Это вам работа, а не с девушкой гулять.
Солдаты молча занимались своим делом, не обращая внимания на этот новый припадок служебного рвения, потому что они ожидали его и встретили с тем же усталым безразличием, что и все предыдущие. Пруит работал вместе с остальными, но сейчас он почти задыхался от обволакивающего запаха мокрого алебастра. Почему у него нет сверкающих черным глянцем сапог?
– Ты, Пруит! – сердито крикнул Айк, не зная, к чему бы еще придраться. – Надо делать, как живой! Это тебе работа, а не с девушкой гулять. Сто уже раз тебе говорю, а все не хватит. Давай-давай, как живой!
Если бы Айк не назвал его по фамилии и если бы Пруит не знал, что Хомс сейчас в канцелярии все слышит и берет на заметку, он, наверно, выдержал бы и это. Но почему-то слова Айка вдруг впились ему в уши, как зудящие мухи, и ему захотелось тряхнуть головой, отмахнуться от них.
– Чего ты ко мне прицепился? Иди к черту! У меня не десять рук! – вдруг зло выкрикнул он и пораженно услышал собственный голос, перекрывший голос Айка. Но мысленно он при этом ясно видел, как Великий бог Хомс сидит в канцелярии и, ухмыляясь, с наслаждением прислушивается к выступлениям своего любимого сержанта. Может, для разнообразия шефу интересно в кой-то веки послушать, что о его любимом сержанте думают солдаты?
– Как это? – оторопел Айк. – Ты чего?
– А того! – огрызнулся Пруит. – Тебе нужно и хорошо, и быстро – покажи пример, чем стоять тут и командовать. Никто тебя все равно не слушает.
Солдаты тупо оторвались от работы и так же тупо уставились на Пруита, а он смотрел на них, и его непонятно почему переполняла ярость. Он знал, это глупо, бессмысленно и даже опасно, но на мгновенье его захлестнула бешеная гордость.
– Вот что, – Айк с трудом соображал, что говорить. – Чтобы ты пререкался, так мне это не надо. Закрывай свой рот и делай работу.
– Пошел ты, – в бешенстве процедил Пруит, продолжая машинально тереть стену тряпкой. – Я и так работаю, а не… груши околачиваю!
– Что?! – Айк задохнулся. – Что?!
– Вольно! – проревел капитан Хомс, появляясь в дверях. – Пруит, что это за базар?
– Так точно, сэр-р! – хрюкнул Айк, вытягиваясь во фронт. – Этот здесь большевик имеет пререкаться с сержантом.
– Что на тебя нашло, Пруит? – сурово спросил Хомс, игнорируя временное крушение ореола, которым он окружал своего любимого сержанта. – Пререкаться с сержантом, да еще в таком тоне! Ты же знаешь, чем это может кончиться.
– Был бы хоть сержант , сэр. – Пруит запальчиво усмехнулся и только сейчас заметил, что за ним наблюдают восемь пар широко раскрытых глаз. – А вообще, сэр, я никому не позволю обращаться со мной как с последним дерьмом. Даже сержанту, – добавил он.
За спиной Хомса в дверях возник Цербер и, задумчиво прищурившись, глядел на них на всех, отстраненный и далекий.
У Хомса был сейчас такой вид, будто ему ни с того ни с сего плеснули в лицо ледяной водой: брови оторопело вскинуты, глаза вытаращены от обиды, рот удивленно открыт, Когда он заговорил, голос его откровенно дрожал от гнева.
– Рядовой Пруит, я полагаю, вы обязаны извиниться перед сержантом Галовичем и передо мной. – Он выжидательно замолчал.
Пруит ничего не ответил. Чем обернется ему эта глупость в день получки? Под ложечкой у него замирало, он сам не понимал, с чего вдруг его так занесло.
