ему сказал, что ты знаешь, как это сделать, – вступил в разговор Пятница.
– Что сделать?
– Перевестись в нашу роту.
– А, это пожалуйста, – сказал Пруит. – Тебе просто надо будет заехать в Скофилд, когда мы вернемся в гарнизон, и…
– В гарнизон! – восхищенно повторил Слейд. – Отличное слово, да? Даже звучит по-настоящему, по-солдатски, правда?
– Думаешь?.. Короче, поговоришь с нашим командиром роты и, если он даст тебе записку, что не возражает, пойдешь потом к своему старшине, отдашь записку и напишешь официальный рапорт о переводе.
– Только и всего? Я не думал, что так просто. Я думал, это большая волокита.
– Я тоже думал, это трудно, – заметил Пятница.
– Черт! Если бы я знал, что так просто, давно бы перевелся, – сказал Слейд.
– А чем ты недоволен? – спросил Пруит. – Обещали повысить и надули?
– Пошли они все к черту! Штафирки в военных формах, вот они кто. Да что тут говорить. Когда меня вызвали на собеседование по профраспределению…
– Куда-куда? – переспросил Пруит.
– На собеседование. Чтобы специальность выбрать. Это после подготовки… Так вот, я попросился в стрелковую школу. А они, думаешь, что сделали? Послали меня в школу писарей при Уиллерском аэродроме. А как только я ее окончил, запихнули меня в канцелярию. Самая настоящая контора, как на гражданке, сплошная писанина и картотеки! – Он гневно сверкнул глазами.
– Понятно, – сказал Пруит. – На должность назначили, а звание не дали, так, что ли?
– Какое к черту звание! – взорвался Слейд. – Я там до звания не досидел. Ушел в охрану. Переписывать бумажки или стричь газоны я мог бы и дома, в Иллинойсе. На черта мне было за таким счастьем идти в армию и тащиться на Гавайи?
– Но с чего тебя так тянет в пехоту? – спросил Пруит. – Я слышал, в авиации пехоту не очень-то уважают.
– А вот я уважаю! – пылко заявил Слейд. – Потому что в пехоте солдаты, а не вонючие штафирки в военной форме. Потому что в пехоте ты обязан служить на совесть, а не валять дурака.
– Конечно, в пехоте все как надо, – поспешно согласился Пруит. – Главное – чтобы нравилось.
– Вот я и говорю, – с жаром откликнулся Слейд. – Пехота – основа армии. Авиация, артиллерия, инженеры – это все только в помощь пехоте. Потому что в конечном итоге не они, а только пехота захватывает и удерживает территории противника.
– Факт.
– И в пехоте солдаты служат по-настоящему, – продолжал объяснять Слейд. – Там ребята весь день топают на своих двоих и сражаются не на жизнь, а на смерть. А потом всю ночь пьют и танцуют с женщинами. А на следующий день опять в поход, опять в бой.
– Точно, – радостно кивнул Пятница. – Настоящий мужчина так и должен.
– Ты где, интересно, всего этого нахватался? – Пруит потряс головой, шлепнул себя по уху и выковырял оттуда раздавленного москита.
– Сейчас уж и не помню. Наверно, прочитал в какой-нибудь книжке. Я раньше очень много читал, это когда был моложе, в школе… А какой от чтения толк? – сердито сказал он. – Надо жить, действовать, что-то делать! Можно хоть всю жизнь читать, только что это даст?
– Не знаю, – сказал Пруит. – А ты знаешь?
– Ничего не даст. Ни хрена! Я вам, ребята, завидую. Я ведь давно к вам присматриваюсь. С самого первого дня, когда вы только приехали и начали проволоку натягивать. Вы это классно делаете. – Слейд ухватился рукой за длинный кол и энергично потряс его. Потом ударил ногой по более короткому колышку. – Мне бы так.
– Это целое искусство, – заметил Пруит.
– Я понимаю. Конечно. Я же видел, как вы ее натягивали. Вот, думаю, и мне бы научиться.
– Для этого опыт нужен.
– Ясное дело. Знаете, ребята, я с первого дня, как вы приехали, все хотел с вами познакомиться и поговорить. У вас шикарный лагерь, и вы тут не скучаете. Мне с поста слышно: то смеетесь, то песни поете. Вы вкалываете на всю катушку, зато умеете потом на всю катушку повеселиться. Солдат так и должен. Я не знал, что вы я есть те самые гитаристы, это он мне сказал. – Слейд кивнул на Пятницу. – Я здесь ночью стою, и мне с дороги слышно, как вы играете. У вас здорово получается. А вы всегда на полевые берете с собой гитары?
– Конечно, – сказал Пруит. – Когда можем, берем.
– У нас в Хикеме такого не услышишь.
– Мы сегодня тоже собираемся поиграть, – заметил Пруит. – Ждем нашего третьего. Он на КП, скоро приедет. Может, хочешь зайти к нам, послушать?
– Ты серьезно? – обрадовался Слейд. – Я же просто так говорил, без намека. Ты не думай, я не напрашивался.
– Приходи, будем рады.
– Класс! Только мне еще полчаса здесь стоять.
– Ничего, мы тебя подождем, – успокоил Пруит. – Если конечно, не передумаешь.
– Было бы здорово. А вы точно подождете?
– Почему же нет? Конечно, подождем. Если только тебе действительно нравится такая музыка. Ты нам не помешаешь. Играем мы не бог весть как, но если хочешь послушать…
– Я лично считаю, вы играете классно, – с жаром заявил Слейд.
– Слейд, смотри, – перебил его Пятница. – К твоему посту кто-то едет.
Слейд резко повернулся в ту сторону, куда показывал Пятница.
– Это сержант Фолет. За эту смену уже третий раз посты проверяет.
– Может, это наш грузовик? – предположил Пруит.
– Нет, – возразил Пятница. Он проехал поворот.
– Я же говорю, это Фолет, – сказал Слейд. – Второй месяц за мной охотится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134