– Я жду, – начальственно произнес Хомс. Он был поражен случившимся не меньше остальных, не меньше, чем сам Пруит, и сказал первое, что пришло в голову, но выдать свое замешательство он не мог. Пути назад у него не было. – Извинитесь, Пруит.
– Я не считаю, что должен перед кем-то извиняться, – запальчиво и упрямо сказал Пруит. – Если по справедливости, то извиниться должны передо мной, – с отчаянным безрассудством добавил он, и внезапно ему стала смешна вся эта комедия: Хомс вел себя как строгая мать, требующая, чтобы набедокуривший ребенок непременно извинился. – Но разве солдат – человек?
– Что?! – Хомс растерялся. Чтобы рядовой сказал офицеру «нет» – такого он не мог даже предположить и сейчас был в полном смятении, как минуту назад Айк Галович. Глаза его, сузившиеся почти до нормальных размеров, снова расширились, и казалось, вот-вот вылезут из орбит. Словно ища поддержки, он посмотрел на Галовича, потом повернулся и глянул на Тербера, потом его взгляд машинально скользнул в конец коридора. Капрал Палузо, запасной полузащитник полковой футбольной команды, детина с широким плоским лицом убийцы (чтобы люди не пугались его морды, Палузо усиленно изображал весельчака и сыпал примитивными грубыми шуточками), не упустивший утром возможности погонять Пруита на занятиях, сидел на галерее напротив коридора и сейчас, повернувшись на табуретке, следил за событиями; жесткие глаза на зверском лице были вытаращены точно так же, как у всех остальных, точно так же, как у Хомса.
– Капрал Палузо, – прогремел знаменитый на весь полк голос Хомса, тот самый, которым он командовал на батальонных занятиях.
– Я! – Палузо подскочил, будто его пырнули в зад ножом.
– Отведите этого солдата наверх, и пусть он соберет все свое походное снаряжение, полную выкладку: запасные ботинки, каску и все прочее. Потом садитесь на велосипед и сопровождайте его. Он должен пройти пешком до перевала Колеколе и обратно. Проследите, чтобы по дороге не отдыхал. Когда вернетесь в казарму, приведете его ко мне. – Для знаменитого голоса, рассчитанного на короткие команды, это была весьма длинная речь.
– Есть, сэр! – рявкнул Палузо. – Пруит, пошли.
Не говоря ни слова, Пруит послушно слез со стремянки. Цербер брезгливо повернулся спиной и ушел назад в канцелярию. Палузо и Пруит двинулись к лестнице, и следом за ними из коридора поползла, как облако, оторопелая тишина.
Пруит закусил губу. Из стенного шкафчика достал свою скатку, из прикроватной тумбочки – комплект облегченного штурмового снаряжения. Разложил скатку на полу и начал укладывать вещи. Все, кто был в спальне, приподнялись на койках и наблюдали с молчаливым, задумчивым интересом, как, вероятно, наблюдали бы за больной лошадью, дожидаясь, когда она околеет, и тому, кто угадал точное время ее смерти, достанутся поставленные на кон деньги.
– Ботинки не забудь, – виновато сказал Палузо тоном, каким разговаривают в комнате, где лежит покойник.
Пруит снял ботинки с полки под тумбочкой, и ему пришлось развернуть скатку, а потом сворачивать ее заново. В комнате стояла мертвая тишина.
– Еще каску, – виновато напомнил Палузо.
Пруит прицепил каску к защелке сумки для мясных консервов, поднял с пола тяжелое переплетение ремней и пряжек, вдел себя в него и пошел к пирамиде за винтовкой, мечтая только о том, чтобы скорее вырваться отсюда, из этой гнетущей, недоуменной тишины.
– Подожди, я схожу за велосипедом, – виновато сказал Палузо, когда они спустились с лестницы.
Пруит стоял на траве и ждал. Снаряжение, весившее под семьдесят фунтов, оттягивало плечи, и они уже начинали затекать. До вершины перевала было около пяти миль. В коридоре все еще царила глубокая тишина.
– Порядок, – отрывисто сказал Палузо официальным голосом, потому что они стояли внизу и из коридора их было слышно. – Давай шагай.
Пруит взял винтовку на ремень, и, по-прежнему провожаемые тишиной, они пересекли двор и вышли в ворота. А за воротами гарнизон жил обычной деловой жизнью, как будто не случилось никакой катастрофы. Остался позади наружный гарнизонный пост, полковой учебный полигон, они начали подыматься по залитой солнцем дороге. Палузо смущенно ехал рядом с Пруитом, переднее колесо еле ползущего велосипеда судорожно вихляло из стороны в сторону.
– Сигарету дать? – виновато предложил Палузо.
Пруит покачал головой.
– Да брось ты! На меня-то чего злиться? Мне все это нравится не больше, чем тебе.
– Я на тебя не злюсь.
– А почему от сигареты отказываешься?
– Ладно, давай. – Пруит взял у него сигарету.
Палузо с довольным видом рванул на велосипеде вперед. Чтобы развеселить Пруита, он отпустил руль, помахал руками над головой, потом оглянулся, и его зверская рожа расползлась в ухмылке. Пруит через силу улыбнулся в ответ. Палузо бросил дурачиться и снова медленно и нудно завихлял рядом. Потом его осенила новая идея. Отъехав на сотню ярдов вперед, он развернулся, помчался навстречу Пруиту, помахал ему рукой, объехал, пролетел еще ярдов сто, потом снова развернулся, изо всех сил раскрутил педали, притормозил и пронесся мимо Пруита юзом. Когда ему надоело и это, он слез с велосипеда и пошел пешком.
Они миновали площадку для гольфа, офицерскую верховую тропу, конюшни вьючного обоза, камеру испытания противогазов, последний пост охранения солдатской резервации. Пруит упорно тащился вперед, старательно выдерживая ритм походного шага, которому выучился у бывалых солдат в Майере много лет назад: махнул ногой вверх – и резко, свободно бросаешь ее вниз, мах – и вниз, мах – и вниз, так, чтобы на махе напрягались только мышцы бедра, но ни в коем случае не голень и не подъем и чтобы стопа падала вниз расслабленно, чтобы тело по инерции двигалось вперед, пока мышцы бедра напрягаются для следующего маха. Он протопает десять миль хоть на голове, хоть с двумя комплектами снаряжения, черта лысого им всем, ругнулся он про себя, чувствуя, как пот течет набирающими силу ручейками по спине и ногам, сочится из-под мышек, капает со лба в глаза.
Перед последним крутым подъемом, там, где дорога поворачивала влево и взбиралась к вершине перевала, Палузо остановился и слез с велосипеда.
– Можно возвращаться. Какой смысл переть на самый верх? Он все равно не узнает.
– А мне плевать, – мрачно отозвался Пруит, не останавливаясь. – Сказано – до перевала. Значит, до перевала. – Он посмотрел сверху на каменоломню гарнизонной тюрьмы, врезанную в склон горы справа от изгиба дороги. Вот, друг, где ты будешь в это время завтра. Ну и отлично. Замечательно. В гробу он их всех видел!
– Ты это чего? – сердито спросил обалдевший Палузо. – Спятил, что ли?
– Вот именно, – бросил он через плечо, шагая дальше.
– Тащить туда велосипед я не собираюсь, – сказал Палузо. – Иди один, я тебя здесь подожду.
Работавшие в густой пыли заключенные – у каждого на спине синей куртки выделялась, как мишень, большая белая буква «Р» – насмешливо орали снизу что-то про внеочередные наряды и тяжелую солдатскую жизнь, пока дюжие охранники из военной полиции не обматерили их и не заставили снова приняться за работу.
Палузо сердито курил, дожидаясь его у начала подъема, а он упрямо взбирался наверх, один, обливаясь потом, но вот наконец – вершина: его обдало свежестью, ветер здесь никогда не затихал; остановившись, он поглядел на змеиные кольца дороги, которая уползала далеко вниз, футов этак на тысячу, извивалась между огромными утесами застывшей лавы, спускалась к Вайанайе, куда они ходили в сентябре прошлого года, куда каждый год ходили в сентябре на любимые им учебные пулеметные стрельбы, вставляли в пулеметы тяжелые, волнистые ленты с одинаково клацающими патронами – каждая пятая гильза покрашена красным, – легко зажимали курок между большим и указательным пальцами и, чувствуя рукой, как брыкается гашетка, пока ленты пропрыгивают сквозь затвор, палили поверх пустынной глади залива в медленно движущиеся на буксире мишени, и трассирующие пули на ночных стрельбах рассекали темноту, точно стаи метеоритов. Он набрал в легкие густой свежести ветра, повернулся и, ощущая, как ветер внезапно ослаб, пошел вниз, туда, где его ждал Палузо.
Когда они вернулись в казармы, куртка у него была насквозь мокрая, штаны отсырели до колен. Палузо сказал: «Подожди здесь», и пошел докладывать, потом снова появился вместе с Хомсом, и Пруит вытянулся во фронт и коротко отсалютовал винтовкой:
– Так, та-а-к, – раскатисто и насмешливо протянул Хомс. Снисходительная улыбка рассекла красивое надменное лицо на отдельные мягко закругленные углы и плоскости. – Ну что, Пруит, у вас не пропала охота давать сержантам советы, как командовать нарядом?
Пруит не ответил. Он не ожидал от Хомса юмора, тем более снисходительного, и потому смолчал. А в коридоре солдаты все еще мыли стены, точно так же, как два часа назад, и тягомотная монотонность работы надежно защищала их от любой опасности.
– В таком случае, – благодушно продолжал Хомс, – полагаю, вы хотите извиниться перед сержантом Галовичем и передо мной. Я не ошибаюсь?
– Нет, сэр, ошибаетесь. Я извиняться не буду. – Что его дернуло это сказать? Почему он не может остановиться? Зачем он сам подводит себя под монастырь? Неужели он не понимает, что он делает? Все это ни черта не даст, неужели он не понимает?
За его спиной Палузо от неожиданности удивленно крякнул и тотчас виновато прикусил язык. Глаза Хомса лишь еле заметно расширились, он сейчас владел собой лучше и уже догадывался, чего можно ожидать. Лицо его неуловимо изменилось и больше не было ни снисходительным, ни благодушным.
Хомс мотнул головой в сторону перевала:
– Палузо, проводите его туда еще раз. Одной прогулки ему, как видно, мало.
– Есть, сэр. – Палузо снял руку с руля и отдал честь.
– Посмотрим, что он скажет после второго раза, – процедил Хомс. Лицо его опять наливалось кровью. – У меня сегодня вечер свободен, мне торопиться некуда, – добавил он.
– Так точно, сэр, – Палузо перевел взгляд на Пруита. – Пруит, пошли.
Пруит повернулся и снова побрел за капралом, чувствуя, как внутри у него все переворачивается от безграничного омерзения. А еще он чувствовал, что устал, очень устал.
– Твою мать! – взорвался Палузо, как только они вышли за ворота. – Ты псих! Натуральный псих. Сам себе роешь яму. Неужели не понятно? Если тебе наплевать на себя, подумай хотя бы обо мне. У меня уже ноги гудят, – виновато улыбнулся он.
На этот раз Пруит не смог выдавить из себя даже подобия улыбки. Он понимал: теперь нечего рассчитывать на прощение, которое вначале сулил снисходительный юмор Хомса, теперь все, теперь одна дорога – в тюрьму. Он заново отшагал десять миль, таща на себе почти семьдесят фунтов снаряжения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134